Светлана Шишкова-Шипунова

Жизнь и смерть интеллигента

Об авторе | Светлана Евгеньевна Шишкова-Шипунова — журналист, прозаик, критик, лауреат премии журнала “Знамя” за 2007 год. Предыдущие статьи автора см. “Знамя”, 2010, №№ 5, 10.

Новый сборник прозы Владимира Кантора, озаглавленный “Смерть пенсионера”1, затеян был, конечно, ради одноименного рассказа, опубликованного до этого только в журнальном варианте (“Звезда”, 2008). Два других произведения написаны давно (роман “Крокодил” в 1986-м, а повесть “Два дома” и вовсе в 1975-м) и не раз издавались. Тем не менее многое объединяет их с гораздо более поздним “Пенсионером”. Получился даже своеобразный триптих на тему жизни потомственного российского интеллигента: мальчик, мужчина, старик — от рождения до смерти.

Но главная особенность сборника не в этом. Внимание читателя не может не привлечь необычный раздел в конце книги. Вслед за 46-страничным рассказом “Смерть пенсионера” здесь помещена 50-страничная подборка “Отзывов в письмах на рассказ “Смерть пенсионера””.

Отзывы инициированы, понятно, самим автором (чего он не скрывает), разославшим свой рассказ друзьям и знакомым от Москвы до Нью-Йорка. Это в основном коллеги автора — философы (ведь он и сам профессор философии; как написано в первой же строке предисловия к сборнику, “включенный во Франции в число 25 крупнейших мыслителей мира”), филологи, слависты, культурологи, а также студенты одного из московских университетов, в котором автор преподает.

Отзывы исключительно положительные, до восторженных.

“Прочитала взахлеб...”. “Рассказ продолжает линию Достоевского”. “Да, дух русской классики живет!” “Я обнаруживаю здесь… отголоски “Смерти чиновника” или “Смерти Ивана Ильича””. “Сильный рассказ, щемящий, пронзительный”. “Прочитала на одном дыхании…”. “Гениальный рассказ!”. “Он и с “Одним днем Ивана Денисовича” может потягаться”. “Вспомнился Гаршин, а также Леонид Андреев”. “Кафка отдыхает…”.

Среди прочих попадаются дружеские отклики профессиональных литературоведов и критиков, из которых особо выделяется обширная, занявшая тринадцать книжных страниц, рецензия Марины Загидулиной, разумеется, положительная.

Это как если бы в кинотеатре в конце сеанса запустили полуторачасовой ролик, в котором зрители расхваливали бы только что просмотренный фильм. (Впрочем, на ТВ такая передача существует — “Закрытый показ”, но там все-таки дискуссия, мнения за и против).

К коротким отзывам на задних обложках книг (здесь они тоже есть) все, кажется, уже привыкли, но чтобы вот так, прямо в книге, да еще в таком объеме… Смотрится необычно.

А что еще остается делать автору, не обласканному критикой, не избалованному издателями (тираж сборника всего тысяча экземпляров), да и широкому читателю, что греха таить, не слишком известному?

И как после всего этого прикажете быть критику, которому попала в руки эта книга? Закрыть и положить на полку? Или все-таки попытаться, отвлекшись от многочисленных (и авторитетных) мнений друзей и коллег автора, дать свой, беспристрастный анализ прочитанного?

Итак, повесть, роман, рассказ.

На самом деле скорее все-таки три повести — большая, средняя и маленькая. Автобиографической сам автор признает только одну из них, дебютную, — “Два дома”. На самом деле таковы все три, потому что Владимир Кантор принадлежит к тем авторам, которые что бы ни писали, а все выходит автобиографическая повесть. У него герой — всегда москвич, всегда интеллигент не в первом поколении, всегда профессорский сын или сам профессор, всегда философ или филолог, чрезвычайно дорожащий своим происхождением, “своим кругом”, своей принадлежностью к интеллигенции и имеющий сложные отношения с “простым народом”; всегда дважды разведен и вот-вот женится или уже женился в третий раз. А главное, всегда мучается одним и тем же — поиском смысла жизни, не вообще, а конкретно своей собственной жизни.

Как не угадать в таком герое (героях) самого автора!

Если читать рассказ “Смерть пенсионера” в отрыве от прежних произведений В. Кантора и не знать, что всегдашняя его тема — судьба и участь российского интеллигента, то рассказ этот можно счесть за социально ориентированную критику современной российской жизни.

