Письма литераторов Д. Самойлову

Письма литераторов Д. Самойлову

(1961—1989 гг.)

В архиве Д. Самойлова сохранилось большое количество писем с откликами на его прижизненные сборники стихов. Тогда, в эпоху литературоцентричности, было принято писать и живо, щедро реагировать на появление свежего поэтического текста. Стихи воспринимались и анализировались не только как уже состоявшийся, пробившийся через цензурные заслоны факт литературы, но и как факт жизни. Профессиональный читатель (а таковы все авторы этой подборки), соизмеряя слово поэта со своим духовным опытом и вкусом, не знал ничего важнее, чем это слово, для собственного самосознания. Вне зависимости от восторженного приятия или неудовлетворенности конкретным произведением поэзия была мерой вещей и мерой наивысшей пробы.

«Эта книга («Волна и камень». — Г.М.) твоя победа, победа русской литературы, победа человеческой нравственности над бездуховностью», — под этой фразой Евгения Евтушенко подписались бы многие, в том числе и те, что промолчали, но думали точно так же. И дело вовсе не в похвалах адресату, а в направлении мысли: «Воздух (ли) империи, обвевающий нас», по выражению Булата Окуджавы, был тяжелей свинца. И кому, как не поэтам, было преобразовывать его в пригодный для вольного дыхания состав.

Цена вопроса была куда как высока. Вот как судит Евгений Сидоров: «После войны именно воевавшим психологически было очень трудно снова идти на смертельный риск. Они, как декабристы, стояли перед выбором.

Большинство выбрало стих (из настоящих поэтов), думая, что это истина».

И прибавляет (утверждая? сомневаясь? оставляя возможность другим вариантам мирочувствия и волеизъявления?): «Наверное, так оно и есть». Что так оно и было, спорить не приходится.

Горькая и гордая участь поэта во второй половине ХХ века, по окончании сталинского кровавого шабаша, была все-таки сильно смягчена читательским вниманием, ощущением своей необходимости не только в кругу коллег, но и за его пределами. Л. Копелев, со свойственной ему добротой, конечно, преувеличивает про миллионы любящих сердец, но все же их набиралось немало.

Глухие годы безвременья с их тусклой и тоскливой безнадежностью было бы трудно (а то и невозможно) пережить без «чувства локтя», без радостного (несмотря ни на что) и очень интенсивного общения — его стилистика просвечивает и в публикуемых письмах.

Теперь обычаи и нравы тех времен принадлежат уже истории литературы и умонастроений мыслящей части общества, среди которых и утраченное чувство солидарности.

 

Г. Медведева

 

 

Дорогой Дезик!

Прочитал в «Тарусских страницах»¹ Вашу поэмку «Чайная». Взяла она меня за живое: стало радостно и грустно. Радостно прежде всего от ощущения таланта. Поэмка подхватила и несет. Частушечный размер понят Вами как богатство ритма, а не как бедность его. <...> Замечателен дебют: Федор Федорыч сначала сам по себе, песня инвалидов — сама по себе. И вдруг встает Варвара — и речь ее, как выстрел. А тут еще рядом старичок в углу, такой символический старичок, который курит табачок и молчок. Все это захватывает, и ждешь в финале чего-то очень большого. А финала нет. Поэма, как Аму-Дарья, теряется в песках. Надо поработать над ней, Дезик: у нее все шансы войти в большую литературу. Но права еще нет: он весь в сюжете, который недоработан.

Не считайте мое письмо обидным. Очень Вас люблю.

Ваш Илья Сельвинский

10.XII.61.

 

 1 «Тарусские страницы». Литературно-художественный иллюстрированный сборник. Калуга, 1961, Калужское книжное издательство.

 

 

Дорогой Дезик!

<…>

С большим интересом узнал из Вашего письма, что Вы написали трагедию о Меншикове¹. Жадно хочу с ней познакомиться. Да и вообще — с Д. Самойловым — я ведь знаю его не очень хорошо. Рад, что Вы еще вернетесь к «Чайной». Жаль, что Вы, зная о ее незаконченности, напечатали вещь, имея в виду когда-нибудь заняться ею вплотную². У Вас, Дезик, помимо поэтического таланта, талант зарывать свой талант в землю. Честолюбие, вероятно, не относится к числу высоких доблестей души, но без него могут пропасть и сгинуть даже шедевры. Надо уметь драться, если не за себя, то хотя бы за свое в искусстве. Берите пример с крестьянских поэтов: дарования на грош, а звону на полтину. Большой славы в наши дни не нужно («мы знаем, как она дается»), но надо, чтобы тебя знал тот передовой слой читателя, для которого Д. Самойлов — подлинный поэт.

Итак, жду Вас, дорогой, в Переделкине. Желаю в 1962 г. резкого перелома в Вашей литературной судьбе.

