Мария Михайлова

Между сердцем и временем: Воспоминания об Александре Дейче

Эта книга поразительно долго шла к читателю — чуть менее двадцати лет. Подтверждением тому, помимо признания этого факта в предуведомлении, служат траурные рамки вокруг фамилий людей, которым, как способствовавшим ее появлению, высказаны вначале слова благодарности. И хорошо, что от этого отказались при напечатании оглавления: иначе бы чернота бросалась в глаза и навевала бы грусть в то время, как появление такой книги должно вызывать ликование. Ведь о чем смеет мечтать литературовед? Что его имя появится в списке библиографии в какой-то диссертации. Или на него сошлется исследователь в подстрочном примечании. А если это литературовед, творивший в сталинскую эпоху или застойные годы, то и этого может не произойти. К сожалению, это реальность нового времени, особенно остро обнаруживающая себя в гуманитарных науках. Открытия в науках естественных отменить невозможно, а вот смена методологических подходов позволяет с легкостью оставлять за бортом многие филологические разыскания, когда-то считавшиеся обязательными для изучения и цитирования. Хотя справедливости ради стоит сказать, что действительно не слишком многое из созданного в литературоведении в советские годы можно воспроизводить без оговорок в сегодняшних филологических работах.

Но сказанное не относится к тому, что оставил нам Александр Иосифович Дейч (1893—1972) и свидетельством чему явился том воспоминаний о нем. Среди участников сборника — поэты (М. Рыльский, Л. Озеров, Я. Хелемский, П. Мовчан, Н. Кончаловская, Н. Браун, Н. Тихонов), выдающиеся переводчики (В. Левик, Л. Гинзбург, Л. Мкртчан и др.), яркие литературоведы (Е. Книпович, Я. Гордон), деятели культуры (И. Луначарская, Л. Танюк, К. Шилов, Б. Ефимов, И. Козловский)…

Примечательно, что книга издана в Киеве (она, кстати, могла бы появиться и в Москве). Это символизирует ту действительно нерушимую связь между украинской и русской культурой, символом которой во многом стала сама личность Дейча и его творческое наследие, вобравшее в себя и еврейскую составляющую (одна из интереснейших, принадлежащих его перу книг — “Маски еврейского театра”, 1927).

Естественно, что родившийся в Киеве, покоренный искусством начала ХХ века юноша обратил свой взгляд на такое яркое явление, как украинский театр, который был явно недооценен. Его первые работы обращены к именам М. Заньковецкой, М. Садовского, постановкам в театре Соловцова. После окончания историко-филологического факультета Киевского университета любовь к театру приводит его в революционные годы во Всеукраинский театральный комитет, где он определяет репертуар театров, организует новые (ранее он с другом даже сам решился создать Интимный театр, просуществовавший — не по вине создателей — очень недолго)… Впоследствии расширились национальные границы его театральных интересов: появились исследования об актерах в эпоху Французской революции, великом Ф.Тальма, книга “Мы любим театр”. Довольно быстро Дейч вырастает в филолога-энциклопедиста (библиография его работ приближается к 2000!), оставившего свой след в самых разных областях знаний: он и переводчик (первое выступление в печати — перевод “Баллады Редингской тюрьмы” О. Уайльда, спустя два года он переведет его же поэму “Сфинкс”, о чем добрые слова скажет в “Аполлоне” Н. Гумилев, а позже в число переводимых им авторов войдут А. Франс, Т. Мор, И. Гете, А. Доде, Б. Шоу), критик, рецензент-журналист (сотрудничество в периодической прессе Киева, Москвы, Петрограда, Одессы, отзывы на спектакли, работу режиссеров, игру актеров), историк литературы, искусствовед (дважды доктор — искусствоведения и филологических наук!), писатель, чьи повести “Гарри из Дюссельдорфа” (о Гейне), “Ломикамень” (о Лесе Украинке), “Тарас Шевченко” (в соавторстве с Л. Бать; через годы она “перерастет” в серьезный литературоведческий труд, написанный на украинском совместно с М. Рыльским, а на русском с А. Белецким) ознаменовали собой определенные этапы в развитии жанра биографии, имеющей адресатом детскую аудиторию. К детям обращены и никоим образом не соприкасающиеся с филологией биографии Ф. Нансена и Р. Амундсена (кстати, увлеченность Дейча “географическими темами” потрясала его собеседников). Ранние его стихотворные опыты были поддержаны Блоком, а прожитый путь получил освещение в мемуарах “Голос памяти” (1966) и “День нынешний и день минувший” (1969). Дейча можно назвать основоположником целой отрасли филологии: гейневедения (его книгой о немецком поэте открылась в 1933 году серия “Жизнь замечательных людей”), разросшейся позже в исследование немецкой поэзии в лице ее ярчайших представителей — Гельдерлина, Клейста.

