Анна Кузнецова

Вторая книга проекта Фонда помощи хосписам “Вера”, избранные стихотворения 52 поэтов, большинство из которых живы и активны в литературном процессе. Есть один “засланный казачок” — между Тимуром Кибировым и Ильей Кормильцевым вклинилась таинственная Лидия Козлова с плохими стихами. Отсутствие в сборнике стихов Бориса Рыжего, наверно, объясняет эта фраза из предисловия: “К сожалению, нам не удалось связаться с наследниками некоторых поэтов, без чьих стихов наш сборник, мы сознаем это, не полон”. Год назад вышел аналогичный прозаический сборник, принесший фонду более пяти миллионов рублей. Деньги были направлены в хосписы семи городов.

Раньше Санджар Янышев издавал книгами свои новые циклы, а теперь решил их рассыпать, перебрать и сделать книгу избранного. Надо сказать, получилось неплохо — большая цельная книга, отрезок пути поэта. В предисловии он уверяет, что отрезок законченный, дальше будет что-то совершенно новое.

В новой книге Андрея Коровина — десять циклов стихотворений, от цикла к циклу в их образной сложности становится явственнее радостное мироощущение, последний, кульминационный цикл называется “В передвижном раю”, хотя реалии там очень знакомые, писанные с натуры, и отнюдь не райские: “(…) дух Ленина невдалеке пасется / никак не захоронят богоборца / а с ним рядком играет на пиле / тот человек, что мог бы быть Бетховен / когда бы был чуть более духовен / и пил бы как обычный сомелье // в Кремле на ужин подан поросенок / ползет столица со своих тусенок / над головой повесилась звезда / а человек что на пиле играет / он нашу жизнь как Бог перевирает / от ноты нет до самой верной — да”.

Амбидекстр — это человек, который владеет левой рукой так же хорошо, как и правой, в данной книге эта метафора значит, что автор одинаково хорошо пишет оригинальные стихи и переводит иноязычных поэтов, здесь — французских: Бодлера, Верлена, Рембо, Аполлинера и Превера. На мой-то взгляд, левой рукой Михаил Яснов владеет лучше: оригинальные его стихи не лишены находок, но их портит педантичный синтаксис, прозаическая линеарность мысли.

Первая книга питерского, судя по реалиям в стихах, поэта, издавшего ее в Москве. Неопримитивизм приговского извода: “неумелое” письмо, “народный” лирический герой — “маленький человек” с дурашливой интонацией и неправильным словоупотреблением, обыгрывание общих мест обывательского мышления:

Автор этой книги — историк, учитель сельской школы в Псковской области, где он живет и работает после Омского ГУ. У сборника хороший эпиграф — “Старая шарманка” И. Анненского, проявляющий мучительную нотку, которая есть в большинстве стихотворений о деревенской жизни. Лучше всего автору удаются жанровые сценки: “Огород”, “Пленительна, как юная Баба Яга…”.

Уральский поэт часто упоминает сердце, которое болит, дрожит, висит, как капля, — мир в его стихах будто держится на волоске, показывая восхитительные фокусы: “…и пахнет снег, как божья кепка, / наверно, пахнет изнутри”, “Сухая гроза — что в завязке алкаш”, “Уж больно губы солоны / у слов, что в воздухе находишь, / когда выходишь из стены, / когда из темноты выходишь”.

Коллекционная книга, стилизованная под рукопись — старый тертый блокнот с алфавитом вместо нумерации страниц. Хоть она и издана типографским способом, у нее есть ISBN и все, что полагается, — в ней все написано собственным почерком автора, для интимной лирики — хорошая находка. “Никогда не писал / тебе писем. / Знал: бесполезно. / Пишу тебе стихи, / потому что они / не требуют ответа”.

