Признаем друг друга людьми?

Большинство моих школьных приятелей считало историю скучным предметом, недостойным внимания и развивающим мировое занудство. Полагали, что все ее содержание — ветхость, не имеющая отношения к современной жизни. Однако тех из них, кто не успел попасть в университеты, обзавестись ранними детьми или купить фальшивые справки, свидетельствующие о неважном здоровье, забрали в армию. Армия (Министерство обороны), помимо предоставления всех прелестей службы, осчастливила бывших школьников бесплатной — в денежном выражении — поездкой на “курорты” Северного Кавказа. Таким образом, они были вынуждены лицом к лицу столкнуться с течением истории. Истории самой увлекательной и, пожалуй, самой кровавой. Оставшиеся в живых не поняли, даже спустя несколько лет, в чем и почему им пришлось участвовать. Ветераны вернулись домой, но минувшее осмыслили очень просто — война.

Термины агитпропа о “наведении конституционного порядка” и “борьбе с международным терроризмом” удивительным образом заслонили действительность в умах. Население знает лишь о “бандитах”, “экстремистах”, “международных террористах” и “наемниках”, из природной кровожадности или за деньги ЦРУ, Березовского и “саудитов”, готовых вредить России.

Но прошлое, настоящее и будущее тесно связаны. Потому исторические сюжеты XVIII, XIX и первой половины ХХ веков надо помнить — только тогда есть шанс верно интерпретировать происходящее.

Кстати, это один из сложнейших вопросов Кавказской войны — ее хронология, отправные точки больших конфликтов и моменты их завершения. Если брать верхушку айсберга, ситуация вроде бы выглядит так: сперва была чеченская кампания 1994—1996, потом — трехлетний “отдых” и вторая чеченская война 1999-го, по мнению властей, окончившаяся в 2009-м. Но 1996—1999 годы отнюдь не являлись оазисом тишины и покоя. Напротив, были наполнены регулярными перестрелками, подрывами, обстрелами по всему периметру российско-чеченского рубежа. Естественно, стороны несли потери. Ветеран-прозаик Денис Бутов о тех днях написал: “…примерно треть полка в составе тактической группы охраняла границу России (Дагестана, если точнее) с независимой Ичкерией. Это был тот период, который, может быть, когда-нибудь назовут странной войной. А может быть, и не назовут. Даже, скорее всего, не назовут. Ведь и в 1995—1996 годах в Чечне была не война, а “восстановление конституционного порядка”. Теперь же и восстановления никакого нет, а уж войны и подавно, да вот только “двухсотых” полк отправляет за неделю по домам пять — шесть стабильно”. То есть, уместнее говорить о вялотекущем характере боевых действий, чем об их прекращении.

Нет единства взглядов и по 1994 году. Когда именно стартовала операция? 11 декабря (день масштабного и официального ввода войск в Чечню) или 26 ноября (день первого штурма Грозного при участии федеральных частей)? А отмена “режима КТО” в начале 2009-го выглядит обыкновенной PR-акцией: не перестали убивать на Северном Кавказе после подписания в Москве штампованного листа бумаги. Война продолжается фактически без перерывов с ноября 1994 года — шестнадцать лет. Шестнадцать! Но российская общественность по-прежнему тешит себя мыслью о двух совершенно не похожих операциях, которые, к тому же, якобы, остались в прошлом.

Если отступить еще на шаг в историю, не меньше вопросов вызовет хронология сопротивления горцев советской власти. Основная часть источников говорит нам о ряде выступлений, произошедших между Октябрьской революцией и сталинской депортацией — как правило, эти факты не объединяются. Между тем, боевые действия начались еще при Временном правительстве, в 1917-м, когда горцы осадили Грозный. Белая армия покончить с ними не смогла, а красной пришлось увязнуть на Кавказе на несколько десятилетий. Масштабное выселение 1944-го не разрешило дилеммы — партизанская война в горах продолжалась до 1956—1957 годов — до момента, когда Хрущев разрешил изгнанным народам вернуться на родину. Сорок лет уникальных горных схваток первой половины ХХ века сведены на нет во второй — их опыт оказался никому не нужен. Мало того, многие исследователи упрямо пытаются закрыть глаза на упомянутую эпопею, поскольку “юридически” она не оформлялась. А милиция, армия и НКВД несли потери в борьбе с “бандитскими элементами”.