Ваш Илья Сельвинский

30.12.61.

 

 1 «Сухое пламя». Драматическая поэма // Давид Самойлов. Поэмы, М.: «Время», 2005.

 2 Невзирая на обещание, данное Самойловым своему учителю И.Л. Сельвинскому, финал «Чайной» не был изменен. По сравнению с «Тарусскими страницами» в последующих публикациях были убраны две строфы в разделе № 3 и добавлены четыре строфы в разделе № 6.

 

 

Дорогой Давид Самойлович!

<…>

Среди того, чем мы живем, Ваши стихи давно и достойно занимают первое место. Ваша последняя книга¹ была для нас с Лилей праздником, хотя большинство вошедших в нее стихов мы знали и раньше. В ней есть стихи, читая которые, хочется кричать и смеяться от восторга и счастья, как «Пестель, поэт и Анна», «Смерть поэта», «Красота», «О март-апрель», «Голоса», «Выезд», «Гончар», «Фотограф-любитель», «Советчики», «Вода моя», «Конец Пугачева» и еще добрый десяток других, есть, которые нам нравятся меньше, вроде стихов, навеянных «Солярисом»², «Гамлета» или «Эстрады»³, но в ней нет ни одного плохого стихотворения. Меньше всех нам понравился «Гамлет», мне кажется, что такие стихи мог бы написать Слуцкий, мысль, сама по себе, может быть, и значительная и верная, не стала в нем той высокой и естественной поэзией, которой живут великие стихи. Так нам показалось. Огромное же большинство стихотворений безукоризненно и совершенно, как лучшие стихи великих. Спасибо Вам за то, что Вы пишете такие стихи, за то, что Вы так чувствуете, так думаете, так живете. А говорят, что у Вас есть кучи стихов ненапечатанных, вот бы послушать или почитать. <…>

Ваш Борис Чичибабин

24.11.70.

 1 Речь идет о книге Д. Самойлова «Дни». М.: «Советский писатель», 1970 г.

 2 Стихотворение «Читая фантаста».

 3 «Оправдание Гамлета», «С эстрады».

 

 

Дорогой Давид Самойлович!

Только что я прочел цикл Ваших стихотворений в «Тарусских страницах» и не могу не написать Вам о глубоком волнении, которое я при этом испытал. Это не новое чувство, я и раньше с таким чувством читал, слышал или переписывал Ваши стихи. На этот раз были особые обстоятельства: это — воскрешенная Вами память о Ривине. Он был моим другом, мы несколько лет были очень близки. Вы сказали о нем те слова, какие может сказать только поэт. Вы правы, он был инвалидом будущей войны¹. <…>

Крепко жму Вам руку и еще раз — спасибо за Ваши стихи.

Ефим Эткинд

23.XI.61.

 

 1 Речь идет о стихотворении «Памяти А.Р.».

 

 

Дорогой Дезик!

Пусть не удивляет тебя это письмо. Я звонил тебе, но не застал. Мне так захотелось поблагодарить тебя за стихотворение в № 5 «Москвы»¹. Поразительное стихо-творение — широкое, умное, человечное. В последнее время в нашей поэзии ничего равного твоему стихотворению не попадалось. Оно помогает подняться над той жизненной и литературной суетой, на которую мы обречены, а это бывает не так часто. <…>

Обнимаю тебя! Желаю тебе всего самого лучшего.

Твой Лазарь Лазарев

13.VI.1966.

 

 1  «Пестель, поэт и Анна». Журнал «Москва», № 5, 1966.

 

 

Дезик, дорогой, все эти дни в поезде мы тебя очень любим¹.

Читаем то врозь, то вместе друг другу, снова и снова повторяем давно знакомые и всегда новые любимые стихи. Если стану перечислять, все письмо на это уйдет — но вот для меня от сороковых, роковых, от «Перебирая наши даты», когда бы, где бы ни читал, ни услышал, какая же это радость, озноб в душе и в гортани вязко. И что про Варшаву полнее, чем в первом издании², что напечатан Лейпциг и сквозь память³ и «Пестель, поэт и Анна», словом, радостей много и верим, что будет «Чайная» и что Меншикова на сцене увидим. Только б ты был здоров, чертушка, и хоть чуть-чуть чаще вспоминал про нас. Не сомневаюсь, что тебя очень крепко любят ну, скажем, несколько сот человек и просто любят, вероятно, уже несколько миллионов. Но мы имеем нескромность числить себя в группе А, рвемся в полуфинал и даже финал и чихали на разных там Грибановых⁴.

