Э. Мороз

На круги своя

Смею уверить, что не существует другого такого издательства, одним только названием столь точно выражающего смысл, задачи и функции своего существования, — “Возвращение”. Возвращение из небытия людей, сгинувших в сталинских подвалах и лагерях, на безвестных полигонах, “ударных стройках” и каторгах, возвращение их добрых имен, их рукописей, их свидетельств, воссоздающих подлинную историю нашего государства.

В этом смысле показательна была первая книга этого издательства — “Доднесь тяготеет” — воспоминания женщин, в разные годы находившихся в заключении, которая вышла еще в 1989 году, при советской власти. Воспоминания, с согласия авторов или тех, кто хранил рукописи (в числе таких “душеприказчиков” и составитель сборника, сам колымский сиделец и поэт Семен Виленский), были изданы волею случая и при помощи Сергея Залыгина, в те поры редактора “Нового мира”. С этого тома началось и общество “Возвращение”, и одноименное издательство, которые основал С.С. Виленский со своими помощниками — Н. Пирумовой, В. Медведевым, З. Веселой, Ф. Меркуловым, А. Кокориным, А. и К. Мордвинцевыми, Э. Силиной, Л. Новиковой, К. Домбровской, Г. Атамашкиной. Некоторых из них, увы, уже нет в живых.

Задачи общества были сформулированы так: “Целью “Возвращения” является сохранение исторической памяти, содействие демократическим преобразованиям в России”.

С тех пор издательство выпустило множество уникальных книг. Здесь впервые представлен как поэт Юрий Домбровский — “Меня убить хотели эти суки” (1997); в одной книге опубликованы две сиделицы, две подруги — Ариадна Эфрон, “Мироедиха”, и Ада Федерольф, “Рядом с Алей” (1996); книга М.Б. Миндлина с весьма выразительным названием — “Анфас и профиль” (тюремное фото. — Э. М.) (1999); и много других.

В 2004 году выходит два тома “Доднесь тяготеет”. Первый — “Записки современницы” (переиздание), второй — “Колыма”. Среди авторов — известные имена: Евгения Гинзбург, Варлам Шаламов, Тамара Петкевич, Юрий Домбровский, Ариадна Эфрон — и совсем незнакомые, но после выхода книг сразу получившие известность. Одним из них стал писатель Георгий Демидов, при жизни не увидевший напечатанной ни одной своей строчки, человек уникальной и трагической судьбы, солагерник и друг В. Шаламова. “Возвращение” открыло нам замечательного прозаика, сначала напечатав его рассказ “Дубарь” во втором томе “Доднесь тяготеет”, а затем выпустив подряд две книги — “Чудная планета” и “Оранжевый абажур”. Вспомним и другие драгоценные издания — огромный том “Поэзия узников гулага”, 2006. (Составитель и автор предисловия С. Виленский. Кстати, С. Виленский — составитель и редактор большинства книг издательства); трехтомник Ариадны Эфрон (2008) и др.

Известно, что Ариадна Эфрон была хорошей художницей, училась живописи в Париже, рисовала и в туруханской ссылке — сохранились ее рисунки и акварели, сделанные на Енисее, на берегу Тунгуски, а затем в Тарусе, где она жила после ссылки. Совместно с музеем Марины Цветаевой в Болшеве “Возвращение” выпустило альбом Ариадны Эфрон — “Рисунок, акварель, гравюра”.

А недавно вышел в этом издательстве и альбом художника Владимира Тимирева, сына контр-адмирала С.Н. Тимирева и Анны Васильевны Тимиревой, спутницы последних, самых драматических лет жизни А.В. Колчака (составители Л. Головкова, М. Уразова, редактор С. Виленский).

Владимир Тимирев прожил всего двадцать три года и расстрелян на Бутовском полигоне в 1938 году. Виноват в том, что был сыном контр-адмирала, что его мать и Колчак любили друг друга, и она пошла за любимым в тюрьму, а затем в ссылках и тюрьмах провела тридцать пять лет (правда, об этом он уже не узнает). А еще обвинялся в шпионаже в пользу немецкой разведки — будучи участником океано-географической экспедиции, “собирал и передавал немцам сведения о состоянии рыбно-консервных заводов”!