Тем не менее, мы сейчас рассуждаем о самой длительной войне в истории СССР, оставившей нам непростое наследство (на втором месте — кампании против басмачей в Средней Азии). Поэтому — сделаем второй шаг в глубь времен: царская Россия, уступившая место советской, сражалась с горцами и вовсе рекордное количество лет. Первую Кавказскую принято датировать 1817—1864 годами, от основания крепости Грозной до занятия русскими войсками адыгейского урочища Кбаада. Некоторые относят начало конфликта к самой заре XIX века, считая от присоединения Грузии. История позволяет опровергнуть и такую точку зрения: ранее, в 1785-м, поднял восстание шейх Мансур и “стартовал” первый кавказский джихад. А еще более убедительным началом войны выглядит 1765 год: после постройки Моздока в регионе начались регулярные боевые действия. То же с датой окончания Кавказской войны в XIX веке: в официально принятом 1864-м война не завершилась. На самом деле она шла до середины 1878-го, до последних карательных экспедиций в Чечню, Дагестан и Абхазию. Итак: 1765—1878 — Великая Кавказская война.

Несуразица с датами во многом объясняется желанием официальных историков поместить явление в стандартные рамки: сорок семь лет (1817—1864) “освобождений” и “добровольных присоединений” выглядят цивильнее ста тринадцати “зим” (1765—1878) беспримерной ожесточенной резни. Куда привычнее изредка говорить о старинных битвах с чеченцами, чем упоминать еще и о кровавых походах на дагестанцев, ингушей, осетин, кабардинцев, балкарцев, карачаевцев, адыгов и абхазов.

В современную идеологическую модель, сконструированную Кремлем, некоторые исторические факты не встраиваются — не комильфо. А о том, каких чудовищ может породить подобный сон разума, никто не беспокоится. Масса интересных событий, не входящих в рамки трех кавказских войн, почти не изучена, как, например, расцвет знаменитого абреческого движения 1905—1913 годов. Каспийские походы Петра I рассматриваются лишь в контексте противостояния с Персией, а крайне любопытный период 1720 — начала 1760-х, когда сложились и оформились предпосылки большой схватки, обходятся стороной. Были еще набеги и отдельные экспедиции в 1710-х годах, а за сто лет до них — трагические походы отрядов Хворостинина в 1594-м и Бутурлина в 1604-м… Впрочем, авторы сборника “Северный Кавказ в составе Российской империи” (М.: НЛО, 2007) предостерегают: “Как в отечественной, так и в зарубежной литературе есть тенденция преувеличивать ее (войны. — Д.К.) значение, сводя всю историю взаимоотношений Северного Кавказа и России к бесконечной войне. Временные и географические рамки ее растягиваются до невозможности. Так, некоторые чеченские публицисты постсоветского времени отодвинули ее возникновение к самому началу российского проникновения на Северный Кавказ, в эпоху Ивана Грозного и Бориса Годунова, а конец протянули до двух нынешних российско-чеченских кампаний”…

На столкновение с Кавказом Россия была обречена. В противном случае следовало отменить присоединение нижних течений Дона и Волги. Территориальное разрастание привело к тому, что русские поселенцы оказались на берегах Терека и Кубани. Однако сперва явились казаки, обосновавшиеся в Чечне, на “гребнях” (то есть на горном хребте), и называемые гребенскими. А потом сюда пришла империя. В поступательном движении на восток и юг она приблизилась к предгорьям Кавказа. Не достигнуть их — значило остановиться на полпути, прервать количественное развитие. Все равно что ограничиться Байкалом и забыть про существование Тихого океана. Все равно что выйти к Аралу и не углубиться затем в Каракумы.