“Видел по телевизору министра здравоохранения Михаила З., который сообщил, что по планам правительства деньги на социальное обеспечение рассчитаны таким образом, что мужчина в России должен умирать в возрасте пятидесяти семи — пятидесяти девяти лет, не доживая до пенсионного возраста”.

Герой рассказа, бывший профессор, преподаватель университета, автор двадцати книг Павел Вениаминович Галахов до пенсии дожил, но… “Неохота было на эту пенсию смотреть. Из четырех с половиной тысяч у него две уходило на квартиру, тысячу он по-прежнему отдавал восьмидесятидевятилетнему отцу, а на остальные полторы тысячи живи как хочешь. На американские деньги это получается около пятидесяти долларов. Если при этом учесть, что Москва считалась одним из самых дорогих городов в мире, то лучше было ничего не жрать”.

Обличительный пафос автора простирается, правда, не дальше упомянутого министра “Михаила З.” да безымянной чиновницы в пенсионном фонде, с которой у героя происходит такой диалог: “Срок дожития вам определен в восемнадцать лет”. — “Мне?” — “Ну, всем пенсионерам с момента получения пенсии”. — “А если я вас обману и прихвачу пару годков?” — “Не обманете, умные люди считали. Обычно гораздо раньше умирают”.

Профессор Галахов умирает в шестьдесят семь.

Надо бы пожалеть и полюбить такого героя. Но что-то не получается.

От чего он умирает? От нищеты, социальной незащищенности, плохого отношения государства к старикам? Ну, вообще-то реальное положение российских стариков много хуже, чем то, что описано В. Кантором.

У нашего героя трехкомнатная квартира в Москве. Он прогоняет с лестничной площадки бомжа по имени Александр Сергеевич, который “угнездился” там с позапрошлой зимы (три пальца на руке у него черные, отмороженные, а самому шестьдесят шесть, бывший учитель математики). Потом, правда, жалеет об этом и, готовясь помирать, думает: “Это мне наказание, что другого старика стряхнул с ветки”.

Может, все дело в одиночестве? У него полно родственников: кроме 89-летнего отца, есть брат, преуспевающий бизнесмен, “типичный русский миллионер” (живет в Лондоне), сын — директор крупной московской пиар-компании, дочь и внучка, благополучно живущие в Швеции. Но Павел Вениаминович ни с кем из них не общается, он, оказывается, сильно на всех обижен. Припоминает, кому он чего доброго сделал в свое время. Сына от армии отмазал, башмаки ему покупал… “Теперь сын знать его не знает, разбогател”. Дочку устроил в зарубежную аспирантуру, а она лишь “иногда телефонировала” из своей заграницы. Особенно почему-то обижен он на младшего брата своего, Цезариуса. В детстве, во дворе защищал его от обидчиков, потом в институт устраивал, возил к влиятельным знакомым… “Разница у них была в пятнадцать лет, молодость Цезариуса пришлась на перестройку, он сумел в новую жизнь вписаться. И не желал думать, что брат уже больной старик”. Даже отец никогда сам ему не звонил, всегда ждал его звонков.

В том, что со всей родней у героя плохие отношения, виновато, наверное, не государство. Хорошо бы читателю узнать мнение самих родственников, но автор нам такой возможности не предоставляет. Приходится верить на слово, что все плохие, один он, Павел Галахов, — хороший.

До недавнего времени была у него и любимая женщина, третья жена.

“Даша преподавала в двух областных вузах, переводила с английского какие-то научно-популярные книги, да еще в НИИ имела полставки. И все равно денег хватало от зарплаты до зарплаты… Даша бегала по всем этим работам, хотя ее мучило давление и, что хуже, какие-то женские неполадки. Иногда головы поднять не могла, но вставала и говорила: “Пока человек ходит, он должен работать. Мне же деньги за это платят. Откуда мы их еще возьмем””. Действительно, откуда, если она работает, а он дома сидит?

“Павлу оставалось беспокоиться за нее, ходить в аптеку, тихо выгуливать ее в выходные дни”. Даша была на тридцать лет моложе, но умерла первой, оставив героя в полном недоумении: как жить дальше?

“Никто не зайдет, не навестит…” Коллеги, некогда дружная компания интеллигентов, где они все? Как водится, к этому возрасту иных уж нет, а те далече (в эмиграции), но кое-кто из старых друзей все же остался, ему даже звонят иногда, анекдоты рассказывают. Что им мешает встретиться, пообщаться, как бывало, остается неясным.