Среди номинаций конкурса, итоги которого представляет сборник, есть удивительные: “Фантастические зарисовки” — это что, рифмоплетство на космические темы? А если нет, то фантазийный сдвиг есть во всех хороших стихах. “Стихи о великих ценностях” — сюда тоже все хорошие стихи относятся. “Стихи в стиле “великих”” (“великих” почему-то в кавычках, а ведь кавычки при эпитете иронически переворачивают его смысл) — самый, наверно, большой казус сборника: “стилем ”великих”” здесь называется ритмическая закомплексованность при скудости мотивов или полуграмотное эпигонство у Серебряного века: “Фея ночи черным веером / Манит в тайны забытья. / Открывая счет феериям / Льет бальзам небытия”. Судя по лауреатам номинации “Авангард”, это понятие трактуется чрезвычайно широко.

Масса текстов-победителей относится к виду “девичий альбом”. Но есть и настоящие поэты, и живые стихи: “(…) Наши шахматы можно назвать по-другому, / потому что Аленка жалеет коней — / и своих, и моих. Отдает, не колеблясь, / и красавца ферзя, и тупую ладью, / но четыре лошадки, изящных, как лебеди, / неизменно должны оставаться в строю” (Ольга Андреева).

Грузинская военная лирика, сорок пять поэтов в переводах А. Ахматовой, Б. Пастернака, А. Тарковского, Н. Заболоцкого, Д. Самойлова, Б. Окуджавы, Б. Ахмадулиной, О. Чухонцева и др. В сборник включен также рассказ К. Лордкипанидзе “Цабуня” в переводе Э. Фейгина. В нем маленькая девочка ищет пропавшего без вести отца, встречая санитарный поезд, а один раненый ее жалеет и рассказывает, что знает его, что он всем героям герой, а не пишет потому, что послан на особое задание.

Роман, написанный от первого лица, герой — еврейский математик в нацистской оккупации оказавшийся в партизанском отряде, а после войны ставший гроссмейстером. Особая выделка ума заставляет его исследовать безвыходную ситуацию, приходя к мысли, что “жизнь неразрешима”, из математика он то и дело превращается в религиозного философа. “У нас была девочка из Бухенвальда (…). С ней никто не играл. Она играла сама с собой: подпрыгивала по очереди на одной ножке, подбрасывала желтый камешек, ловила и пела песенку-считалку: “За-га-зу-ют или нет. За-га-зу-ют или нет””. Я излечил ее от этой считалки. Небом. Хорошо, что было тепло, а не холодно. (…) Мы легли рядышком, чтоб голова не кружилась. И стали считать облака”.

Роман-фантасмагория, вероятно, выражающий позицию автора по вопросу, около двух веков назад разбившему наше общество на западников и славянофилов. Мифическое древнее государство Руговия и современный патриот-сказитель Ругов, чьи революционные сказы чудесным образом появляются на месте газетных передовиц; мучения Петра I на смертном одре и переживания стареющего университетского профессора, не желающего жениться на дочери друга-коллеги, навязавшейся в любовницы… Прошлый роман “Панков” мне понравился куда больше. Самое неприятное в новом романе — что профессор, от лица которого ведется основное повествование, в своем внутреннем монологе постоянно натужно острит.

Большой лирико-философский роман-эссе о жизненном опыте человека, то терявшего, то обретавшего свободу, начинается с перелета между Россией и Канадой, который совершает главный герой по имени Матвей. Это начало — о перелете через полмира существа, которому способность летать дана не природой, о взгляде на закругленный горизонт земного шара, о мыслях, посещающих при изменении солнечного угла, — очень эффектно и заставляет читать дальше. Дальше, на мой вкус, слишком много любовной лирики, но эссеистские фрагменты, подобные началу, то и дело появляются, спасая положение.

Новое произведение в фирменном жанре “собрания двусоставных глав”. Свободные полилоги героев сочетаются со столь же безотносительной авторской речью, основной прием — сочетание точного фокуса с полной расфокусированностью повествования: называются имена и приметы, образ доводится до предельной наглядности — и тут из-под него выбивается опора: а может, это не тот человек, а может, автор обознался, а может, и не было ничего. Иногда с такого “а может” повествование начинается, как глава “На ниточке”: “Иван Иванович Иванов, или Петр Петрович Петров, или Вы, или я — один человек шел однажды по улице. Уже проделал путь до метро, в метро, за метро. На автобусе или троллейбусе. Реже трамваем”.