Одновременно с противостоянием постепенно происходило, скажем так, некоторое срастание народов Кавказа с имперским населением. Даже в период войны, или, как бы странно и кощунственно это ни звучало, в период войны — особенно. Ведь, например, подавляющее большинство наших широко известных прозаиков и поэтов, писавших о Кавказе, — служивые: Михаил Лермонтов, Александр Бестужев, Лев Толстой, Александр Полежаев, Михаил Булгаков… И сегодня: Вячеслав Миронов, Аркадий Бабченко, Денис Бутов, Александр Карасев, Захар Прилепин…

Геополитические причины возникновения большой войны также во многом были обусловлены присоединением Грузии. Несколько раз грузинские цари, обороняясь от турок, просили Москву принять их в свое подданство, но русские не решались, понимая, как это непросто. Последний и главный шаг сделал Павел I “на заре” XIX века. Ранее наши войска проникали за Скалистый хребет, но потом они возвращались. Да и после обретения Грузии обстановка продолжала оставаться сложной. Тамошние гарнизоны имели сообщение с метрополией лишь по Военно-Грузинской дороге, которую довольно часто перерезали осетины, ингуши и кабардинцы. Далее российские владения в регионе расширялись за счет армян ских земель и азербайджанских ханств. Империи приходилось регулярно напрягаться, обращая внимание на Тифлис, Баку, Эривань и другие территории свободных дагестанцев, чеченцев, ингушей, осетин, кабардинцев, балкарцев, карачаевцев, черкесов и абхазов, которые обеспечивали весьма неспокойную жизнь на границах. И дело не только в их политической независимости — элита империи не допускала и мысли о том, что гигантские горные пространства Северо-Западного и Северо-Восточного Кавказа сохранят полнейшую суверенность: свои законы, свой образ существования, и, что немаловажно, свою военную систему, то есть — набеги. О каких набегах могла идти речь в глубоком тылу? Для южных рубежей того времени были приемлемы гарцующие курды и башибузуки. Они воспринимались в качестве некой горячей экзотики. Но на все проявления подобного удальства гораздо севернее — между Скалистым хребтом, Тереком и Кубанью — смотрели по-другому: как на преступное хищничество.

“Война с горцами — Кавказская война в тесном смысле — непосредственно вытекала из… персидских походов: ее значение было чисто стратегическое, всего менее колонизационное. Свободные горские племена всегда угрожали русской армии, оперировавшей на берегах Аракса, отрезать ее от базы. С ними, пожалуй, невозможно было бы столковаться. Екатерина II твердо стояла на этой мысли, и ее унаследовал от бабушки Александр I. Но предлагать такое решение — значило не понимать психологии военных людей, действовавших в Закавказье. Им, разумеется, казалось гораздо легче покорить этих “мошенников”, нежели вести с ними какие-то переговоры и уважать какие-то их права, обычаи”, — анализирует Михаил Покровский.

Грузия, Армения, Азербайджан — промежуточные этапы в движении к Арарату, Персии, Междуречью и, в перспективе, к Индийскому океану. Чтобы отказаться от таких (сознательных или подсознательных) устремлений, России нужно было прекратить свое имперское существование и поставить крест на геополитике. Вместе с тем, проблемные земли требовали освоения. В Санкт-Петербурге и Москве знали два типа последнего — завоевание и переделывание “по образцу и подобию”. Ни первый, ни второй не оправдали себя. В стратегическом плане — ни на Северном Кавказе, ни на Южном. Удержаться до поры до времени с помощью каких-то ограниченных мер — все, на что оказалась способна империя. Причем Северный Кавказ, оставаясь ее частью формально, практически превратился в незаживающую рану. И от нее никуда не деться. Планомерная борьба развернулась в 1765 году и велась вплоть до середины 1878-го. Затем, в 1917—1957 годах, советская власть столкнулась с кавказским партизанским движением. Печальную эстафету переняла РФ. Выдержит ли она ее?