Вот так-то, дорогой ты наш, вроде бы свой-пересвой; а на поверку Богом избранный, музами целованный, живое чудо, без которого уже и жизнь — не в жизнь. Сколько раз мы на тебя сердились; вконец забыл, обещал поэму — не дал, обещал зайти — и поминай как звали; встретится — ласков, говорит, что любит, грозится стихи посвятить, а с глаз долой — из сердца вон, месяцами не вспомнит. Но стоит прочесть или услышать первые строки, те, что сами наизусть уже помним и тем более если новые — и все обиды, всю затаенную горечь, как лужи на песке под солнцем, сам не замечаешь, как исчезают. <…>

И еще у меня просьба теперь уже к Галке, на тебя шалопая-Моцарта не полагаюсь; Галочка, родная, милая, прошу тебя, умоляю, призываю и требую — отложи 3 (три!!!) «Равноденствия»⁵ на предмет посылки дахин-дахин⁶, а Беллю⁷ пошли от себя, но обязательно пошли. <…>

Будьте все здоровы, Целую крепко.

Ваш Лев. (Лев Копелев)

19.IX.1972.

 

 1 Вместе с женой Раисой Орловой Л. Копелев совершал путешествие поездом «Россия» по маршруту Москва—Владивосток.

 2 Речь идет о поэме Д. Самойлова «Ближние страны», которая впервые (с изъятиями) была напечатана в сборнике с одноименным названием. М.: «Советский писатель», 1958.

 3 «Помолвка в Лейпциге» и «Сквозь память» — главы поэмы «Ближние страны».

 4 Грибанов Борис Тимофеевич (1920—2006) — писатель, переводчик с английского, издатель БВЛ.

 5 «Равноденствие» — книга стихотворений и поэм Д. Самойлова, о которой пишет Копелев. М.: «Худлит», 1972.

 6 дахин-дахин (нем.) — туда, т.е. на запад.

 7 Генрих Белль — немецкий писатель, друг Л. Копелева и знакомый Д. Самойлова.

 

 

Дорогой Давид!

В «Весне поэзии» 1975 г. мы включаем большую подборку из русской поэзии. Я перевел твои «Перебирая наши даты», «Давай поедем в город», «Дождь пришел в городские кварталы», «Болдинская осень». Вчерне сделал и твою любимую «Анну»¹, но видел, что все вокруг внутренней рифмы «тиранство—дилетантство» не подошло бы вкусу нашего редактора, и оставил пока. Честно признаюсь, что трудновато было, но старался сделать как можно лучше. Как получилось — тебе скажут другие. <…>

Привет твоим близким. И — это против твоего вызова — надо беречься!² Чтоб в Новом году — все, как было!

Твой Альфа (Альфонсас Малдонис)

Вильнюс, 21.XII. 1973.

 1  «Пестель, поэт и Анна».

 2 Речь идет о заключительных строках стихотворения Д. Самойлова «Давай поедем в город»: «И что нельзя беречься / И что нельзя беречься».

 

 

Дорогой Давид Самойлович, большое спасибо за «Волну и камень»¹, за добрую надпись на книге. Читаю ее и перечитываю каждый день и нахожу все новые и новые радости. Вы достигли той эфирной высоты (если употребить выражение Фета), при которой слово становится и действием, и музыкой, и вещью, и символом. Если с Землей ничего не случится эсхатологического, то наши внуки, любящие поэзию, будут, полные счастья, читать и «В воздухе есть напряженье», и «Мне снился сон» — стихотворение великое, и «Заздравную песню», и «Полночь под Иван Купала», и удивительный «Свободный стих», и «Солдата и Марту», — да что перечислять — все, все! Очень большое и очень горькое стихотворение «Поэт и старожил»². В Ваших стихах всегда царствует мысль, и она всегда чувственна, музыкальна, живописна. И я верю, что это «лишь начало дня»³, что Вам предстоит сказать еще много важного в той литературе, которая в XIX веке стала тем же, что эллинизм в древности.

Желаю Вам в Новом году всего, что Вы заслужили.

Искренне Ваш Семен Липкин

28.XII.1974.

 

 1 Д. Самойлов. «Волна и камень». М.: «Советский писатель», 1974.

 2 Настоящее название стихотворения «Поэт и гражданин». Из-за цензурной непроходимости пришлось его изменить.

 3 Строчка из поэмы Д. Самойлова «Цыгановы». В оригинале — «и это было лишь начало дня».

 

 

Дорогой Дезик!