О работе в экспедиции пишет в своих воспоминаниях известный художник, друг и ровесник Владимира Тимирева Макс Бирштейн: он упросил своего брата взять их с Одей (так Владимира называли близкие) в Экспедицию, целью которой было выявление кормовых запасов Каспия. Макс Бирштейн описывает суть этой трудной и грязной работы, но оба — художники, ради этого и отправились в экспедицию, из которой привезли много работ. По окончании поездки друзья организовали в Москве во Всесоюзном научно-исследовательском институте морского рыбного хозяйства и океанографии выставку своих работ под названием “По Каспию”. Работы Тимирева поражали зрелостью, свободой и мастерством и обещали, что из него вырастет большой художник.

Теперь его акварели и графика хранятся в ГТГ, в ГМИИ им. А.С. Пушкина, в Пермской художественной галерее, в легендарной галерее живописи 20—30-х годов Игоря Савицкого, в собрании общества “Мемориал”. Но еще одной сферой художественной деятельности Тимирева были детские игрушки. С восемнадцати лет он работал в Загорском научно-экспериментальном институте игрушки. И у меня, и у моих детей была такая любимая игра “Поймай рыбку” — раскрашенный водорослями и рыбами картонный аквариум, к нему — удочка (палочка с леской и магнитным крючком), а на дне аквариума — картонные рыбки с магнитиком. Закидываешь удочку и вытягиваешь то щуку, то леща, то сома. Только прочтя эту книгу, я узнала, кто был автором любимой детской игры.

Передо мной еще две только что вышедшие книжки издательства “Возвращение”, совсем небольшие, но весьма, весьма весомые — документальные.

Т.И. Шмидт, “Дом на набережной. Люди и судьбы”. Из аннотации: “о политических репрессиях в московском Доме Правительства”.

И Лидия Головкова, “Сухановская тюрьма. Спецобъект 110”. Из аннотации: “об особорежимной тюрьме НКВД-МГБ, расположившейся в стенах Свято-Екатерининской пустыни”.

Когда-то, в начале семидесятых, мне заказали для какого-то сборника очерк о знаменитом экспроприаторе, главном добытчике денег для партийной кассы (теперь сказали бы — грабителе и бандите), авантюристе и “пламенном революционере” Камо. Оказалось, что живы две его сестры и проживают в Доме на набережной. Было это еще до появления знаменитой повести Юрия Трифонова, и такое клише пока не сложилось, но легенды о Доме ходили. Туда я и отправилась за свидетельскими показаниями. Входила в подъезд не без трепета. Просторная, с огромными окнами и высокими потолками полупустая квартира поразила меня своим аскетизмом. В ней как будто бы не было мебели, то есть она была, но какая-то неприметная, квадратно-прямоугольная, невыразительного то ли коричневого, то ли черного цвета, под кожу. Бросились в глаза овальные жестянки с инвентарными номерами, прибитые по углам к креслам и стульям. Казенная мебель — реализованная мечта о всеобщем счастье и равенстве. Потом, из повести Трифонова, я узнала, что такая мебель изготавливалась для Дома специально, но была не у всех, а у тех, кто победнее. Разрешалось заводить и свою, пошикарнее.

Книга Т.И. Шмидт написана по материалам, собранным сотрудниками музея “Дом на набережной” от бывших и нынешних жителей Дома, и носит сугубо документальный характер. Из нее мы узнаем, что советское правительство, переехав из Петербурга в Москву и увеличив количество чиновников почти вдвое, оказалось в затруднительном положении: чиновники не помещаются в Кремле и в московских гостиницах, а посему решено построить для них восемнадцать специальных домов.

Воистину история развивается по спирали! Все повторяется!

Дом правительства по ул. Всехсвятской/Серафимовича и Берсеневской набережной, получивший впоследствии название “Дом на набережной”, стал одним из этих новостроек. Он должен был включить в себя целый комплекс зданий (“база спецназначения”): помимо жилых помещений, клуб, универмаг, кинотеатр, ясли и детский сад, столовую и т.п. — т.е. все, что нужно человеку для жизни, включая мебель, которая будет производиться тут же, посуду и прочие мелочи. Практически можно жить, не выходя из дома.

Комиссия по постройке дома (председатель — А.С. Енукидзе, архитектор — Б.М. Иофан) первоначально предполагала потратить на строительство 6,5 млн. рублей.

Работы начались 1 июля 1928 года, завершиться должны были к 7 ноября 1930 года. Заметьте, роковое число! — всегда и все — ввести в строй, создать, запустить, открыть — непременно к 7 ноября!

Попутно было запланировано снести дом боярского дьяка Аверкия Кириллова и бывшую домовую церковь боярина — “Николы в Берсенях”, ибо мешали строительству! Но тут опять, как и во все времена! — вмешались деятели культуры.

