Михаил Ардов

Разные люди бывают согласны

Шесть книг Гавриила Попова из серии, названием которой стала строка Мандельштама “Мне на шею кидается век-волкодав” с подзаголовком “Переосмысление судеб России в ХХ веке” (М.: Издательский дом Международного университета в Москве, 2008), я читал с огромным вниманием, а по временам и с наслаждением — в большинстве случаев мнения автора и мои полностью совпадают. У меня появился соблазн их прокомментировать, дополнив собственными соображениями и воспоминаниями.

Мне казалось, что я хорошо знаком с русской историей, но в первой книге серии “Истоки российской беды (русский вариант выхода из феодализма в XIX — причина трех революций ХХ века)” автор приводит множество фактов, мне не известных, вполне убеждая: запоздалая отмена крепостничества, произошедшая лишь во второй половине позапрошлого столетия, — одна из главных причин трагедии, которая ждала Россию в ХХ веке.

В книге много говорится о тех, кто боролся с позорным для страны “рабовладением”, начиная с царей: “Первые попытки правительства как-то упорядочить отношения помещиков и крестьян предпринял Павел I. (…) Указом 1797 года Павел I установил трехдневную барщину”. В 1994 году праправнучка этого государя княжна Вера Константиновна Романова сказала мне: “Если бы он жил дольше, он бы освободил крестьян. Он к этому шел”… Попов подробно повествует о деятельности графа Павла Дмитриевича Киселева, которому удалось изменить положение миллионов “государственных крестьян”. Уделяется в книге внимание и тем, кто помогал Царю-Освободителю осуществлять реформу: великому князю Константину Николаевичу, великой княгине Елене Павловне, С.С. Ланскому, Я.И. Ростовцеву, Ю.Ф. Самарину, князю В.А. Черкасскому, Н.А. Милютину, Я.А. Соловьеву… О существе же преобразований 1861 года автор пишет: “Русский вариант отмены крепостного права на первое место ставит задачу сохранения абсолютизма и его бюрократии. Это классовый вариант, но классовость тут специфическая: главное — сохранить не просто класс помещиков, но и государство этого класса в виде монархии”. Увы! — как помним, в семнадцатом году недальновидные и неблагодарные “бюрократы” и “помещики” своего государя предали…

Попов — социалист, он дает восторженную оценку экономическим теориям Н.Г. Чернышевского, который писал о реформе 1861 года почти то же, что и сам Гавриил Харитонович: “Власть не замечала того, что берется за дело, не ею придуманное, и хотела остаться полною хозяйкой его ведения. А при таком способе ведения дела оно должно было совершаться под влиянием двух основных привычек власти. Первая привычка состояла в бюрократическом характере действий, вторая — в пристрастии к дворянству”. Мне было любопытно читать страницы, на которых Попов восхваляет Чернышевского. Я отношусь к нему куда прохладнее и считаю лучшим из всего, что о нем написано, главу романа Владимира Набокова “Дар”…

Размышляя об истоках российской беды, Попов приходит к такому выводу: “Реформа 1861 года создала условия для гигантского взрыва, который смел и самодержавие, и весь его аппарат, а заодно и отказывавшихся в течение десятилетий от борьбы за свою собственную власть помещиков, и привыкших быть прислужницами царизма и развращенных этой ролью буржуазию и церковь”. Со своей сугубо экономической точки зрения Попов, возможно, и прав. Но он совершенно не обращает внимания на духовно-нравственный аспект национальной трагедии. А между тем разумные и просвещенные представители Церкви, роль которой наш автор намеренно принижает, не только предвидели, но и предрекали грядущие страшные события. Одним из таких деятелей был Преосвященный Амвросий (Ключарев), архиепископ Харьковский, еще в 1885 году говоривший в своей проповеди: “Если в древних христианских обычаях нашего народа были воплощаемы вера, благочестие, духовный подвиг, воздержание, целомудрие, честность, послушание властям, то в обычаях новых, вводимых так называемыми просвещенными людьми, очевидно воплощаются безверие, чувственность, бесстрашие по отношению к закону нравственному и совести и ничем не удерживаемое своеволие, соединяемое с порицанием и отрицанием властей. Можно не только уследить, но и определить, когда наступит час решительного нравственного разложения, а затем и падения нашего великого народа. Это будет, когда в народе число людей, отвлеченных ложным просвещением от христианских обычаев к новым языческим, перевесит и задавит число добрых христиан, остающихся им верными. Тогда, по слову Спасителя, отымется от нас царство Божие и дастся народу, творящему плоды его (Матф. 21, 43)”. (Слово в день восшествия на престол Благочестивейшего Государя Императора Александра Александровича, 1885 год).

