Обмен

Как с холста небесный взглянул Меняла —
так вино и стало виной:
чем заплатим мы за дугу канала,
за свеченье ночи хмельной?
За пустую римскую прю о Сыне?
За дородно-зримый, к стыду,
шорох речи?.. Чую, влекут к осине
поцелуи в тёмном саду...

Но зачем Ты в наше сошёл болото,
где любой собою лишь пьян,
где терпима разве что позолота
(жаль, не мальчик я Иоанн),
где сребрянки звяканье райских арий
обрывает тщетную нить?..
Укажи-ка, Господи, на динарий,
чтоб я понял: нечем платить.

Там, наверху, где кончаются кроны, —
как лицемерье листвы, травести
хвои, внутри глинобитной короны
заросли книг начинают цвести.
И хлорофилл целлюлозных волокон
око слепит миллионами ватт,
а заливающий череп из окон
свет — основательно подслеповат...

Не потому ли так сладок и хмелен
мир, что обману подобен обмен:

снежной сиренью намелен Емелин
летней зимы тополиный дольмен?
Метафорический, взятый незнамо
где, алкоголь!.. Но придонней травы
помесь Ивановской башни с “Динамо”
в семиотической яшме Москвы.

Ремешок моста, словно из сексшопа
взятый, съехал на островок небритый...
Так и хочешь щёлкнуть курбетом — “оп-па!
ап-па!” — Волге, стыдно с Окою слитой.

Заводские трубы, что взвод служилых,
на музейных ню розовато-сонных
распустивший нюни, с Надымом в жилах,
распирают синьку небес кальсонных...

Нежный Нижний! Да: тем нежней, чем ниже.
Русский Лесбос, юз цветовода злого...
Но не так ли кожу чужую лижет
наш язык, как нежит и нижет слово?

Так... Скользи ж в межсапфие тихим сапом —
сиротой казанскою хлюпай, чтобы
бэби обе жадным достались лапам —
весь соблазн, и Азии и Европы!

И скажи кириллицей напоследок:
“От Амура хмурого до Онеги
я, имевший лексику так и эдак,
монумент чудовищнейший exegi”.

Разве свинка морская
рока емлет билет?
Нет, важнее — какая
книжка в данный момент
оказалась в кармане —
барахольная прель,
синтез кармы, и мании,
и спасенья: “Форель”,
“Новый Гуль” с киноленты ли,
“Сети”?.. Только — с тех пор
эти “Данхиллы”, “Кенты” и
драгоценный кагор,
ресторанно-шкатулочный
ужас, счастье и жуть
Аониды прогулочной,
подгулявшей чуть-чуть...
А точней — на скрещении
ста волшебных лучей
возникает сращение —
призрак лично-ничей,
голография рая —
я порю ерунду? —
эта долгоиграю-
щая Муза во льду.

Пускай начетчица распишет
все переклички наших строк —
ей будет всё же невдомёк,
зачем узор роскошный вышит.
Услышит только тот, кто слышит:
там, в тонких путах, дышит Рок —
и рая слабый фитилёк
хмельным дыханием колышет.

Не Зевс, а рой ворон клевать больную печень
на огонёк твой прилетит.
Сюжет извечен:
о высших доблестях заботится петит —

жужжа, зудя, шипя, захлебываясь в гуле
(блин, лебединый стан!)…
А мудрый Карамзин уже давно в Стамбуле,
и с ним беседует султан.

Тобою вбитый крюк, бывало,
спасал над пропастью меня.
И Муза с нами ночевала
(пусть это — байка и фигня!).

Бог весть, зачем мы лезли в гору —
задор, ребяческая блажь?
Но наконец открылся взору
пейзаж невиданных пропаж.

Такая Шамбала, Гондвана,
Эдем, сплошное Фонтенбло…
Ан, от виденья, как ни странно,
на льдистой выси не тепло.

…Но я — про крюк. Тут вот что важно:
как, например, вернуть заём,
так, скажем, более отважно —
вбить крюк, не вешаясь на нём.

Оставить алчущим соблазна
лишь след — смелей, как ни верти,
чем стыть скелетом безобразным
к алмазам страшным на пути.

Застя дурманом сознанье и дымом
чужеязычия выстелив слух,
только и можно представить любимым
и дружелюбным мiрок оплеух —
сумрак тосканский, обид тристиарий,
от часу к часу чернеющий свет...
Сердце, тебя ль несводящихся арий
убережет леденящий дуэт?
Чем черноморским качаниям хора,
пеннорожденьям порожних Камен
мог бы ответить я, кроме укора,
неравноценный лаская обмен?

Тираноубийцы, в Эвклидовой клети
мы глаз оторвать от червивой земли
в саду не могли... Параллельные эти
скрещались, зрачки опаляя, вдали...

Когда бы, слепец, геометрии глупой
поверил, на злости и доблести ось
Тоску нанизал я... но, слитые лупой,
лучи прожигали бумагу насквозь.

Пусть зависть тому остается на долю,
кто держится маленькой правды дневной —
маршрута зерна — и ласкает неволю.
А мы погуляем по Волкову полю —
в обнимку, строфой неделимой одной.