Церковь уцелела — снесли только колокольню. Однако комплекс был в основном готов только к середине ноября 1932 года, то есть, как и всегда, — не уложились!

Общая стоимость строительства уже устанавливалась не в 6,5 млн., а в 24 млн. рублей (!). А 21.06.1931 года в секретном постановлении СНК говорилось об отпуске еще дополнительных 3,4 млн. рублей плюс — Постановлением СНК от 17.03.1932 года — 2 млн. рублей для окончательных расчетов. Итого — 29,4 млн. рублей вместо 6,5! (И здесь не уложились!) Так что нельзя не заметить, что некоторые тенденции, которым мы следуем до сего дня, зародились у нас еще при зарождении нашего, как предполагалось, качественно нового государства.

А Дом правительства, как и другие дома того же назначения, обрел статус государства в государстве.

Как так случилось, что люди, провозгласившие свободу, равенство и братство, выделили себя в отдельную касту?.. Получается, что революция всегда отрицает то, ради чего совершается.

Окончательно “Дом на набережной” был заселен к 1932 году.

И в 1932 же году начались первые аресты.

Ну да, революция пожирает своих детей. К тому времени история это уже показала.

Репрессии пошли по всей стране, но посмотрите, как наглядно это на примере элитного дома!

1937 год — в доме арестовано 308 человек, расстреляно 104,

1938-й — арестовано 147 человек, расстреляно 144,

1938-й — расстреляно еще 37 человек, 3 апреля выселено из дома 75 семей.

И так далее, и так далее, вплоть до 1949 года.

Исчезали одни хозяева квартиры, в нее заселялись другие… Кстати, в 1934 году после ареста Мягковой и Полоза и выселения оставшихся членов их семьи в квартиру № 199 въехала семья Хрущева, в те годы секретаря МК, но уцелела. А в квартире № 18 сменилось пять (!) хозяев! Если из семьи кто-то оставался, его спускали вниз, в комнату — и здесь из квартир постепенно образовывались коммуналки.

“Дом судьбы” — так назвал этот дом писатель Михаил Коршунов. Судьбы большинства жителей этого дома отражены в книге Т.И. Шмидт. В ней представлены все имена жильцов, репрессированных, расстрелянных, сосланных, женщин и детей. Невозможно здесь всех перечислить — но каждый может прочесть их имена в этой книге. Хотя не удержусь и все же приведу несколько “элитных” имен: А.И. Рыков, М.Н. Тухачевский, А.И. Егоров, В.К. Блюхер (даже не успел переехать в Дом), П.П. Постышев, Я.К. Берзин. Хотя при чем здесь “элита”? Там — все равны.

Скорбный список сгруппирован по различным категориям: партия — делегаты XVII съезда ВКП(б), кандидаты в члены ЦК ВКП(б), партийные секретари; работники наркоматов и министерств; военачальники; НКВД-КГБ; расстрелянные женщины…

Дальше — Империя ГУЛАГ. Приводятся письма из заключения, рассказывается, как проходили свидания. Отдельная глава — ДЕТИ “врагов народа” и, наконец, — возвращение тех, кто выжил, и реабилитация.

Один дом, а в нем как в капле воды…

На Доме висит двадцать девять мемориальных досок, но только четыре — в память о погибших в годы сталинских репрессий, что тоже красноречиво свидетельствует о ситуации сегодняшнего дня и об отношении к вдохновителю и автору репрессий.

В книге много фотографий, репродуцировано несколько работ художницы Е.П. Розенгольц-Левиной (одна из них — кричащие “Пластические композиции”, 1968 — вынесена на обложку), а также художника Г.Э. Фогелера.

Г.Э. Фогелер, знаменитый немецкий художник и философ, приехал в СССР в 1922 году. Осенью 1941 года как немец был выслан в Казахстан, где в 1942 году умер от истощения.

Е.П. Розенгольц-Левина, сестра расстрелянного в 1938-м наркома внешней торговли А.П. Розенгольца, была арестована в августе 1949 года, находилась под следствием на Лубянке, затем в Бутырке, а оттуда этапом выслана в Красноярский край… Реабилитирована в 1956 году.

Такова в общих чертах история “Дома на набережной”, крохотного государства в государстве, по которой безошибочно можно судить о целом.