После стихов из «Доктора Живаго» (а это 20 лет тому назад) никогда не испытывал такого счастья, читая стихи. «Стихи и проза», «Легкая сатира», «Неужели всю жизнь», «Пятеро», «С постепенной утратой зренья», «Хочу, чтобы мои сыны», «Купальщица», «Лишь изредка родится в нас», «Рассвет», «Не мысль, не слово, — а под снегом…», «Когда с досадой и печалью», «Что-то вылепится», «Полночь под Иван Купала», «Я ехал по холмам Богемии», «Ты, Боян, золотой соловей», «Березняк», «Тоски ледяной гребешок», «Свободный стих» (!), «Туман, туман, туман», «Одиночество — пошлая тема», «Песня о Кладенце», все о Цыгановых, «Поэт и старожил», «Послед-ние каникулы» (особенно гениально про шашлык) — словом, почти все — полно ощущением свободы, мудрости, силы и даже юности с большим горизонтом. Я опья-нел от счастья, читая эту книгу. И хотя ты написал «не склоняй доверчиво слуха к прозревающим слишком поздно», сделай меня исключением, склони ко мне свой слух. Эта книга твоя победа, победа русской литературы, победа человеческой нравственности над бездуховностью.

Отдельные замечания.

46 стр. «Девушки, как стаи белых утиц» — вместо птиц. Или опечатка?

11 стр. вместо «обобщенней» — «обостренней»¹.

36 стр. «последний гений» — вместо слова «последний» — другое, выражающее недогениальность Фета².

30 стр. лучше «серебряной березовой тоскою»³.

Целую. Твой Женя Евтушенко

31.VII.1974.

 

P.S. Книга твоя вселила в меня впервые что-то, опасно похожее на сомнение, что я первый поэт Руси-матушки. Борюсь с этим неплодотворным чувством путем графоманства (после чтения твоей книги за 3 дня написал 35 стихов!)

Е.Е.

 

P.S. Чтобы твоя сердитая на меня жена не подумала, что это письмо — покаяние за якобы недохвал тебя в моей статье в «Литгазете» — информируй ее, что, несмотря на восторг мой этой книгой, все мои прежние замечания в силе. И эта книга доказала, что я был прав, ибо в ней спало, отшелушилось все то, что я вежливо критиковал.

Е.Е.

 

 1 У Самойлова: «С постепенной утратой зренья / Всё мне видится обобщенней».

 2 В стихотворении «Кончался август» о Фете сказано так: «Среди владений / И по лесам / Последний гений / Гуляет сам».

 3 Евтушенко имеет в виду стихотворение «Березняк», где Самойлов пишет: «И наша деревенская судьба, / Еще не став судьбою городскою, / Одним нас наградила навсегда — / Серебряной березовой мечтою!..»

 

К письму Е. Евтушенко приложено стихотворение, напечатанное позже в журнале «Аврора», № 2, 1975 г.

 

Дезик

 

Стал я знаменитым еще в детях.
Напускал величие на лобик,
а вдали, в тени Самойлов Дезик
что-то там выпиливал, как лобзик.

 

Дорожил он этой теплой тенью,
и она им тоже дорожила,
и в него, как в мудрое растенье,
непоспешность вечности вложила.

 

Мы его встречали пьяноватым (разноватым — цезурный вариант)
С разными приятелями оплечь,

 

Только никогда не теневатым:
Свет, пожалуй, лишь в тени накопишь.

 

Наша знать эстрадная России
важно, снисходительно кивала

на сороковые-роковые,
и на что-то про царя Ивана.

 

Мы не допускали в себе дерзкость
и подумать, что он пишет лучше.
Думали мы: Дезик — это Дезик.
Ключ мы сами, Дезик — это ключик.

 

Но теперь мы поняли хоть что-то,
становясь, надеюсь, глубже, чище —
ведь порой огромные ворота
открывает ключик, не ключище.

 

И читаю я «Волну и камень»,
там, где мудрость выше поколенья.
Ощущаю и вину, и пламень,
позабытый пламень поклоненья.

 

И себя я чувствую так странно,
будто сдохла слава, как волчица.
Мне писать стихи, пожалуй, рано,
но пора писать стихи учиться.

 

28 июля. Больница МПС,

по прочтении книги «Волна и камень»

Евг. Евтушенко

 

 

Дорогой Давид Самойлович!

Молю Бога, чтобы редактор знал Брейгеля лишь понаслышке, т.к. Ваш «Отрывок»¹ не только не имеет к нему отношения, но и противоположен его картине. Брейгель, как и все до него и после него, шел за Матфеем². Вы не пошли даже за Лукой³. Пользуясь Вашими словами, Вы снова «существо явления взорвали до самых недр»⁴, показали его суть, отбросив сказочный реквизит. Парадоксальная штука — по времени Ваш отрывок самый отдаленный, по существу же самый современный и достоверный во всей трагической простоте бытия. Теперь — после Вашего отрывка! — остается только пожимать плечами: ну, конечно же, только так и могло быть на самом деле — вовсе не пещера и никакие не ясли (какая мать положит новорожденного в ледяные ясли, сколько бы волов ни сопело в них!?), а лачуга, в которой Мария с младенцем, и здесь же весь убогий прибыток ее — овцы, которых так мало, что у них есть собственные имена, над очагом именно дыра для дыма, и т.к. все дрова уже сгорели, остались только угли, дыма уже нет, в дыру видна звезда (потому и единственная, что сквозь дыру!), и никого более, только сердечные и простодушно жестокие пастухи… Но главное не в том, что Вы так лапидарно и с такой неотразимой достоверностью открыли реалии двухтысячелетней давности, а в том, что могло быть написано только сейчас, в конце второго тысячелетия — ответ Марии: ничего живого в жертву Богу, как бы он ни назывался. И вряд ли случайно созвучие имен Шошуа⁵ и Ешуа… Здесь все — предвестье и неизбывность предстоящей беды…

Может быть, я неверно все толкую. Иначе не умею.