Любовный роман с элементами производственного. Или наоборот. Действие происходит на БАМе в советское время, молодой специалист-железнодорожник, москвич Витя Петров, и фельдшерица из медпункта, украинка Неля Гуцалюк полюбили друг друга, но он протянул на суровой работе всего год и сбежал, а она с ним не поехала, то есть он ее бросил. Человеческая трагедия, однако. Но почему-то куда интереснее читать про убегающие вагоны, костыльщицу Машу, размахивающую молотом, попытку прицепить вагон к мотовозу без башмака, а затем остановить его тормозом Матросова…

Исторический роман об эллинистическом Востоке, написанный в вальтерскоттовском ключе: большая история проходит фоном малой. На первом плане — личные истории героев: еврейской девочки-сироты, прибившейся к паломникам, шедшим в Иерусалим, но оставшейся у горшечника, который ее удочерил; оклеветанных подростков, бежавших на греческий остров Фарсис, слывший богатым, один из которых — сын того горшечника и названый брат той девочки, которая рано осталась вдовой с ребенком на руках, пробовала зарабатывать хлеб проституцией, потом украла двух овец и попала в рабство за кражу… Исторический фон эпохи Александра Македонского воссоздается с той пластикой, которая заставляет прочесть этот роман с начала до конца, не отрываясь, благо он небольшой — две тонкие книжки.

Очень интересная работа — “киевский текст” в русской литературе. Как у каждого большого города с древней историей, у Киева он, безусловно, есть, несмотря на то, что В.Н. Топоров, породивший термин “Петербургский текст”, вызвавший последующие аналогии, настаивал на уникальности Петербургского текста и отсутствии чего-либо подобного в русской литературе. Тем не менее, русский текст Киева — достойная тема докторской диссертации, которую и представляет собой эта монография. Во введении прослеживается история градоведения, а также “сюжеты и оппозиции городского текста”, а четыре главы показывают, как меняется образ города в зависимости от жанра: в исторической и политической прозе, в “историческом баснословии”, в операх, балладах и сказках, в поэмах и фантастической прозе.

Автор этой монографии много лет разрабатывает “ташкентский текст”. Полтора века этот город присутствует в ойкумене русских писателей, но, как доказывается в этой книге, концепт его много шире конкретной географии города. В этой книге литературные образы Ташкента сопоставляются с реальным обликом города, а сведения о нем — с действительностью. Таким образом выявляются стереотипы и ошибки, бытующие благодаря “самостоятельной энергии фольклорной действительности” и вряд ли искоренимые.

К 150-летию А.П. Чехова в городе, соседствующем с его родным Таганрогом, вышло исследование родословной писателя и его ростовского круга знакомых. В основном это товарищи по гимназии, но не только, одна из самых интересных глав посвящена судебному делу, вошедшему в учебники как образцовое по аргументации и проработанности доказательной базы, защитником по нему проходил Н.И. Холева, подписавший А.П. Чехову отчет об этом деле, изданный книгой.

Анализируя повести Гоголя, основанные на устном народном рассказе о сверхъестественном: цикл “Вечера на хуторе близ Диканьки”, “Вий”, неоконченную повесть “Гетьман”, “Две главы из малороссийской повести “Страшный кабан””, — автор монографии приходит к выводу, что в ранних повестях Гоголя происходит синтез несоединимого: воссозданная Гоголем народная картина мира, черты романтической поэтики и принципиально новый подход к миру и человеку, привнесенный авторской индивидуальностью Гоголя и предвещающий те сдвиги в понимании мира и человека, которые произошли в культуре ХХ века.

Владимир Саранчук. Будет ли жить Россия? — СПб., 2009.

