Ольга Бугославская

Светлана Сорокина. Недетские истории; Сетлана Сорокина. Мне не все равно

Зачем?

Светлана Сорокина как автор книг о положении детей-сирот и о благотворительности решала не самую простую задачу. Все знают, как могут звучать призывы “Помогайте бедным”, “Делайте добро”, “Не проходите мимо” и тому подобные. Во-первых, это вроде бы и так понятно. Во-вторых, создается впечатление, что автор как будто хочет казаться или считает себя лучше других. Отсюда возникает вопрос о моральных правах: кто он такой, чтобы увещевать публику? Он усыновил десятерых детей или все заработки перечисляет домам престарелых? И это далеко не единственная сложность.

Нельзя не учитывать также и того, что нынешние общие обстоятельства создают для развития благотворительности весьма специфические условия. Начиная с того, что, несмотря на все декларации о приверженности христианским и прочим высоким ценностям, сама капиталистическая система с альтруистическими проявлениями сочетается не самым лучшим образом. Особенно если речь идет о капитализме, далеком от цивилизованных форм. В условиях рынка “извлечение прибыли” — основная цель деятельности не только всех коммерческих предприятий, но, в конечном счете, и каждого отдельного человека. Поэтому, занимаясь благотворительностью, нельзя ограничиваться интересами того, в чью пользу вы это делаете. Требуется также знать, зачем это нужно вам и что вам это принесет. Социализм, приведший нашу страну к глубокой отсталости по целому ряду направлений, предполагал все-таки, что человек живет в первую очередь для других, а потом для себя. Капитализм, который должен вывести нас в авангард человечества, предполагает прямо противоположное.

Существенной помехой является, в частности, всемерно поддерживаемый в нашем обществе культ удовольствий. Этот двигатель потребления, с одной стороны, и низкий уровень жизни и беспросветная бедность большей части населения страны с другой, тоже образуют весьма своеобразное сочетание. Малоимущую часть населения культ удовольствий раздражает и провоцирует. Тех, кому в материальном плане повезло больше, — отупляет и ограничивает, приучая к равнодушному отношению ко всему, что не связано с плезиром, а заключает в себе, не дай Бог, какие-то проблемы. В конечном счете он ставит людей во враждебные отношения.

Автору, который пропагандирует благотворительную деятельность, приходится все это брать в расчет и уповать в основном на “простые человеческие чувства”. Жалость и сострадание, конечно, свойственны нормальному человеку, но это эмоции, довольно легко подавляемые и далеко не всегда побуждающие к действию. Сочувствующих пассивно всегда гораздо больше, чем сочувствующих активно. От конкретного знания отмахнуться не так просто, как от знания вообще. Всем известно, например, что в детских домах вообще живется плохо, что их воспитанникам впоследствии крайне трудно адаптироваться в обществе. Что очень тяжело тем, кто борется за свою жизнь, пытаясь справиться со смертельно опасной болезнью. Но это абстрактно: “Да-да, конечно, все это ужасно…”. Другое дело, когда вам рассказывают об отдельном больном ребенке, о том, как прогрессирует его болезнь, как он, возможно, перестает двигаться или постепенно теряет зрение…

Переключить пассивное сочувствие на активное призваны обе книги Светланы Сорокиной. При этом “Недетские истории” выглядят несколько выигрышнее. “Мне не все равно” — слишком “сделанная” вещь. Немного обо всем: о детях, стариках, экологии, разных преобразованиях к лучшему и прочем. Материал отобран, отсортирован, подогнан. “Недетские истории” непосредственнее.

Подробности жизни брошенного ребенка или ребенка-сироты могут быть описаны по-разному. Отчаяние и недоумение автора по идее не оставляют слушателю выбора: “Серое здание, мелькающее в небольшом окошке скорой. Страх неизвестности… Первые ощущения — скорбное место. Детский крик. Непрестанный надрывный плач. Иногда скулящий — так воют маленькие щенки, которых отняли от матери. Прижимаю свое к груди и думаю, как сделать, чтобы ей здесь не хотелось так плакать. Потом придет откровение. Страшное откровение...

К вечеру, когда, совсем освоившись, мы путешествовали туда-обратно по коридору под непрерывное “идите скорее к себе в палату!”, “тут вам не место для прогулок!”, “нельзя ходить по коридору, не нарушайте правила!”, мы обнаружили, что дети, которые плачут — всегда одни… Маленькие. Лежат в своих кроватках по двое-трое в палатах. К ним никто не приходит, лишь изредка заходят сестры сменить бутылку или подгузник. Брошенные дети… Оказалось, что все время. Надрывно. Непрестанно. Плачут. Совершенно здоровые дети!