Каким болтливым и сусальным выглядит теперь пастернаковский аналог⁶ (я уж не говорю о смешных нелепостях в нем). Наверно, Вы скажете, что негоже одним произведением пинать другое. Я этого и не делаю. Но сравнение возникает невольно, хотят того авторы или нет. Оно неизбежно, как неизбежно обращение поэтов снова и снова к вопросам, от которых некуда человеку деться и на которые каждый пытается ответить по-своему. Невозможно сосчитать написанное на тему «Отрывка», однако, несмотря на это, и для Вас стало необходимостью написать его. Сколько было «Дон Жуанов»? А сколько после Горация написано «памятников»? Нисколько не удивлюсь, если у Вас появится — или уже появился — свой. <…>

Будьте здравы и благополучны! Любящий Вас

Николай Дубов

24.III.1977.

Киев

 

 1 Из комментария к этому стихотворению, данному А.С. Немзером и В.И. Тумаркиным: «Самойлов писал Н.И. Дубову в феврале 1977 г.: «…посылаю стихотворение «Брейгель», которое на самом деле называется «Отрывок» и к Брейгелю не имеет никакого отношения — это название для цензуры — может, пройдет в книге». Давид Самойлов. Стихотворения. Новая библиотека поэта, «Академический Проект», СПб.: 2006, с. 689.

 2, 3 Евангелие от Матфея, Евангелие от Луки.

 4 Отсылка к стихотворению Д. Самойлова «Слова»: «И понял я, что в мире нет / Затертых слов или явлений. / Их существо до самых недр / Взрывает потрясенный гений».

 5 В «Отрывке»: «…Баранов / Зовут Шошуа и Мадох».

 6 Стихотворение Б. Пастернака «Рождественская звезда».

 

 

Дорогой Давид Самойлович!

Большое спасибо и за «Весть»¹ и за письмо. Я не критик, Вы позволите мне не пересказывать своих впечатлений словами, притязающими на выразительность. Из больших стихотворений для меня самым важным — очень важным! — были полные «Цыгановы», из малых — «Рассвет в Пярну» и «Вот и все. Смежили очи гении…». А самым, наоборот, не удовлетворившим меня — «Стихи о Дельвиге». Как от стиховеда — особенное Вам спасибо за трехстопные ямбы, которых так много в этой книге. Я специально занимался не ритмикой, а семантикой этого размера, научился различать в нем 15 семантических окрасок (как 15 значений слова в толковом словаре), написал об этом статью, которая должна выйти через год, — и встреча с ними в «Вести» (после поэмы о Ствоше²) была мне очень отрадна.

Можно задать один стиховедческий вопрос? Насколько осознанно было в «Ночном госте» использование размера и мотивов — не «Поэмы без героя», которое дано почти открытым текстом, а образца «Поэмы без героя», кузминского «Кони бьются, храпят в испуге…»? И еще один, в отрицательном ответе на который я почти уверен: он пришел мне в голову, когда я только что выпечатывал заглавную строчку «Вот и все. Смежили очи гении…» — не вспомнилась ли Вам, хотя бы постфактум, заглавная строчка стихотворения Зоргенфрея о похоронах: «Вот и все. Конец венчает дело, А казалось — делу нет конца…»? Простите меня за эту неуместную любо-знательность: вопрос о поэтике реминисценций для меня очень близок. <…>

Сердечно Ваш

Михаил Гаспаров

20.VI.1978.

 

 1 Д. Самойлов. «Весть». Стихи. М.: «Советский писатель», 1978.

 2 Поэма Д. Самойлова «Последние каникулы».

 

 

Дорогой Давид!

Я потрясена Вашей книгой и благодарю за нее бесконечно. Когда читала в первый раз — одно только слово было на уме: волшебство! А когда перечитываешь — книга впечатляет еще сильнее. И думаешь о том — откуда это волшебство берется? И видится самое главное — Ваша душа, Ваша бесстрашная мысль, мудрое и щедрое Ваше сердце. Это просторная ширококрылая книга. И Вы все набираете и набираете высоту, Давид! Я счастлива, что до этой книги дожила.