Автор сетует, что нынешнее общество не испытывает ни малейшего влияния со стороны философов, причем особенно его волнует, что философов не приглашают в телешоу. Он считает, что мы живем в великое время — время возвращения России из коммунистической цивилизации в христианскую, и очень удивляется тому, что на обсуждение национальной идеи России ушло столько лет. Чего только не предлагали общественные деятели, и “почему-то никто не вспомнил, что вопрос о национальной идее давно уже решен”. Это идея христианская.

Читая все это, удивляешься в свою очередь: как умному и образованному человеку удается не замечать реальных проблем современности? И как не приходит в голову, что, раз никто не вспомнил, значит, вопрос так просто не решается? Вот потому и не приглашают, что взгляд на мир из окна кабинета живой реакции не возбуждает.

В этом сборнике, составленном из работ преподавателей, аспирантов, магистрантов и студентов Кубанского государственного университета, замечательна уже аннотация: “Адресуется профессиональным и стихийным гуманитариям, видящим в словесности силу, созидающую миры и способную активно воздействовать на нравственное сознание читателя”. Не менее интересно предисловие, в котором есть таковы слова: “Если сейчас, в начале нового тысячелетия, создается плохая литература, изменившая великому прошлому, это значит, что завтра отпадет необходимость в ее изучении, а наша профессиональная деятельность будет протекать в пространстве большого музея, в котором наступит нездоровый диктат архаики — прекрасной, несомненно живой, но не способной решить всех проблем новых времен, закономерно наступающих в свой черед. (…) В художественном тексте религия и политика, психология и педагогика, становление законов и философских знаний о мире присутствуют в подвижных формах, во внутренней жизни сюжета, подчас опережая развитие обособленных областей знания” (курсив автора, А.В. Татаринова).

Судя по всему, в КГУ ведется большая работа по преодолению филологических стереотипов, масштаб этой работы впечатляет: все, от студентов до профессоров, читают и профессионально разбирают произведения сегодняшних русских и зарубежных писателей.

В научном мире принято чествовать юбиляров сборниками, составленными из последних разработок других исследователей, знаменующими тот факт, что нет лучшего подарка ученому, чем достижения его коллег на научном поприще. Чествовать крупного историка Серебряного века и эмиграции Лазаря Флейшмана собрался весь цвет отечественной филологии, а завершает этот почти семисотстраничный сборник мемуар М.В. Розановой, дающий очерк личности юбиляра с фотографиями почтовых квитанций 1965 года, иллюстрирующих следующий сюжет: когда арестовали Андрея Синявского, М.В. Розанова с восьмимесячным сыном осталась без средств к существованию. “И вдруг, где-то в конце сентября, я получила заадресованный бисерными буквочками перевод на 20 рублей. Именно так Лазик дал знать, что он в курсе наших семейных приключений. И в конце октября пришел перевод. И в конце ноября. И в конце многих-многих других месяцев — сначала из нищенской университетской стипендии, а потом из жалкого библиотечного жалованья изымалась двадцатка и отправлялась на прокорм женщине и младенцу”.

Материалы коллоквиума, посвященного 150-летию со дня рождения П.Н. Милюкова. “Настоящий сборник — это не только дань памяти выдающемуся историку и политическому деятелю П.Н. Милюкову, но и попытка заново переосмыслить научное и публицистическое наследие, ценности и приоритеты, традиции и реальные достижения отечественной либеральной интеллигенции, которые остаются важнейшей составляющей российской национальной культуры”, — пишет куратор коллоквиума и составитель сборника М.Ю. Сорокина в предисловии. И это действительно так: ряд статей в сборнике осмысляет эволюцию российской либеральной мысли. Это работы “Милюков и Сахаров” Б.Б. Вайля, “Российский либерализм: взгляд со стороны” В.И. Шувалова, “Юбилей Герцена 1912 года: чье наследство и кто наследники?” К. Амашер и др.

Иллюстрированное издание, представляющее уникальную коллекцию русской, украинской и белорусской эмигрантской периодики из собрания Русского заграничного исторического архива в Праге, включенную ЮНЕСКО в реестр всемирного культурного письменного наследия “Память мира”. Книга издана при сотрудничестве Национальной библиотеки ЧР и гражданского объединения “Русская традиция” к выставке “Чехия — перекресток Европы”.