В предисловии второй книги “Ошибка в проекте (ленинский тупик)” автор признается: “Ленина я изучал всю свою жизнь. Я испещрил пометками страницы и третьего, и четвертого, и пятого изданий его собрания сочинений. Особенно пятого. Меня, как и многих других, многое не устраивало в том реальном социализме, в котором я жил. Но долгие годы главным я считал то, что от части ленинских идей отклонились, другую часть исказили, третью проигнорировали. И я старался найти “подлинного Ленина””. И вот теперь можно с уверенностью утверждать: Гавриил Попов вполне постиг и судьбу, и характер своего героя, а также суть того страшного явления, которое именовалось “ленинизмом”. Он пишет: “Все чаще я обнаруживал, что теория и практика ленинизма связаны, и связаны очень логично и последовательно. После ХХ съезда КПСС и доклада Н.С. Хрущева о культе личности Сталина особенно часто и особенно рьяно пытались отделить Ленина и от практики сталинского социализма, и даже от того, что творилось еще в Гражданскую войну. А я видел явную ошибочность многих попыток разделить Ленина и реальный ленинизм. После какого-то моего выступления один из моих учителей, декан экономического факультета МГУ профессор Михаил Васильевич Солодков, участник и инвалид Отечественной войны, сказал мне: “Ты, Гавриил, на правильном пути. Я годами изучал и Ленина, и Сталина. И пришел к выводу: нет ничего существенного у Сталина, чего бы не было уже у Ленина”.

“Ошибка в проекте” — фундаментальный труд, где исследуется и биография Ленина, и его психология, а ключевым в этой книге становится слово “тупик”, вынесенное в названия шести из десяти глав книги: Тупик на старте, Тупик: крестьянство, Последний тупик: завещание без программы, завещание без наследников... В главе Теория ленинизма: первая версия (прагматико-утопическая) Попов не без юмора объясняет, почему в канун событий семнадцатого года Ленину было необходимо отойти от теории Маркса и Энгельса: “Ленин подходил к разработке будущего социализма как автор пьесы или либретто, у которого уже есть любовница, актриса или певица, и ему надо обязательно сочинить такой сценарий пьесы или такое либретто оперы, в котором она будет солисткой, звездой. Вот и Ленина внутренне удовлетворила бы только такая концепция социалистического будущего, в которой далеко не передовая, страна среднего развития, Россия и ее социал-демократический вождь могут стать ключевыми действующими лицами”. И констатирует: “Ленинская утопия стала знаменем реальной борьбы реальных масс за свои реальные интересы”. А в главе Практика ленинизма повествуется о Гражданской войне, разгоне Учредительного собрания и о том, как большевики разделались со своими союзниками — левыми эсерами. Попов пишет: “Эпоха великого эксперимента имеет не только свою историю, но и свою мифологию. По мере того, как я знакомился с материалами, я освобождался от многих мифов, созданных иногда невольно, а чаще сознательно советской идеологией.<…> Я узнал, что 23 февраля 1918 года ничего даже отдаленно напоминающего рождение Красной армии не произошло. А дату эту выбрали те, кто не хотел считать началом создания Красной армии назначение Троцкого на пост народного комиссара по военным и морским делам и его знаменитый декрет о создании регулярной Красной армии”. Далее он перечисляет причины, по которым Ленин и его соратники выиграли Гражданскую войну. Одна из них такая: “Важным фактором победы Красной армии и в целом советской власти стало привлечение “буржуазных специалистов”, особенно офицеров. Дворянство, веками воспитанное на идее “служить царю”, оказалось восприимчиво к варианту, когда начальство сменилось на Ленина. Важную роль сыграл фактор патриотизма”.