При СССР борьба шла против разрастания “антисоветского мятежа”. Современная Россия зачастую не понимает, для чего воюет в горах. Государства Закавказья давно стали самостоятельными. Подавляет бунт? Разве Москва не собственноручно в 1992-м убрала войска из Чечни, лично предоставив ей полную независимость? Публицист Николай Асташкин: “…18 апреля 1992 года министром обороны СНГ маршалом авиации Евгением Шапошниковым был подписан документ о передаче Дудаеву оружия и боеприпасов Грозненского гарнизона. Но там находилось оружие не только этой учебной дивизии, но формирований целой армейской группировки. …в начале июня 1992 года наши войска в спешном порядке покинули территорию Чечни, полностью оставив там все арсеналы с оружием и боеприпасами”.

Одна из причин современной Кавказской войны кроется в абсолютном желании России непременно остаться в регионе. В желании тем более бессмысленном, что социальное, экономическое, культурное свое поведение по отношению к народам края Кремль пересматривать не собирается. За ними, по-прежнему, признается единственное и святое право — душой и телом быть в составе России. В составе той России, которая старается лишний раз не думать и не задавать неудобных вопросов, а только слепо подчиняется воле каждого нового “хозяина”.

Если рассуждать о военном присутствии России в Закавказье, то и оно сведено к минимуму. Габалинская РЛС в Азербайджане, база Гюмри в Армении, подразделения в Абхазии и Южной Осетии. С частями в двух последних регионах РФ связана по суше. Сообщение же с Гюмри поддерживается только по воздуху. Случись что — еще в Армению можно отправить подмогу, тогда как Габала остается отрезанной. Получается, присутствие в горах обеспечивает контакт лишь с Цхинвалом и Сухумом. Отступление за Терек и Кубань превратит наши объекты в бывших грузинских республиках в островки, анклавы. Но стоят ли Абхазия и Южная Осетия крови, проливаемой в Чечне, Ингушетии, Дагестане?

В любом случае — теперь уже поздно рассуждать об альтернативах, Кавказ нас не оставит, как не оставил, в свое время, Афганистан: 40-я армия ретировалась за Пяндж, и все думали, что война позади. Но вспыхнули Таджикистан, Баку, Нагорный Карабах, Южная Осетия, Абхазия, Фергана, Северный Кавказ — моджахедизм отправился за нами. Сегодня ситуация повторяется: из Чечни партизанская война распространилась на Ингушетию и Дагестан. Спорадические вылазки боевиков происходят в Северной Осетии, Кабардино-Балкарии и Карачаево-Черкесии…

Жутко, но история накладывает двойную ответственность: при завязке цивилизационного диалога (со всеми присущими ему издержками) и при разбирательстве с назревающим кризисом. Для русских “пришельцев”, давно обосновавшихся на юге, потомков казаков, крестьян, отставных солдат царского времени и советских переселенцев, Кавказ — такая же родина, что и для чеченцев, осетин, черкесов… Отход с Кавказа влечет страшные последствия для тамошнего негорского населения, пример — Чечня 1991—1994 годов. А беженцы, пусть даже и русские, в самой России окажутся никому не нужны. Их бросят. На сей раз — свои. Потому что вряд ли отечественная власть изменится. И вряд ли поменяется общество, поставленное государством на грань выживания. Это станет вторым актом кошмара. Горцы вновь примутся за набеги, прецедент — опять же Чечня 1996—1999 годов после вывода федеральных войск. Так как — уходить?

Рассуждать об экономической подоплеке начала Кавказской войны несколько сложнее. Она не бросается в глаза. Само собой, ни о какой нефти в ту пору речи еще не шло. Безусловно, можно упомянуть горские набеги на станицы и поселения — совершая карательные экспедиции в горы, мы защищали и свою экономическую систему от убытков. Впрочем, еще не известно, от чего Россия несла большие расходы — от горских рейдов или от прорывов в глубь Северного Кавказа.