Читая эту книгу, с удивлением обнаруживаешь, что газеты и журналы эмигрантов из советской России выходили даже в Тунисе и Египте, но их не было в Италии. Как объясняется во введении, там “недоставало представителей среднего класса, и потому издательская деятельность так и не зародилась”.

Герои этой монографии — русские ученые-эмигранты, прошедшие через европейские послевоенные лагеря для перемещенных лиц, или Ди-Пи. Те из них, кто в сентябре 1939 года жил в СССР, по решению Ялтинской конференции должны были туда вернуться. Что их ожидало по возвращении, вряд ли кто-нибудь не понимал, но с 1945 до 1947 года на лагеря Ди-Пи в Австрии, Италии, Чехословакии, Югославии, Болгарии и других стран Европы совершались облавы СМЕРШ, выискивающие бывших граждан СССР. Заодно, бывало, депортировали и покинувших Россию до 1939 года... Но грозящая депортация была половиной беды. Во введении автор сопоставляет положение эмигрантской интеллигенции в послевоенной Европе с ситуацией в послереволюционной России: закрывались университеты и научные центры, ученые теряли возможность работать и положение, завоеванное в европейской научной среде за годы эмиграции.

“Продолжающиеся споры о цене сталинщины ведутся преимущественно по поводу цифр (…), вошедших в чудом сохранившиеся расстрельные списки. А между тем жертвами были мы все. Даже те, в чьих семьях не было ни одного репрессированного. Статистики же полагают, что жертвы репрессий — это те, кого официально расстреляли. … Задумывались ли мы когда-нибудь над вопросом, кому в то время было тяжелее — живым или мертвым?” — пишет автор в предисловии своей публицистической и автобиографической книги. Родители его были репрессированы, отец погиб в лагерях, и он делает акцент на ощущениях ребенка, потерявшего чувство правильности мироустройства, постепенно расширяя семейную проблему до общенародной. В книге много подробностей о судьбах вышедших из лагерей, использованы материалы из архивов ГУЛАГа.

Итальянский чеховед-любитель, проживающий, как я поняла из лирического предисловия Джампаоло Гандольфо, в деревне Аланно, где он работает аптекарем, написал продолжение “Чайки” в виде рассказа, “написанного на длине волны чеховской поэтики”, как выразился автор послесловия Паскуале Элиа.

Сочинение итальянца, влюбленного в русскую литературу, трогательно и забавно. В окружении едущей в поезде Нины, родившей от Тригорина мертвого ребенка и испытывающей карамзинское смятение (“Смятение жгло грудь Нины, душило ее”.), узнается антураж “Каштанки” — циркачи, баба с уткой, крестьяне, солдаты… Пьяненький персонаж Достоевского сажает рядом с Ниной маленькую девочку Соню, отправляя ее к родственникам в Елец, потому что его жена сбежала, а с ним ребенок пропадет. Юный Костя, которому Нина когда-то предпочла театр, о чем написала в письме, по-бунински застрелился. Соню в Ельце никто не ждал, Нина ее удочерила, она выросла красавицей, в нее влюбился нотариус, но она предпочла ему театр, как когда-то Нина Косте. Будем надеяться, что нотариус остался жив.

Социолог, кандидат философских наук десять лет живет в Норвегии и излагает свои заметки о стране и ее жителях. После степного Оренбурга попав в северную страну, автор с восхищением пишет о ее природе, действительно сказочной: дом лепится к горе, в сад заходят косули, автомобиль рассекает тонкие полоски тумана, висящие над дорогой… Еще интереснее — о людях и государстве. В этой маленькой стране, получившей независимость всего столетие назад и имеющей самый высокий доход на душу населения в мире, особенно восхищает система образования и продуманность финансовой помощи разным категориям нуждающихся в ней: студентам, старикам, беженцам…