Книга Лидии Головковой о Сухановской тюрьме в каком-то смысле продолжает книгу Т.И. Шмидт. Отметим: элита правительственного дома перемещается в элитную же тюрьму…

Для меня нет сомнения в том, что Лидия Головкова, создавая свою книгу о самом страшном месте на земле — Сухановской тюрьме, Спецобъекте 110, — совершила подвиг, ибо не всякое сердце выдержит при знакомстве и работе с документами, архивными материалами, биографиями погибших и выживших людей, кто бы они ни были — жертвы или палачи. Не только написать об этом, но и просто это читать стоит немалого душевного труда, хотя, казалось бы, все мы уже знаем. Нет. Не все.

Автор начинает свой рассказ с истории места, где обосновался Спецобъект. Екатерининская пустынь, основанная в середине ХVII века царем Алексееем Михайловичем, давала приют и пищу бедным странникам, но почти на протяжении всей ее истории там находились “на исправлении” то провинившиеся монашествующие из других монастырей, то новые “провинившиеся”: как проклятие, в середине 1920-х годов в пустыни образовалась колония для несовершеннолетних, потом туда подселили уголовников, а далее… “В связи с возникшей необходимостью оборудовать особо изолированную тюрьму специального назначения при ГУГБ НКВД нами намечено использование для этой цели территории и зданий Сухановского монастыря вблизи станции Расторгуево Московско-Донбасской железной дороги, переустройство которых под тюрьму может быть произведено в месячный срок”. (Вот откуда пошло, поясняет Л. Головкова, название Сухановской тюрьмы — просто Берия перепутал имение Суханово, расположенное поблизости от монастыря, с самим монастырем.)

Внутренняя тюрьма (Лубянка), Бутырская, Лефортовская были в личном ведении комиссара, а затем — министра госбезопасности. И новая, Сухановская тюрьма спешно была обустроена Берией для расправы с Ежовым и его аппаратом. И стала называться “дачей Берии” или “Дачей пыток”. Метод физического воздействия на заключенных был узаконен, и один из ее сидельцев — Александр Долган — насчитал в Сухановке пятьдесят два вида пыток.

В архиве ФСБ сохранилась справка с подробным описанием тюрьмы, где следователи разделялись на “забойщиков” и “литераторов” — тех, кто составлял нужные следствию протоколы. Десятки тысяч убийств совершались поблизости от Сухановской тюрьмы — на Бутовском полигоне и спецобъекте НКВД “Коммунарка” — так образовался настоящий Бермудский треугольник.

Массовые расстрелы на Бутовском полигоне начались 8 августа 1937 года. Путь к расстрелу — с подписи свояка Сталина (был женат на сестре Надежды Аллилуевой Анне) комиссара госбезопасности I ранга С.Ф. Реденса, семья его жила в “Доме на набережной”, и, естественно, он тоже был впоследствии расстрелян.

Людей привозили в Бутово в крытых “автозаках”. Есть предположение, что их травили по дороге выхлопными газами, выводя трубу внутрь фургона. Автор подробно описывает, как и кем приводились в исполнение приговоры.

По имеющимся на сегодня документам, в Бутове за неполных пятнадцать месяцев 1937—1938 годов было расстреляно 20 760 человек. В основном шло истребление мужской части населения. Среди них преимущественно крестьяне, мелкие совслужащие, заключенные, работавшие на строительстве канала Москва — Волга, железнодорожники, метростроевцы, строители… В феврале-марте 1938 года было расстреляно по спецспискам 1160 инвалидов, ибо переполненные тюрьмы отказывались их принимать. В книге Лидии Головковой, как и в книге Т.И. Шмидт, перечислены все категории расстрелянных граждан, и среди них немало известных имен, вроде художника Древина, одного из первых летчиков Н.Н. Данилевского, правнука Кутузова, профессора церковного пения М.Н. Хитрово-Крамского и др. В Бутове же 28 мая 1938 года был расстрелян и Владимир Тимирев, о котором речь шла выше. Вместе с ним в течение недели (26—31 мая) здесь были безвинно казнены 1020 человек.