Грустно очень, что наши великие, о которых Вы пишете «смежили очи гении», не прочтут этой книги, при них Ваше слово прозвучало бы громче, сильнее, нежели без них, — было бы кому как следует услышать, и понять, и порадоваться за русскую поэзию. <…>

…Меня, помимо всего другого, поразило Ваше стихотворение «Мне снился сон жестокий…», оно как вдох и выдох — две первые строфы. Все нечетные строки — повышение голоса, все четные — понижение. Четные звучат глуше и глубже. В чем здесь тайна — не понимаю. В третьей строфе смена регистров исчезает, меняется интонация. А в строках —

 

«Холодно. Вольно. Бесстрашно
Ветрено. Холодно. Вольно» —

 

пожалуй, больше всего сказалась душа Вашей книги. <…>

 

Мария Петровых

1978 г.

 

 

Дорогой Давид Самойлович,

спасибо за память, спасибо за надпись, а главное, за стихи спасибо. Твои мне всегда нужны, всегда необходимы. Не в том для меня суть, какие хорошие, какие отличные, а в том, что отзываются в душе толчками: глотну, как из фляги, и тотчас охота жить и сочинять. Совсем-совсем далекое от прочитанного, но почему-то залежавшееся в каком-нибудь там подкорковом слое, а тут, глядишь, и полетел, как на салазках с ледяной горки.

Еще раз спасибо, что «Вестью» весть подал. <…>

Обнимаю!

Юрий Давыдов

31.VII.1978.

 

 

Дорогой Давид Самойлович!

<…>

Больше других мне нравятся Ваши большие вещи («Снегопад», «Цыгановы», «Сон о Ганнибале», «Струфиан»).

Кажется, я уже однажды говорил Вам, что, по-моему, Ваша сила в эпических, точнее, лирико-эпических сюжетах, где Вы неторопливо разворачиваете сюжет, как пружину, а стих обретает свободу, изящество, словно движется не по одной, а сразу по нескольким дорогам, петляя и радуя неожиданными счастливыми обмолвками, подробностями и находками.

По-видимому, у всех поэтов (настоящих) есть своя, особая область, в которой они — хозяева положения. У Ахматовой, например, — лирический психологиче-ский фрагмент (а гражданские вещи и поэмы у нее сомнительны).

Вот и у Вас в эпической лирике — Ваша область, Ваша территория.

Остальные стихи, при том что среди них есть и очень хорошие, вроде «Не оставляйте письма» и «Нам остается жить надеждой и любовью», все-таки кажутся отходами с Вашего стола.

Есть такие заводы, которые наряду с основной продукцией, допустим, танками, выпускают еще утюги. Такими необязательными (для Вас!) вещами кажутся мне, например, «Деревья прянули от моря…», «Красота пустынной рощи…».

Как Вам живется в Пярну? Судя по стихам, — хорошо, спокойно, уединенно. Жалею, что мы совсем не встречаемся.

Гале большой привет.

Ваш Александр Кушнер

26.VI.1978.

 

 

Давиду Самойлову

Получена благая «Весть»… Как хорошо — поэты есть!!!

Елена Благинина

Март 1979, Москва

 

 

Дорогой Давид!

Спасибо тебе за стихи, что ты с такой добротой адресовал мне в память Марии Петровых¹. Я был дружен с нею в течение почти 56 лет, — и ты понимаешь, как тяжела для меня была ее очень нелегкая смерть: она умерла через несколько дней после того, как у нее вырезали почку. Бедная она, как намучилась.

<…>

Я — вообще говоря — очень люблю твои стихи, особенно последних лет — и любуюсь каждой твоей строчкой; как бы ни писались твои — в них прекрасная ясность светится из сферы кажущейся легкости исполнения, словно ты — как пианист, для которого не существует трудностей исполнения, при обычной твоей глубине замысла, — и еще — я привык высоко ценить твои стихи за то, что очевиден адрес стихотворения, цель, поставленная перед собой поэтом.

Целую тебя, благодарю тебя и очень тебя люблю.

Твой Арсений Тарковский

10.11.1980.

 

 1 Стихотворение, которое Д. Самойлов послал А. Тарковскому, к этому моменту существовало в рукописном виде и было опубликовано только в книге «Голоса за холмами», издательство «Ээсти раамат», Таллин, 1985, под названием «Арсению Тарковскому».

 

 

Дорогой Давид Самойлович!

<…>

Да, я очень люблю Вас, Вашу поэзию, Вашу правдивость, честность, мудрость, богатство Вашего ума и Вашего сердца. Я пока еще не насытился Вашей книгой¹. Нахожу в ней новые и новые для себя открытия, нюансы, обертоны. При всей ее — этой книги — сдержанности и в порывах, и в уколах иронической шпаги — столько в ней страстности, веры в человека и человечности! Нам пришлось жить во времена роковые. Счастье это или несчастье? Горести и триумфы. Они слились. Их не разъединить. Нелегко быть в наше время поэтом, да еще таким настоящим, как Вы. Спасибо Вам.