Мне представляется, что эта тема раскрыта Поповым недостаточно, и я обратился за дополнительными сведениями к историку Белого движения Олегу Геннадиевичу Гончаренко. В ответ я получил нижеследующее письмо: “Глубокоуважаемый о. Михаил! Направляю Вам короткую справку о служивших в Красной армии офицерах и генералах Императорской армии и их мотивах:

1. При расформировании штабов и управлений старой армии в начале 1918 года бывшие офицеры Генштаба подлежали увольнению на общих основаниях и никуда не командировались. В результате значительное количество выпускников Академии оказалось не у дел и без средств к существованию. Не только политическая ситуация в стране, но даже и собственное будущее для них оставалось совершенно неясным. В такой обстановке началось австро-германское наступление на востоке.

2. Показания бывших офицеров Генерального штаба, проходивших в 1930—1931 гг. по масштабному следственному делу, сформированному стараниями ОГПУ “Весна”, свидетельствуют о том, что при поступлении на службу к большевикам ими двигало прежде всего стремление защитить Россию от германского вторжения. В этой связи значительное количество высших офицеров Генштаба добровольно поступило на службу в войска завесы, созданные большевиками специально для защиты от германцев и впоследствии использованные в качестве кадров для развертывания массовой Красной армии. По этой причине, например, в РККА поступили генералы Д.П. Парский, Е.А. Искрицкий, А.А. Свечин, полковник С.С. Каменев и другие.

3. На руководящих должностях РККА в 1918—1920 гг. (командующие фронтами, армиями, дивизиями, начальники штабов фронтов и армий) служило 144 офицера из числа “лиц Генерального штаба”, занимавших 50% всех должностей командующих фронтами, 100% — начальников фронтовых штабов, 37% — командующих армиями, 53% — начальников армейских штабов и 7% — начдивов. На 23 июля 1918 г. в РККА бывшие офицеры Генштаба замещали 489 должностей.

4. В то же время в войсках Деникина некоторые выпускники Академии долгое время пребывали в резерве чинов (Г.М. Hекрашевич, С.H. Ряснянский, В.И. Сенча, П.С. Стефанович-Стасенко и др.) или по разным причинам откомандировывались на восток и в центр России, в армии Колчака (М.И. Изергин, Б.И. Казанович, Д.А. Лебедев, А.П. Перхуров, Д.H. Сальников, В.Е. Флуг).

5. Расширенную классификацию причин перехода генштабистов на сторону РККА привел еще в 1919 г. Генерального штаба полковник Я.М. Лисовой — офицер Добровольческой армии, служивший в 1918 г. в военно-политическом отделе при генерале М.В. Алексееве. По его мнению, опубликованному в парижском альманахе “Белый Архив” в 1926—1928 гг., основными причинами этого явления были:

а) тяжелое, безвыходное материальное положение, многочисленная семья и в связи с этим невозможность своевременного выезда из Советской России;

б) насильственное привлечение советскими властями к исполнению обязанностей офицеров Генерального штаба под угрозой расстрела;

в) чрезвычайно строгое наблюдение, сковывающее каждый шаг и почти лишающее какой бы то ни было возможности покинуть ряды советской армии;

г) честолюбие и карьеризм некоторой части из них;

д) широкое материальное обеспечение;

е) в корпусе офицеров Генерального штаба прежнего состава были, конечно, и отрицательные стороны — преувеличение значения последних отчасти также послужило одной из побудительных причин вступления в советские войска;

е) соответствие во взглядах и убеждениях с представителями советской власти;

ж) наконец на этот путь многие из генштабистов пошли сознательно во имя идейной стороны работы — в самом лучшем, конечно, значении этого слова — о которой, по весьма понятным причинам, распространяться еще рано”.