Прибыли тоже искали. Горцы, помимо военного дела, занимались пчеловодством, земледелием, животноводством, виноградарством, ремеслами. Но надежда российского правительства на то, что Кавказ станет житницей и кладовой, не оправдалась: многие из хозяйственных навыков оказались утеряны — в период боевых действий уничтожались аулы, инвентарь, запасы, угодья, люди, в конце концов. Население сгонялось с обжитых мест. Переселившиеся под присмотр присмирели, были дезорганизованы и морально подавлены. Другие ушли в Турцию и на Ближний Восток — тысячи погибли во время этого путешествия. Этнограф Иван Клинген подтверждает: “Исчезли горцы, но вместе с ними исчезло их знание местных условий, их опытность, та народная мудрость, которая у беднейших народов составляет лучшее сокровище и которой не должен брезговать даже самый культурный европеец”. А русские, белорусские и украинские крестьяне охотнее ехали в Поволжье, на Урал и в Сибирь, чем на Кавказ. Кроме того, затраты на военные и инфраструктурные нужды почти всегда превосходили получаемые результаты.

Михаил Катков совершенно верно подчеркивал в 1869 году: “Мы едва ли будем далеки от истины, если скажем, что обладание Кавказом стоит государственной казне 20 миллионов рублей в год чистой потери. Равным образом мы едва ли будем далеки от истины, приняв за верное, что Кавказ, вполне умиротворенный, требует в пять раз больше войск, чем считалось во времена Ермолова и Паскевича, для содержания в повиновении местных жителей и для ведения войны с Персией и Турцией”.

Приходилось выделять деньги из госказны, чтобы регион не “провис”. И сейчас Дагестан, Чечня, Ингушетия, Северная Осетия, Кабардино-Балкария, Карачаево-Черкесия, Адыгея — сплошь дотационные “губернии”. Плюс, конечно же, не прекращающаяся с 1994-го война. Взамен — нефть и мощности, ее перерабатывающие, курорты, порты и стопроцентное “голосование” на выборах за нужных Кремлю кандидатов.

Экономика у нас тесно связана с политикой, особенно на юге. Официальные СМИ регулярно отчитываются о введении в строй новых объектов – жилых домов, больниц, аквапарков. Регулярно федеральный бюджет опустошается в целях “восстановления Чеченской республики”. На случай чего у ее президента Рамзана Кадырова есть своя многотысячная армия (республиканская районная и городская милиция, УГИБДД, чеченский ОМОН, полки УВО и ППСМ-1, спецполк ППСМ-2 имени А. Кадырова, батальоны “Север” и “Юг”). Она в состоянии доставить Москве крупные неприятности, поскольку практически полностью сформирована из бывших боевиков, то есть людей, владеющих реальным военным опытом. Согласитесь, пара-тройка десятков тысяч вооруженных до зубов комбатантов — довольно весомый аргумент в потенциальном споре. Следовательно, приходится стабильно выкладывать деньги.

Да и сложно предпринимать другие шаги, когда от четверти до половины трудоспособного населения республик сидит без работы. Если люди не нужны государству, то государство не нужно людям. Вот одна из причин современного абречества. Все блага и возможности производить их распределены между активистами и сторонниками центральной власти. Они решают, чему быть, а чему — нет. Чему развиваться, а чему умереть в зародыше. Они и есть государство. Партизаны думают: погибнут эти — развалится и госмашина. А для пущей эффективности бьют по ключевым региональным фигурам — республиканским президентам, министрам, судьям, прокурорам… Но преимущественно — по рядовым силовикам. Гендиректоры и руководители администраций требуются живыми из экономических соображений. Только в пропагандистском кино деньги на джихад и газават получают от ЦРУ, Березовского и Саудовской Аравии. На самом деле ситуация элементарная. Достаточно предложить некоему крупному местному бизнесмену (частенько по совместительству — госслужащему) выложить энную сумму за сохранение своей жизни и безопасности родственников. Как правило, отказаться сложно. Так бюджетные средства перекочевывают к боевикам.