Казалось бы, невероятный разброс интересов, распыление сил… Но, как справедливо написал Павло Мовчан, “в определении объектов исследования у Дейча не было места случайности или диктата вкусов. Тут существовала своя закономерность: к каждому имени, к каждому явлению вела тропинка заинтересованности, родства, а то и созвучности”. Иными словами, Дейча характеризовала та “всемирная отзывчивость”, о которой применительно к Пушкину сказал Достоевский. И это качество предопределило поистине безграничный охват материала, над которым работал Дейч (в последние годы он заинтересовался драматургией Мольера) и который поражает каждого, кто соприкасается с его наследием.

Но, помимо восхищения исследовательскими работами ученого, во всех отзывах о Дейче отмечаются и его человеческие качества: порядочность (он помогал и молодым, и тем, кто, по вполне понятным политическим причинам, оказался “в забвении”), доброта, отзывчивость (прекрасен рассказ Ольги Кретовой о том, как он помог ей “обнаружить” по отдельным деталям повесть никому не известной скандинавской писательницы Марии Зик “Горные вершины”, чего не могли сделать прославленные библиографы Ленинки), заинтересованность всем по-настоящему талантливым, юмор, оптимизм. Кстати, о тех же качествах говорит и его умение работать вдвоем: кроме упомянутых выше соавторов следует сказать и о написанной совместно с Е. Зозулей биографии Дж. Свифта.

Наше литературоведение так устроено, что об ученых-филологах необходимые сведения разыскиваются с трудом (о Дейче есть только маленькая заметка в КЛЭ; к слову — гораздо более объемной статьи он удостоился в венгерской энциклопедии мировой литературы). Поэтому можно понять, каким бесценным вкладом в историю русского литературоведения явился труд многих, откликнувшихся на призыв Евгении Кузьминичны Дейч, вдовы ученого, чье неугасающее восхищение мужем вызвало к жизни идею этой книги. Но она сумела и довести задуманное до конца, что потребовало мужества и настойчивости. Близкие к литературным кругам москвичи и киевляне знают ее как выдающегося филолога, который связывает воедино (как когда-то и муж Е.К.) литературное пространство многих стран. Ее стараниями увидело свет собрание сочинений Б. Зайцева (для чего она укрепила отношения с семьей писателя во Франции), она участница многих филологических конференций, ее постоянно можно видеть в РГАЛИ, результатом чего становится публикация бесценных архивных материалов.

Думается, что это она как составитель тома не исправила в открывающей книгу заметке М. Рыльского настоящее время глаголов на прошедшее — ведь А.И. Дейч продолжает жить в сердцах не только знавших его, но и в памяти филологов, для которых не существует понятия конъюнктуры, чьи труды избавлены от фальши, “диктуемой” временем.

В одном шутливом стихотворении Дейч пожелал адресату “верстать счастье и веселье”, имея в виду многочисленные верстки книг, которые так необходимы писателям. У него самого было много книг, следовательно, много версток. Немало было и верст: ему посчастливилось, работая в журнале “За рубежом” и газете “Журналь де Моску”, неоднократно выезжать за рубеж тогда, когда об этом не могли и мечтать многие его соратники. Отсюда потрясающие знакомства — с Р. Роланом, Б. Шоу, К. Гамсуном, Б. Брехтом, И. Бехером, А. Барбюсом и многими другими. Но много было и веселья, и счастья в доме Дейчей, который всегда был открыт для друзей, где почти совершенно слепой хозяин (его “глазами” стала жена, во всем помогавшая ему) дарил приходивших “изяществом общения” (выражение Елены Николаевской) и нередко казался моложе самых молодых своих гостей. К Дейчу неприменимо понятие “несовременный”, вернее, его несовременность может обнаружиться только тогда, когда восторжествуют, как справедливо заметил Леонид Финкель, “посредственность, безнравственность и разрушение”. И как хорошо, что появлением книги воспоминаний об Александре Иосифовиче это время, кажется, вновь отодвинуто в будущее.