Целых пять палат брошенных детей. Двое постарше, кажется, трехлетки, весь день виснут у окошка. Окошки в палатах, как в тюремных камерах, по самому центру, чтобы видно было всю комнату, без занавесок. Малыши показывают на нас пальцами, улыбаются, ждут. Поздно вечером, когда персонал расходится и остается сестричка посердобольнее, я прошу пустить меня к ним в палату. Ей хочется покурить, и она разрешает, строго-настрого наказав ничего не делать, не общаться с ними, не говорить, а просто грозить им кулаком, чтоб они засыпали, а не куролесили в своих кроватях.

Я рассказываю им сказку, глажу каждого по голове, долго-долго, они засыпают, поверив...

В другие дни и другие сестры уже не разрешают даже общаться через окно. И сами не общаются. Это просто не их работа. На них больные. Обходы, уколы, процедуры, бумажки. А эти дети? Они — каким-то безумным диссонансом. Их ведь не надо лечить. Их любить надо. А у сестричек этих должность другая, специальность другая, их учили другому — не любить, а от болезней микстурки прописывать. Да и их мизерную зарплату им не за то платят. Да и нет у них на это ни времени, ни сил, и не хочется привязываться... Ведь “если приручил”, то “уже в ответе” (otkazniki.ru).

Возможна, как ни странно, и жизнеутверждающая стилистика, пример которой представляет собой рубрика “У вас будет ребенок” в развлекательной программе “Пока все дома”. В ней симпатичная, приветливая ведущая представляет зрителям детей-сирот с целью их возможного устройства в семьи. Детские дома при этом выглядят вполне уютными, воспитательницы заботливыми, а сами дети ухоженными и обласканными. Здесь дети — объект не столько жалости, сколько восхищения, огромное счастье для потенциальных родителей, которые нуждаются в этих детях, возможно, еще больше, чем дети в них.

У Светланы Сорокиной никакого мажора нет: “…в доме ребенка мне объяснили, что у “казенных” детей мало развлечений, с ними не разговаривают и им не рассказывают сказки на ночь, не таскают на руках, не выносят каждый день на прогулки. Еда — единственная доступная радость, и они готовы есть постоянно, хотя по-настоящему упитанных детей среди этих младенцев можно встретить крайне редко: пища почему-то не идет им впрок”; “На руки лучше не брать — потом будет не успокоить, не уложить снова в сиротскую люльку… Инстинкт требует не быть одному….”.

Развивая сказанное: с этими детьми нет рядом взрослого, для кого они были бы самым главным в его жизни. Никто не записывает за ними их первые слова и смешные выражения. Никто не бегает за ними с фотоаппаратом и не собирает потом с любовью детские фотографии в альбомчики. Никто на их будущих днях рождения не будет вздыхать: “Какой ты уже большой! Вот, когда тебе было два годика, ты… Однажды во дворе к тебе подошел другой мальчик и вы… Больше всего ты любил сказку про…”. То есть нет того, что для счастливых и любимых детей является привычным фоном их защищенной и наполненной теплом жизни.

В последнее время огромную популярность приобрели педагогические методики психолога Ю.Б. Гиппенрейтер, чьи книги — бестселлеры во всех книжных магазинах. В них сформулированы основные принципы общения взрослых с детьми, которыми желательно и даже необходимо руководствоваться родителям и воспитателям: “1. Внимание к природе ребенка: осознанное или интуитивное понимание его, бережное отношение к его потребностям, предоставление ему свободы роста и развития. 2. Создание “обогащенной среды”. В широком смысле речь идет о погружении ребенка в среду человеческой культуры. 3. Особые взаимоотношения. Талантливым родителям и воспитателям удается установить уникальную атмосферу доброжелательности, доверия, поддержки, наконец, общей эмоциональной увлеченности”. В контексте “с ними не разговаривают и им не рассказывают сказки на ночь, не таскают на руках, не выносят каждый день на прогулки” это звучит почти зловеще.

Причины, которые удерживают людей от участия в помощи, общеизвестны. Благотворительные фонды ассоциируются с отмыванием денег, уходом от налогов и вообще каким-то темным междусобойчиком в гораздо большей степени, чем с помощью нуждающимся. Обращаться к посредникам, которых не знаешь лично, представляется способом ненадежным.

Остается передавать помощь из рук в руки. Посещение детского дома или общение с родителями тяжелобольного ребенка может представляться настолько серьезным испытанием, что воля заведомо парализуется. Что можно сказать ребенку, от которого отказались родители? Или маме смертельно больного малыша? Что ни скажешь — все будет глупо.