<…>

Ваш Микола Бажан

28.Х.1980.

 

 1 По всей видимости, речь идет об «Избранном» Д. Самойлова. М.: «Худлит», 1980.

 

Дорогой Давид!

Очень рад твоему письму. По себе знаю, как трудно в нашей суете прочесть присланную книгу, да еще написать великодушный отзыв¹. На похоронах Трифонова я еще раз понял, как узок наш литературный круг, и хочется держаться теснее. Мы с тобой годами не встречаемся, но я читаю и люблю то, что ты пишешь — и поэзию, и рассуждения. Можно повторить давнее: ты у нас оригинален, потому что мыслишь. И когда случай дает возможность увидеться, как осенью, в шуме чужой квартиры², есть чувство понимания и возможность (неутоленная) долгого дружеского разговора. <…>

Крепко жму руку и обнимаю.

Владимир Лакшин

28. IV.1981.

 

 1 В. Лакшин прислал Д. Самойлову свою работу «Биография книги». М.: «Современник», 1979.

 2 Речь идет о прощании с Л. Копелевым и Р. Орловой перед их отъездом в Германию в квартире Льва Осповата и Веры Кутейщиковой. Тогда Лакшин среди общей печали воскликнул: «Все уезжают. Кто же остается?». На что Самойлов, не раздумывая, ответил: «Не беспокойся, Володя. Я — остаюсь».

 

 

Дорогой Давид Самойлович!

<…> За книгу спасибо!¹

Многое знал. Многое порадовало, как всегда радует Ваше.

Что касается «Кломпуса»², то — «Кломпус» тронул меня не слишком. Как не могу назвать лучшими творениями Пушкина «Графа Нулина» или «Домик в Коломне», так и тут… Много блеска, изящества, неповторимого самойловского юмора, но… Юмор есть и в «Снегопаде»! И даже фривольность там есть. И все-таки — не сравнишь.

Таковы мои вкусы и пристрастия.

Простите.

<…>

Ваш Л. Пантелеев

24.XII.1981.

 

 1 Д. Самойлов. «Залив». М.: «Советский писатель», 1981.

 2 Поэма Д. Самойлова «Юлий Кломпус».

 

 

Милостивый государь!¹

Книги Ваши прекрасны, но эстонская² вне всяких сравнений. Я плакал над ними от радости и печали, как не плакал уже давно. Как все в них точно, своевременно. Какая гармония мысли и чувств!

Хоть я и помоложе Вас несколько, но Ваша печаль мне очень понятна, и о том же думаю я, глядя на себя самого. Так что же это? Воздух ли империи, обвевающий нас, или просто дань преклонным летам?

Самое прекрасное заключается в том, что Ваш герой не переменился, он стал задумываться на пути, согреваемый красотой, добротой, любовью и прощением.

Возбужденный чтением Ваших стихов, ощутил в себе потребность к стихосложению, но, как ни старался, все получалось похожим на Вас. Таковы обстоятельства, сударь.

Желаю Вам здоровья и счастливых сновидений.

Булат Окуджава

Апрель 1986 г.

 

 1 Б. Окуджава и Д. Самойлов были близкими товарищами и, естественно, обращались друг к другу на «ты». Однако все письма Булата, адресованные Д. Самойлову в Пярну, написаны так же, как это, — в суперпочтительной и несколько витиеватой манере, стилизующей его собст-венную прозу.

 2 В Эстонии у Д. Самойлова вышли две книги: уже упоминавшиеся «Голоса за холмами» и «Улица Тооминга». Таллин: «Ээсти раамат», 1981.

   Судя по дате письма, Булат имеет в виду, скорее всего, «Голоса за холмами», называя книгу «эстонской». Вторым сборником, отправленным автором в дар, мог быть такой: Д. Самойлов. Стихотворения. М.: «Советский писатель», 1985.

Милый Давид Самойлович!

<…>

Во-первых, самое главное! Ваша книга¹ — молодость и музыка. Огромное спасибо за нее. И вот что странно. Через два стихотворения на третье Вы прощаетесь, но так по-юношески, что печаль радует. И сам звук мне кажется свежим и щемящим, как утренний холодок на реке.

<…>

Обнимаю Вас, Галю и всех чад и домочадцев.

Анатолий Гелескул

13.03.1986.

 

 1 «Голоса за холмами».

 

 

Дорогой, дорогой Давид Самойлович!

Просто, как говорится, «не могу молчать». В. Баевский прислал мне свою прекрасную книгу¹, которая меня глубоко задела и взволновала. Я еще раз остро поняла, как мне дорога Ваша поэзия и Вы сами. <…>

Сейчас я о том, что Вы — замечательный поэт, опыт которого (не только стиховой, но и опыт литературного поведения) для меня невероятно важен.