Болен он, что ли? Да вроде нет. Во всяком случае, ни об одной из тех страшных болезней, что косят беспощадно и молодых, и старых, автор не сообщает. Ну, упал неудачно, когда дорогу перебегал (именно перебегал!) перед движущимся транспортом, спину ушиб. “Было больно, но, похоже, обошлось без перелома… Дотронуться можно, хотя синяк, конечно, будет”. От синяка же не умирают? А он умрет. Пойдет в туалет (про туалет в рассказе много натуралистических подробностей), там упадет на кафельный пол и… все.

В романе “Крепость” у Кантора есть, как ни странно, похожий персонаж — умирающая старуха Роза Моисеевна, старая большевичка. Она жалуется почти теми же словами: “Не приходит никто ко мне, никто!.. Я всем чужая… Я всем помогала, а меня все забыли. Почему вы не ухаживаете за мной? Я заслужила заботу!” На самом деле за ней очень даже ухаживает племянница, но старики так капризны, и потом, Розе Моисеевне 90 лет.

А что такое 67 лет для мужчины, для ученого? Кажется, можно еще работать, писать… “Но он все же год назад ушел из университета на пенсию. Не стало сил говорить с кафедры, вчерашний любимец совсем потерял контакт с аудиторией. Неинтересно стало готовиться… Да и сил не было в переполненном метро ехать к первой паре… А тут еще дождь, значит, — раскрывать зонт и минут двадцать по лужам до здания универа, когда в голове еще туман от недосмотренного сна…”

Как-то не возникает к такому герою ни симпатии, ни сочувствия.

Что он за человек вообще, этот Галахов? Из самого рассказа понять сложно, читатель знакомится с героем накануне его смерти.

Но прежде чем стать 67-летним пенсионером, этот персонаж состоял главным героем другой повести В. Кантора — “Соседи”, где ему было всего 46 лет, и был он не немощным, умирающим стариком, а вполне себе здоровым и крепким (трамвайного хулигана скрутил) мужчиной. Действие той повести происходит “за три года до наступления нового века”, то есть в 1997 году. Галахов только собирается жениться на своей студентке Даше. (Ей, следовательно, 16 лет?) А в “Смерти пенсионера” говорится, что вместе они успели прожить 10 лет. Выходит, Галахову, когда умирает Даша, должно быть 56. Но через год после ее смерти он и сам умирает в возрасте… 67 лет.

Когда ж он успел так состариться?

Одна из особенностей письма В. Кантора: разные, внешне никак не связанные между собой произведения он населяет одними и теми же персонажами, словно на протяжении лет пишет историю одной и той же компании, беря в главные герои по очереди то одного, то другого, то третьего. Так, проходной персонаж повести “Два дома” становится главным героем романа “Крокодил”. А второстепенный персонаж романа “Крокодил” становится одним из главных героев романа “Крепость”, и т.д.

Набор одних и тех же фамилий кочует из книги в книгу. Все эти персонажи чрезвычайно похожи друг на друга. Работают в научном журнале, преподают, пишут статьи и книги, встречаются то в кафе-стекляшке, то в пивной, то у кого-нибудь на кухне, ведут философские споры, травят анекдоты (с анекдотами в книгах Кантора явный перебор). И пьют, пьют, пьют — до чертиков, до крокодильчиков. “Московские интеллектуальные алкоголики” — говорит о себе и своих товарищах один из столпов компании историк и философ Илья Тимашев.

“— Зачем вы так пьете? Какой смысл?” — спрашивает его мальчик Петя.

“— Либералии, — отвечает Илья, — …в Древнем Риме был праздник — либералии, в честь Бахуса. Тысячелетиями тянущаяся попытка приобщиться таким образом к свободе”.

Да, они хотят свободы, но дальше застольно-ритуальных насмешек над своим полуграмотным начальником не идут. Они умны, образованны, от природы талантливы, фонтанируют идеями, но им лень додумывать их до конца, тем более реализовывать во что-то осязаемое. Так, Лева Помадов (“Крокодил”) не в силах додумать до конца свою “теорию калейдоскопа”. И в то же время представляет, что “вот он умирает, его хоронят, начинают говорить, а что же он сделал, и никто не может вспомнить ничего, кроме того, что он редактировал хорошо статьи, будут говорить, что он был талантливый исследователь, но тут же прикусят себе языки, потому что в опубликованных им статьях ничего, кроме ситуативной правоты, найти нельзя, их даже в книжку не собрать, реального предмета исследования нет…”

Таков же и Павел Галахов. “Студенты ждали от него какого-нибудь решающего слова… А своего слова, которое требовало бы развития, у него не было...”.