Второй “зоной смерти” стал спецобъект “Коммунарка”. Туда попадали люди из списков, подписанных лично Сталиным, — элитный спецобъект. Это называлось “осуждением в особом порядке”. Как правило, это были сотрудники ОГПУ-НКВД или их родственники. Они находились под следствием во Внутренней (Лубянской), Лефортовской или Сухановской тюрьмах и были подведомственны Центральному аппарату ГУГБ НКВД СССР. Здесь среди расстрелянных и захороненных в недавнем прошлом легендарные личности, в том числе и жители знаменитого “Дома на набережной”: Н.И. Бухарин, Н.Н. Крестинский (164 жильца “Дома на набережной” лежат в земле “Коммунарки”). Здесь же А.И. Рыков, Н.В. Крыленко, А.С. Бубнов. “Дача Ягоды — чекистам”, — так записал Ежов после разговора со Сталиным. (Бывшая дача Ягоды располагалась на земле совхоза “Коммунарка”. Потому и зона захоронений стала так называться). Сам Ежов был арестован и доставлен в Сухановку в апреле 1939 года (расстрелян 6 февраля 1940-го). По его показаниям было арестовано множество людей, в том числе и Исаак Бабель, а через несколько дней после Бабеля арестовали и В.Э. Мейерхольда. Как известно, Бабель испытывал чисто писательский интерес к работе органов ЧК-ОГПУ-НКВД, собрал о чекистах огромный материал, особенно за период их зверств во время Гражданской войны, и собирался написать большую книгу. В рабочем варианте роман Бабеля “ЧЕКА” был написан и, как рассказывал Фадеев, Сталин читал его и находил “хорошим, но несвоевременным”. Конечно, и роман, и все материалы были при аресте Бабеля конфискованы. Бабель провел в Сухановке около трех недель, а потом был возвращен на Лубянку.

В Сухановке оказались те, кто своими руками устраивал бойню в Бутове, “Коммунарке” и по всей стране.

Автор доводит свое расследование вплоть до 1953 года — до смерти Сталина и казни Берии. Возвращает нас в Свято-Екатерининскую пустынь. “Никто из местных жителей не помнит, когда среди куполов бывшей Свято-Екатерининской пустыни появилась высокая кирпичная труба”, пишет Лидия Головкова и приводит свидетельство подполковника Ю.Н. Богомолова о том, что здесь был устроен маленький крематорий: “…напротив входа — печь с железными дверцами. Тут же железные носилки на роликах… Жертву заводили в храм, и невидимые стрелки палили по ней со всех сторон из наганов… Затем подручные взваливали тело на носилки и отправляли в печь, которая топилась мазутом. Казни совершались по ночам, чтоб дым из крематория не был виден окрестным жителям”.

То есть еще до войны с фашизмом у нас был свой Освенцим и свой Бухенвальд!

Хочется мне вспомнить еще одну историю из этой книги, абсолютно абсурдистскую историю. До 1917 года кремация в России была запрещена по канонам православной церкви как языческий обряд. Но в 1919 году на волне борьбы с религией Троцкий предложил лидерам революции завещать кремировать свои тела после смерти. Был объявлен конкурс на проект первого в стране крематория. Конкурс выиграл молодой архитектор Д.П. Осипов, который предложил использовать в этих целях церковь преподобного Серафима Саровского и благородной княгини Анны Кашинской, что на новом кладбище Донского монастыря. Переделкой храма руководил помощник Щусева Н.Я. Тимонькин, а директором Донского крематория стал некто П.И. Нестеренко, дворянин, в Гражданскую войну полковник армии Деникина. Будучи в эмиграции во Франции, он заинтересовался проблемами кремации, вернулся в Советский Союз и стал буквально гореть на работе. Жил он один, рядом с крематорием, был связан с чекистами, за тайную ночную службу получал дополнительную мзду от “органов” — 200 р. в месяц. В 1941 году он бы арестован по обвинению в антисоветской деятельности, в 1942-м расстрелян и кремирован в своем Донском крематории.

После расстрелов сухановских сидельцев в 1950, 1951 и 1952 годах и отправки оставшихся по этапу “любимая” тюрьма Берии была закрыта. В 1952 году ее поставили “на консервацию”. Так она просуществовала до апреля 1959 года. С апреля 1959 по 1965 год здесь располагалась Московская межобластная тюремная больница, которая официально именовалась Учреждением п/я 163/6.

Теперь на месте Сухановской тюрьмы вновь открылся Екатерининский монастырь.

В 1992 году на Пасху в Екатерининском храме, расположенном на втором этаже, над бывшим милицейским гаражом, была совершена первая Божественная литургия. У обители появились подворья, и одним из подворий стало место захоронений расстрелянных — бывший спецобъект НКВД “Коммунарка”!

С открытия монастыря прошло около двадцати лет, исчезают последние признаки Сухановки. Как когда-то замуровали Святые врата под колокольней, так теперь замурована дверь, за которой вела в пыточный подвал лестница.

Исчезают следы происходившего, исчезают следы преступлений. А значит…

Вроде бы остается одна надежда — на память народную, но, как показало время и сегодняшние события, ненадежна и надежда на память.