Сердечно Ваша

Татьяна Бек

19.V.1986 года.

 

 1 Вадим Баевский. Давид Самойлов. Поэт и его поколение. М.: «Советский писатель», 1986.

 

 

Дорогой Давид Самойлович!

<…>

Сейчас вечер, я один в квартире и понемногу читаю стихотворение за стихо-творением. Думаю не только о Вас, но, как водится в России, о поколении — о Б. Слуцком, о Межирове, о Наровчатове, Луконине, Винокурове. О том, что вы сделали и чего не успели — все и каждый. Вы зря (хотя чисто по-человечески, этически все понятно) отделяете себя от М. Петровых. Вы, Дезик, не лгали и не предавали стих, даже нечаянно. (Простите, что я обращаюсь к Вам столь фамильярно, но это на правах старого, молодого товарища.)

<…>

После войны именно воевавшим психологически было очень трудно снова идти на смертельный риск. Они, как декабристы, стояли перед выбором.

Большинство выбрало стих (из настоящих поэтов), думая, что это истина. Наверно, так оно и есть. А Слуцкого сделало большим поэтом еще и страдание, внутренний трагизм. И форма тут очень существенна. Бывают времена, когда музыкальность есть грех более тяжкий, чем косноязычие. Хриплая лира — это так¹.

Голоса, голоса за холмами… Какая грустная, осенняя книга, и очень Ваша. Мне трудно с моими сверстниками в литературе, и легче дышится, когда рядом Вы, родом из двадцатых. <…>

Обнимаю Вас.

Евгений Сидоров

29.VIII.1986. Москва.

 1 Из стихотворения Д. Самойлова «Стих Слуцкого. Он жгуч»:

   «На струнах из воловьих жил / Бряцает он на хриплой лире».

 

 

Дорогой Дезик!

Пишу тебе по довольно странной причине.

Огромное тебе спасибо за черную книжку¹. Я ее без конца читаю, полощу ею душу, как Мандельштам полоскал Пастернаком горло. <…> Очень хорошо подобрано, хорошо оформлено, а, главное, стихи первый сорт, и еще ими лечишься, с ними отдыхаешь.

Странное дело, мне постепенно стал надоедать Слуцкий. 35 лет любил его, а теперь прямо по Лермонтову: «И мне наскучил их бессвязный и утомительный язык…». Нет, нет, я не отрекаюсь, я его люблю, как свою молодость и зрелость. Но теперь мне ты дороже всех, как «под вечер тихий разговор». По-моему, так и должно быть. С молодости — Слуцкого, под старость тебя. И ни для кого тут нет обиды. Хуже, если бы было наоборот. Я бы не доверял молодому человеку, который прямо с детства стал бы зачитываться Самойловым. По-моему, в нем чего-то бы недоставало.

<…>

В твоих стихах меня очень трогает воздух. Воздух между словами и строчками, нигде не перенажато. Раньше мне это казалось задачей, а теперь я вижу в этом естественность. Что же до голоса, то он всегда был в твоих стихах. Но раньше я слышал голос внешний, то есть тот, которым ты читал стихи вслух. Теперь схватываю внутренний, что куда важнее.

Все это, разумеется, не ограждает меня от возможных в будущем споров с тобой. <…>

Крепко тебя обнимаю и благодарю.

Твой Володя Корнилов.

13.VII.1987.

 

 1 Д. Самойлов. Стихотворения. М.: «Советский писатель», 1985.

 

 

Дорогой Давид Самойлович!

Простите меня, бедного, что я не сразу ответил Вам насчет «Беатриче»¹. Комплименты комплиментами, но здесь самое главное тонкость психологической драмы. Какой-то очень важный акцент после Данте, Петрарки, Шекспира. Эта драма рождается из духовной страсти, из страсти, которая по своей природе духовная, а не плотская. Не знаю, насколько точно я выражаюсь, словом, есть в этом деле по своей сути что-то испанское… Может быть, это вырастает из Ваших «цыганских» мотивов? Конкретно о переводе боюсь и подумать!

<…>

Сердечно Ваш Сигитас Гяда

28.IX.1987. Вильнюс

 

 1 Д. Самойлов, видимо, послал С. Гяде журнал «Дружба народов» № 3 за 1986 год, где впервые был опубликован цикл «Беатриче».

 

 

Дорогой Давид Самойлович!

<…>

«Беатриче»¹ — это очень хорошая книга. Целостная и чем-то неожиданная. <…>

С сердечным приветом

Лидия Гинзбург

2.IV.1989.

 

 1 Давид Самойлов. «Беатриче». Книга стихов. Таллин: «Ээсти раамат», 1989.

 

 

Подготовка к печати, публикация, примечания

и вступительная заметка Г. Медведевой