Журналистка Юлия Латынина: “…Террористов финансирует российский бюджет. Это было давно, но раньше это ограничивалось труднодоступными горными районами республики (Дагестана. — Д.К.). Классическим примером может служить ситуация в Унцукульском районе, где сила боевиков дошла до того, что кредиты, выданные под гарантию администрации, скушали пополам коррупционеры и ваххабисты… По самым оптимистичным оценкам, многие главы администраций стали “считаться” с ваххабистами: при выделении подрядов, при оплате работ. По самым пессимистическим — две трети глав стали платить”.

В определенной степени Кавказская война является религиозной. Конечно, такое значение она приобрела не сразу. Мало того, иногда новый конфликт получал “конфессиональную” окраску постепенно, в силу каких-либо обстоятельств. Первооткрывателем “направления” в регионе стал чеченец Ушурма, более известный специалистам под именем шейха Мансура. Он начал сражаться в 1785-м, когда военные действия на Северном Кавказе велись уже почти двадцать лет, и в конце 1820-х годов посеянные им зерна принесли довольно качественный урожай. Движение Мансура стало первым джихадом на Северном Кавказе. Через тридцать лет “инкубации” оно получило свое продолжение — мюридизм и создание имамата. Мусульманство превратилось в “знамя свободы”, а “военный аспект” вероисповедания дополнил горское сознание.

Попытки России окрестить горцев не были ни масштабными, ни успешными. А чтобы противостоять “северу”, им пришлось попробовать построить государство, и уроженец аула Гимры — имам Шамиль — придумал не самую плохую, в плане универсальности, систему, использовав ислам в качестве психологического, военного и административного фактора. Он принял титул халифа, созвал совет — диван, организовал наместничества — наибства, ввел мусульманское право — шариат, провел правовую реформу — низам — и почти четверть века сопротивлялся хорошо оснащенной российской военной машине.

Активный ислам стал чертой разделения горцев: первые имамы всячески боролись со знатью, искореняли адаты — естественно, часть земляков выступила против них и отстаивала светские права, в чем им могла помочь империя. Похожее “раздвоение” прослеживается в партизанской войне против советской власти, а с 1999-го — в нынешнем конфликте. В 1990-х, после времени атеизма, Северный Кавказ возвращается к исламу. В каждой области (крае, республике) были созданы ДУМы — духовные управления мусульман. Возглавляли их люди, имеющие связи с местными силовиками. Вместе с тем, когда исчез “железный занавес”, молодые горцы поехали изучать ислам в оригинале — в Турцию, Иран, арабские страны, Пакистан. Вернувшись, они стали проповедовать, считая, что ДУМы не доносят до народа полной информации о мусульманстве. Они приобрели внушительное количество сторонников, принялись открывать новые мечети и молельные дома. Ясное дело, официальные религиозные структуры почувствовали конкуренцию, поскольку компетентность их представителей часто уступала компетентности молодых “ученых”, и обратились к региональным властям. Избиения, похищения — вот способы, которыми пытались повлиять на “неразумную молодежь”. Сочтя, что ей нужно другое государство с другим отношением к религии, эта молодежь ушла в горы. Полевые командиры Муса Мукожев, убитый в 2009-м, и Анзор Астемиров — именно из таких. Власть с ними не разговаривала, не узнавала, чего они требуют. Люди взялись за оружие. Ситуация достигла апогея после 2000-го. “Отстреливают в основном молодых ваххабитов. Они называют себя сторонниками чистого ислама — салафитами… Идея такая: боевики — ваххабиты, значит, ваххабиты — боевики. МВД составляет их списки, участковым дают задание их выявлять — как в голову взбредет. А потом эти списки становятся расстрельными…” — писал журналист Александр Буртин.