А ведь это не маргиналы какие-то, напротив, эти люди от рождения запрограммированы были на что-то большое, значительное, высокое. Так, по крайней мере, им внушали с детства.

Десятилетний Боря Кузьмин (“Два дома”), подслушивая разговор взрослых, узнает, что интеллигенция и простой народ — это два “коренным образом различных, противоположных и враждующих по своей сути слоя… Слоя людей творческого горения, общественной жизни, с жаждой духовной пищи и слоя обывателей, мещан, интересы которых не поднимаются выше устройства на хорошую работу, то есть легкую и высокооплачиваемую, а также разговоров о жратве и выпивке. И эти два слоя навеки непримиримы!”

Другой мальчик — Петя Востриков (“Крепость”) живет с ощущением своего высокого предназначения, нарочно изучает жизнь великих людей (Эйнштейна), чтобы понять, как “у них”, великих, все было, “когда их посещали первые откровения, проявлялись первые проблески гениальности, и не опоздал, не опаздывает ли он, Петя?” При этом “книжный мальчик из хорошей семьи” панически боится всякого соприкосновения с улицей, со своими сверстниками из простых семей, “вроде тех…что толклись вечерами у школы, жили в бараках, в хрущобах заводских районов, ходили, вооруженные кастетами, палками…”

Отношения интеллигенции и простого народа — одна из центральных тем в книгах В. Кантора. Всюду его герои открыто противопоставляют себя этому самому “простому народу”, к которому их, однако, неизменно если и не тянет, то прибивает обстоятельствами.

Лева Помадов (а именно ему принадлежали рассуждения о “двух слоях”), став главным героем романа “Крокодил”, еще продолжает философствовать на эту тему, но уже легко откликается на приглашение незнакомого бомжа выпить в скверике у гастронома. Уже после того, как Леву “съел крокодил”, в квартире на окраине Москвы происходит очередное интеллигентское застолье, ведутся умные разговоры — “псевдовыяснение псевдовопросов, на которые всем на самом деле наплевать и только все интересничают своим глубокомыслием”, — а с улицы доносятся в это время похабные частушки (повесть “Соседи”). К этой компании принадлежит еще молодой и крепкий Павел Галахов — единственный, кого “дворянин и бретер” Нарумов признает за своего. (“Конечно же, фамилия Галахов происходит от Галахеда, рыцаря Круглого стола!”).

В эту компанию Павел приводит свою невесту Дашу, но все кончается безобразной сценой, почти как у дворовой компании частушечников:

“— Бросай курить, старичок! Там дворянин этот твою Дашу насилует”.

Скандал, драка, уход и встреча на темной улице с местной шпаной, от которой парочку спасает не кто-то из своих, а сосед-маргинал.

— Что, Павел? Ума прибавил?

…И вот он уже и впрямь старичок. После “отъезда” Даши (а Галахов не хочет слышать, знать, что она умерла, придумывает себе, что уехала далеко, в Америку) он стал присматриваться… к жизни бомжей. Как собирают жестяные банки… куда сдают, сколько стоит. Круг замкнулся.

“Павел лежал, из глаз катились слезы. Похоже, что на этот раз он и в самом деле плакал. Плакал о совершенно непонятно зачем прожитой жизни”.

“Самая страшная смерть” — назвала М. Загидулина свою рецензию, помещенную, как уже было сказано, среди отзывов на рассказ В. Кантора, в конце его нового сборника. Нет, эта смерть — не самая страшная, бывают пострашнее. Скорее — странная. Надо было жить и работать, а человек лег и умер. Потому что не хотел жить, не хотел сопротивляться, не хотел ничего.

“Упаду — так упаду, — отрешенно подумал он. — Значит, я на этом свете не нужен”. Это не Галахов. Это Илья Тимашев перед тем, как упасть с балкона и разбиться (“Крепость”). С той же обреченностью Лева Помадов отдает себя на съедение своему “крокодилу”.

Все они умерли странной смертью, которой не должно было быть. Будто, и правда, такие умные, талантливые, запрограммированные на что-то большое и высокое, оказались не нужны никому, даже самим себе… (Каждый из них в какой-то момент и о самоубийстве подумывал).

Лишние, слабые люди. Скольких таких мы знали и знаем! Скольких из них уже нет на свете. По тем же самым причинам. Жалеть ли их? Осуждать?

Или принять как данность: теперь не их время. Теперь, к сожалению, время таких, как Цезариус.