Мария Галина

Библиотека журнала «Современная поэзия»

Раньше журнал “Современная поэзия” — а именно он стал фактически издателем книг, о которых мы рассказываем — назывался “Сетевая поэзия”. Упомянуть это первоначальное название необходимо для большей ясности, а заодно и процитировать опубликованную в той же “Современной поэзии” статью Константина Бандуровского1  о поэзии в “толстых” журналах (в ней, кстати, о поэзии в “Знамени” сказано немало хорошего):

““Сетевая поэзия” — журнал наиболее “всеядный”, что, разумеется, имеет свои плюсы и минусы. Институт смены выпускающих редакторов номера позволяет продемонстрировать разнообразие поэзии более чем какому-либо другому изданию. Название журнала указывает на некую предпосылку, разделяемую редколлегией журнала в начале его создания — существует некая особая сетевая поэзия, отличающаяся от несетевой; некоторые полагали, что сетевая поэзия вообще порождение особого сверхразума, который производит даже не стихи или книги стихов, а целых авторов. За несколько лет существования журнала стало ясно, что сетевая публикация — это одна из форм презентации поэзии; многие авторы, позиционировавшиеся как звезды сетевой литературы, либо благополучно обрели бумажную плоть, либо закатились. По-видимому, этим объясняется прекращение выпуска “Сетевой поэзии” и выход новой версии, уже под титулом “Современная поэзия”. Сильной стороной “Сетевой поэзии” было наличие критических статей, размышлений о поэзии и даже дискуссий, проведение которых под одной обложкой более нигде не практикуется”.

О судьбе собственно сетевой поэзии, о ее эволюциях и трансформациях действительно речь шла уже неоднократно, так что развивать эту тему не имеет смысла. Симптоматично, однако, что журнал — и, соответственно, библиотека журнала обозначает себя именно как “Современная поэзия”. Тем не менее одно слово, промелькнувшее во внятной и взвешенной статье Бандуровского, — всеядность — я бы хотела пояснить.

Поэтические книжные серии формируются по нескольким принципам: 1) личный вкус составителя (нормально и объяснимо, поскольку он складывает серию на свой страх и риск), 2) художественная и мировоззренческая общая платформа участников серии и 3) общность ситуативная — не вертикальный, но горизонтальный срез, скажем, участие в одном и том же литобъединении. То, что было принято называть “сетевой поэзией”, являло собой скорее последний вариант — на одних и тех же виртуальных площадках встречались самые разные люди. Оттого и тексты, представленные в серии, столь различны между собой: и по поэтике, и по мировоззрению, и по бэкграунду. Роднит их в данном случае стильная обложка (спасибо художнику-оформителю Владимиру Ходукину) да формальные признаки: каждая книга предварена кратким предисловием поэта-единомышленника, у авторов довольно узкий возрастной диапазон: от тридцати до сорока лет (а вот это уже интересно!). Иными словами, перед нами поколение, если не сформированное Интернетом, то живущее в той реальности, когда Интернет и все, что с ним связано, воспринимается как данность. Как это отразилось на стихах (и отразилось ли) — другой вопрос.

“Темная азбука” Дмитрия Тонконогова в свое время, в 2004 году, вышла в издательстве “Emergency Exit” и очень быстро стала библиографической редкостью, так что переиздание ее “Современной поэзией” — дело хорошее и нужное. Надо сказать, она не осталась незамеченной. Писала о ней и я — здесь же, в “Знамени”2, и другие критики и рецензенты. Так что и об обманчивом родстве с обэриутами, и о своеобразной “поэтической геронтофилии”3  (наиболее сильные его тексты — о старости), и о “вагиновских” интонациях автора, и о его тяге к “экзистенции” сказано уже довольно много.

В предисловии ко второму, нынешнему изданию “Темной азбуки” Илья Фаликов обращает внимание на все эти стороны поэтики Тонконогова, плюс на его склонность к странному, через трудносопоставимое, метафоростроению:

Об этом же — о мнимой ясности, но на самом деле закрытости поэзии Тонконогова — послесловия Дмитрия Бака и Глеба Шульпякова.

И верно. Тонконогов — поэт трудный, сопротивляющийся всему: попытке выстроить горизонтальные и вертикальные связи (из сверстников, “обнаружившихся на страницах”, Илья Фаликов называет Глеба Шульпякова — ну, не знаю), семантическому “взлому” на первый взгляд простых текстов, классификации. Что, в общем, и есть признаки поэзии, как ни крути.

На дебютную книжку Ани Логвиновой (именно Аня, так на обложке) “Кенгурусские стихи” я уже отзывалась в “Арионе”4 : о “сдвиге ракурса”, отличающем ее стихи, о симпатичном сочетании женской мудрости и детского взгляда, когда все увидено как будто впервые, о пристальном внимании к детали. Примерно о том же (“просто врожденный дар ощущать жизнь наивно поэтически, оставаться самой собой, живым человеком, не переставать удивляться всему, что происходит вокруг”) говорил в статье, посвященной ее стихам, Сергей Слепухин5 , а в предисловии к этой книге — Сергей Арутюнов (“речь нанизывается на деталь, как нить на веретено”).