В 2007 году глава подполья Доку Умаров заявил о создании эмирата Кавказ. Мысль о борьбе за независимость под национальными лозунгами заменили мыслью о сопротивлении под лозунгами конфессиональными. Движение оформилось не только в Чечне, но и в соседних республиках — в Дагестане, Ингушетии, Северной Осетии, Кабардино-Балкарии, Карачаево-Черкесии. Председатель исламского комитета России Гейдар Джемаль: “Имарат Кавказ представляет собой интернациональную организацию, цели и задачи которой не имеют ничего общего с национал-сепаратизмом… Это интернациональная религиозная борьба против несправедливости… Это проявление подлинной исламской идентичности, в котором не сделано ни одной теологической и политической ошибки… Суть концепции состоит в возвращении социального, политического и, в конечном счете, исторического главенства внутри Уммы через институт новых политических джамаатов пассионарному воинскому сословию… Достаточно назвать вещи своими именами и указать на то, что джихад есть лучшее из деяний, а власть в исламской общине должна принадлежать муджахидам”.

И вот мы подошли чуть ли не к самой главной составляющей причин нескончаемости Кавказской войны — культурно-психологической. Трагедия взаимоотношений России и народов Кавказа — трагедия непонимания. Случившаяся из-за человеческой ограниченности, глупости и чрезмерного самомнения. Никогда империя и горцы не обращались к равному диалогу. И не потому, что таких возможностей не было. Нет. Они были. Но потому, что каждая сторона считала себя выше противника — более цивилизованной и имеющей право определять, как должна идти история.

Русские принимали горцев за дикарей, которых следует либо просвещать, либо уничтожать. Нашелся и другой путь — депортация. Представители империи видели себя носителями мессианской идеи облагодетельствовать горцев присоединением к России, переселить их на равнину, обратить в “истинную” православную веру и дать блага, о которых местные народы не мечтают единственно в силу своей безграмотности и невежества. Генерал Милентий Ольшевский: “Чеченцев как своих врагов мы старались всеми мерами унижать, и даже их достоинства обращать в недостатки. Мы их считали народом до крайности непостоянным, легковерным, коварным и вероломным потому, что они не хотели исполнять наших требований, несообразных с их понятиями, нравами, обычаями и образом жизни. Мы их так порочили потому только, что они не хотели плясать по нашей дудке, звуки которой были для них слишком жестки и оглушительны”.

У кавказцев имелся собственный взгляд на вещи. Они живут высоко в горах. Те, кто ниже — в предгорьях или на равнинах (как, например, русские), — недостойны внимания свободных людей. В том числе и поэтому многие кавказцы не могли постичь набора возможностей и ресурсов северной страны — в горах Россию не воспринимали как гигантскую силу, а видели в ней что-то вроде соседа по ущелью. Мол, пара-тройка больших удачных набегов, разгром какого-нибудь отряда — и победили.

Яркая иллюстрация обстановки — произошедшее в 1825 году в Герзель-ауле. Генерал Лисаневич вызвал к себе триста чеченских и дагестанских старейшин и грубо с ними разговаривал. Горцы его зарезали. Их перебили. Что было дальше — ясно. “Причиной трагедии стало откровенное пренебрежение нормами общения, характерными для местного общества. Генерал, довольно долго служивший на Кавказе, не учел того, что стоящие перед ним старики — не безответные босяки, а люди, чрезвычайно дорожащие своим достоинством и готовые оплатить защиту этого достоинства своей и чужой жизнью. Старейшины же, в свою очередь, не понимали, что генеральский рык и бесцеремонность — не попытка унизить лично их, а нормальное, с российской точки зрения, проявление общественного устройства, при котором каждый вышестоящий имеет право орать на нижестоящего в социальной или служебной иерархии. Результатом же было утверждение обеих сторон во мнении, что от противника можно ожидать чего угодно”, — комментирует историк Владимир Лапин.

XVIII век, XIX, XX, XXI — и абсолютно ничего не изменилось.