Неуверенность в себе порождает массу психологических препятствий: “Это вообще как будет выглядеть? Как я там буду ходить, кого-то выбирать? Дети будут мне в глаза заглядывать, ждать чего-то от меня… А я должен их разглядывать, примериваться, как в магазине?”; “Ты если всех детей из детского дома взять к себе не можешь, лучше вообще туда не суйся. Ты потом ни есть, ни спать не будешь”; “Я к себе чужого ребенка боюсь брать. А вдруг у него наследственность? Или мамаша его когда-нибудь объявится? Кто там сегодня будет тайну усыновления блюсти? Да никто. Проблем не оберешься”; “Если бы случай подвернулся, я бы взял. А сам искать никого не пойду. Будет похоже на один детский фильм: “Какое вам доброе дело сделать?!”; “В детских домах детям, может быть, и плохо. А ты никогда не слышала, как родные мама с папой адресуются к своим детям словами “идиот”, “тварь”, “дура”? С этим как быть? Хватать детей и убегать?”; “У меня свои дети, и я боюсь, что, если возьму приемного, то мои на всю жизнь обидятся, подумают, что их мне было мало, и мне еще кто-то понадобился”; “Как приемному ребенку делать замечания или наказывать его? Он ведь решит, что его не любят”…

Светлана Сорокина подходит к проблеме с разных сторон. Она взывает к сочувствию и милосердию, рассказывая трагические истории, уговаривает сомневающихся, приводя в примеры счастливые случаи, приводит комментарии профессионального психолога и, понимая специфику аудитории, не забывает при всем том демонстрировать, чем благотворительность и помощь слабому могут оказаться полезными самому благотворителю. Здесь имеются в виду моральное удовлетворение, уважение окружающих, благодарность, повышение самооценки, гармонизация отношений с миром вокруг, оплата накопившихся долгов и прочие нематериальные категории. Все, конечно, справедливо. Замечу только, что, если ставить акцент на вопросе “зачем это нужно мне?”, то есть опасность разочароваться. Прямая схема “доброе дело — благодарность, уважение и т.д.” работает далеко не всегда. Реакции не так часто бывают прямыми и предсказуемыми: “Принесла в церковь вещи для детского дома. Там и объявление висело. А мне сказали: “Вам здесь что, склад, что ли?”, “Я его в больницу хорошую устроил, операцию оплатил. А он выздоровел и со мной общаться перестал”; “На днях привезла в детский дом вещи новые. Слышу, они там между собой шепчутся: “Опять рванье небось притащили”…

Но если все-таки говорить о той или иной “суммарной выгоде”, то она очевидна.

Известно, что люди очень легко и быстро разделяются. По признаку “счастливые” — “несчастные” в том числе. Те, кого называют людьми благополучными, общаются преимущественно между собой. И если в их компании кто-то начинает проявлять признаки внутренней душевной нестабильности или, скажем, утрачивает социальный и материальный статус, то из круга общения он со временем выбывает. Конечно, никто не говорит ему: “Иди вон!”. Все происходит постепенно и самым естественным образом. А благополучные люди продолжают ходить друг к другу в гости и дарить благополучным детям своих благополучных друзей пятый компьютер, двадцать пятый конструктор и пятидесятую куклу. Это называется “возделывать свой сад”. И здесь, возможно, не было бы ничего плохого и опасного, если бы вокруг сада не возводился высокий забор, если бы не строился замкнутый на себе мир, обреченный, в конечном счете, на разрушение. Забор может воплотиться в пятиметровое сооружение, а может оставаться виртуальным, но при этом столь же неприступным. Из-за него ничего не видно, и картина мира у тех, кто внутри забора, либо складывается до странности благостная, либо омрачается настороженной враждебностью. “Сколько-сколько у нас бездомных? Сколько алкоголиков? Что значит “дети-отказники”, что значит “живут в больницах”? Как это их нельзя брать на руки, нельзя водить гулять, нельзя давать игрушки? Такого не бывает! Посмотрите вокруг: все довольны и счастливы”. Или, напротив: за забором одни бандиты и уголовники, пьяницы и прокаженные. Высовываться нельзя: “Кто на улицу попал — заблудился и пропал”.

Забору, коль скоро он уже есть и без него не обойтись, нужна хотя бы калитка. Благотворительность — один из способов общения, свидетельство того, что калитка существует и что она открыта, составная часть отрезвляющего механизма, который не дает потонуть в собственных выдумках и помогает не разбить лоб при первом же столкновении с реальностью.