Уже по этой цитате видно, что поэзию Логвиновой держит еще кое-что, однако трагическая нотка в ее текстах так умело замаскирована, что кажется — ее нет вовсе. По крайней мере рецензенты склонны писать, скорее, о светлом мироощущении ее лирики. Однако вот же:

Если бы о книгах можно было говорить, как о людях, я бы сказала, что Тонконогов и Логвинова, что называется, “красивая пара”. Между их текстами существует скрытая перекличка, тонкий диалог мужественности и женственности, зрелости и молодости.

Лирический герой Ильи Леленкова (“Думай о хорошем”) кажется на первый взгляд чрезмерно брутальным. Евгений Лесин, сам поэт “жесткой лирики”, — пишет в предисловии о нем как об “очень мужском поэте”. Предисловие так и называется: “Под пыткой и под мухой” (это цитата из стихотворения Леленкова). В одном возражу: Лесин уверяет, что поэзия Леленкова не должна нравиться женщинам. Не знаю, мне нравится. Неподдельный темперамент женщинам импонирует. Вот и Елена Сафронова в своей рецензии пишет: “Илья Леленков матерится исключительно по делу. Как всякий русский парень, недовольный жизнью вообще и своей в частности...”6.  Кстати, мат в стихах Леленкова не так уж бросается в глаза — да и вообще, не в этом дело. Просто у Леленкова все становится поэтическим материалом: и житейские жалкие и низкие драмы, и кинотрэш, и революционная романтика — все чуть-чуть травестийно, иронично и именно потому воспринимается как подлинное.

Цитата внушительная, но Илья Леленков не так уж часто становится гостем “толстых” журналов.

“Народность” и “наивность” Леленкова, кстати, обманчива. На самом деле Леленков — поэт той контркультуры, которая давно стала культурой: “новые левые”, битники, нонконформисты. В текстах полным-полно знаковых фигур: тут и Норман Мейлер, и Че Гевара, и Эзра Паунд, и Карл Маркс, и, как фирменная метка современности, Андрей Родионов.

И Аня Логвинова, и Дмитрий Тонконогов — авторы вполне “легализованные”, “бумажные”. Илья Леленков меньше избалован публикациями, но все же печатался в “Крещатике” (проза) и в “Новом береге” (стихи). Впрочем, это не столь важно: захочет печататься — напечатается.

А вот Юрий Коньков — идеальный “сетевой автор” (стихи — на “Стихире”, в “толстых” журналах не публиковался). Недаром его “Ржаворонок” предварен предисловием одного из основателей и координаторов нескольких сетевых поэтических проектов Юрия Ракиты (ныне заведующего отделом критики журнала “Современная поэзия”). По его словам, в поэтике Конькова усматривается сходство одновременно и с молодым (“незаматеревшим”) Маяковским, и с Гумилевым — что само по себе забавно.

Скорее, однако, слегка осовремененный Северянин, многие интонации которого унаследовала так называемая “сетевая поэзия”:

Или:

Сетевая поэзия в данном случае — способ не размещения текстов, а самого письма. Стихи Юрия Конькова в этом смысле абсолютно герметичны и самодостаточны. Не знаю, хочет ли автор выйти на внешний — довольно холодный — воздух общего поэтического пространства. Но если хочет, книга в этом смысле — хороший способ посмотреть на себя со стороны.

Самый, наверное, трудночитаемый и сложно воспринимаемый автор серии — Олег Шатыбелко. Он же — самый “современный”, если иметь в виду собственно поэтику. Недаром Данила Давыдов в предисловии к книге “кстати, преодоленный” пишет, что поэзия Шатыбелко представляет собой часть “довольно значимого сектора новейшего отечественного стихосложения”. Применительно к стихам Шатыбелко я бы выделила здесь из сказанного одну важную для нас вещь. “Менее крайние решения, — пишет Давыдов, — наиболее популярны”. Более крайние, соответственно, вряд ли окажутся в зоне всеобщего внимания и понимания. Поэзия Шатыбелко принадлежит как раз крайнему (хотя и, по словам Давыдова, значимому) сегменту — потому с трудом “взламывается” при вкусовом подходе. “Нравится” — “не нравится” вообще-то очень хорошо работает, но в пограничных случаях требуется иной инструмент. И все же.

Если приходится выбирать между крайним, радикальным и усредненным, предпочтительнее выбирать крайнее. Тем более у этого сегмента своя почтенная традиция, свои корни и система горизонтальных связей (текстовые отсылки Шатыбелко к Горалик и Львовскому неслучайны):

Напряженно-трагическое мироощущение, кстати, вычитать из текстов Шатыбелко достаточно легко, и никаких особых инструментов для этого не требуется.

Сетевая поэзия как явление (а не как способ говорения) — миф. Бориса Херсонского, каждый день вывешивающего в своем Живом журнале новые стихи, Алексея Цветкова или Сергея Круглова с тысячами читателей-френдов никто не назовет сетевыми поэтами. Сеть в данном случае — способ размещения текстов, не более. Осталось только ответить на вопрос, что такое современная поэзия. Но разговор на эту тему, полагаю, может быть слишком долгим. Или, напротив, слишком коротким. Кому как нравится.