При советской власти восстания горцев объясняли контрреволюционными выступлениями, происками “врагов народа” и “изменой Родине”. Москву не интересовало, что Кавказ имеет особенное, присущее только ему мировоззрение, что любое давление аукнется взрывами. А горцам претили поиски общего языка и объединение в колхозы. Даже переселение 1944-го не прекратило партизанской войны в горах.

Сегодня ситуация воспроизводится с внушительной долей точности. Власть усматривает в Северном Кавказе далекую провинцию, населенную “тупыми чурками”, ничего не умеющими и не желающими признавать. А там и вправду признавать никого над собой не желают. Опыт чеченских кампаний ярко продемонстрировал, что империя ослабила хватку, следовательно, можно наводить собственные порядки.

Чтобы Кавказ стал гармоничной составной частью российского общества, нужны воля и внутренняя сила, способные прекратить бесконечную войну. И такой силе необходимо зародиться в обоих противниках. Она должна проклюнуться по обе стороны от линии фронта. Историк Яков Гордин: “…выход из кровавого тупика в возвращении к фундаментальным постулатам, ясным некогда многим русским офицерам. Главный из которых — признание друг друга людьми. И только в этом случае может сработать известная и проверенная технология замирения”. Иными словами, нужно захотеть начать разговор с противником. Именно захотеть. Без внутреннего желания ничего не выйдет. Далее — составить варианты решения проблемы. Обязательно учитывая тот факт, что встречаются не “каратели-оккупанты”, и не “бандиты-террористы”, а равные. Следующая “тема” — открытие переговоров, готовность и умение выслушать. Ключевой момент — достижение компромисса. Очень важный элемент процесса, но не последний. Не менее важно тщательно выполнить и соблюсти договоренности. И, наверное, особенно трудное – не наступить на “грабли” в будущем.

Перечисленные причины конфликта — составляющие нашей истории. Надо понимать, что Кавказская война — не только термин, используемый применительно к событиям XIX века, что Россия не отделена от Кавказа морями и океанами, что стороны одинаково виновны в происходящем, одинаково героичны и самоотверженны, одинаково жестоки и беспощадны. Они одинаково озверели.

Надо многое понимать — а без готовности понимать, принимать и хотя бы частично меняться война продолжится до полного истощения либо наступающих, либо обороняющихся, либо и тех и других. А затем — новый виток борьбы при постоянном, к сожалению, условии, что прежние ошибки забываются, что опыт не анализируется и не обобщается, что преобладают, как правило, реваншистские настроения.

Кавказская война — вневременное, инерционное явление. Сплошная месть, когда из века в век, из года в год — ударом на удар. И вот это “ударом на удар” стало сутью происходящего на Северном Кавказе и сутью нашего присутствия там. Похищения людей, Буденновск, Кизляр, Норд-Ост, Беслан — бомбардировки, зачистки, “эскадроны смерти”…

Самое интересное, что сограждане думают, будто история пошла так, как и должна идти, что обсуждения любых оценок или трактовок (отличных от классических) — вредны и враждебны. Критическое осмысление исторического пути практически отсутствует. “Мы заучили с детства о мирном присоединении Грузии, но мало кто знает, каким вероломством и каким унижением для Грузии Россия отплатила за ее добровольное присоединение. Мало кто знает и то, что после сдачи Шамиля до полумиллиона черкесов эмигрировало в Турцию. Это все — дела недавних дней. Кавказ никогда не был замирен окончательно”, — писал историк Георгий Федотов…

Теперь моему поколению необходимо найти третье решение — не отход и не подавление. Решение, учитывающее, что часы не стоят на месте: 1765-й, 1917-й, 1994-й и нынешний годы невозможно уравнять. Старая силовая политика или политика самоустранения приведут к одному результату — продолжению кровопролития. Но тогда появляется вопрос — готовы мы преодолеть накопленные обиды, комплексы и стереотипы? Готовы действительно оставить позади печальную “традицию”?