В главе Тупик: мировая революция Попов именует чудовищную идею экспорта революции “хрустальной мечтой большевиков”. Мечта оказалась несбыточной, и Ленину приходилось подправлять теорию, сообразуясь с неприглядной реальностью. В восемнадцатом году, после позорного Брестского мира, он уповал на возможность революции в побеждаемой Антантой Германии. Поскольку “долг платежом красен”, большевики не жалели денег на помощь “германской революции”. Попов приводит выдержку из газеты “Правда”: “Т. Ленин предлагает на всяком большом элеваторе (зернохранилище) создать особый фонд, запас, предназначенный для питания германских рабочих. Мы направим его в Германию на другой день после революции”… Как мы знаем, восстание левых в Германии успехом не увенчалось, а большевикам пришлось захватывать и удерживать власть в откалывающихся частях Российской империи, и это всякий раз была интервенция, а не революция. Отныне и до столь памятного нам вторжения в Афганистан этот вид экспорта революции будет практически единственным способом распространения “социализма”.

Интересные соображения высказывает Попов, когда пишет о том, как Сталин вопреки планам Ленина создать действительно “союзное государство” строил свою будущую империю. “Обсуждался вопрос о том, включать ли казаков реки Урал, яицких, в Российскую Федерацию или Казахскую республику. Сталин заявил: если включить в Россию — получаем на ее границах вечную Вандею, очаг недовольства и восстаний. Если же казаки окажутся в Казахстане — тогда они будут смотреть на Советскую Россию как родину. Тогда — при нужде — можно толкнуть их на столкновение с Казахстаном и под этим предлогом ввести войска. Так что с выходом из СССР у Казахстана будет не просто. Решили — по Сталину. Заселенную русскими область уральского казачества включили в Казахстан. Но сходный подход применяли повсеместно. В состав Украины включили преимущественно русские Донбасс и Харьков, сделали Харьков столицей Украины. И все для того, чтобы ослабить “украинский национализм”, уравновесить его. Особенно развернулся Сталин на Кавказе, который хорошо знал. Границы провели так, что все, буквально все республики имели претензии друг к другу. М.С. Горбачев как-то сказал мне, что даже спустя шестьдесят лет он насчитал чуть ли не два десятка конфликтных ситуаций. Мы с замечательным писателем Фазилем Искандером как-то выступали по телевидению. И Фазиль Абдулович выразился по этому поводу очень точно: “Вождь заминировал страну”.

Возникает невольный вопрос: мог ли построенный таким образом “союз” рано или поздно не развалиться?.. Уже после Второй мировой войны ученик “генералиссимуса” Сталина “маршал” Тито “заминировал” Югославию — и на Балканах эти “мины” взорвались…

Книга “Материализация призрака коммунизма (сталинский тупик)” — вполне беспристрастное исследование того периода советской истории, когда у власти был кровавый тиран. В начале повествования Попов дает психологический портрет героя: “Сталин был человеком логики. Исключительной логики. Но логики сугубо формальной. Ему нужны были исходные идеи — а далее он уже строил свою жесткую цепочку следствий. С исходными идеями у него всегда было непросто. Религию он преодолел, но религиозный тип мышления — нет. И не мог — у него в молодости не было никакой культуры, кроме религиозной. И, отвергнув Бога, он тут же стал искать ему замену. Такой заменой стал для него Ленин. Сталин сам вспоминал, что он выбрал Ленина среди всех лидеров социал-демократии. А выбрал, так как искал. А потом была фанатичная преданность Ленину, в которой религиозные традиции усиливались кавказской, горской верностью. Но вот Ленин, потерявший и власть, и рассудок, умирает. Попов пишет: “Сталин очень быстро осознал, что в ленинской группе именно он и только он — самый сильный лидер. И стал отождествлять себя с партией, с советской властью, с диктатурой пролетариата. Он искренне был убежден, что его враги — это враги советской власти, враги социализма. Мораль французского короля — “Государство — это я” — полностью подходила к Сталину”.

Описав, как Сталин “обезвреживал” и “ликвидировал” своих потенциальных соперников в руководстве партии, Попов не упоминает о том, что преемник превратил своего предшественника в чучело и выставил его на всеобщее обозрение. А я с юных лет задавался вопросом: что заставило “кремлевского горца” пойти на такой экстравагантный шаг? Не помню, кому принадлежит замечательная мысль: идея законсервировать Ленина и уложить его в Мавзолей была весьма разумной: Сталин знал историю и не мог не учитывать, что в России во все времена появлялись самозванцы. Где гарантия, что через год-другой после смерти Ленина где-нибудь во Владивостоке, а то и вовсе за границей не появился бы некто лысый, картавый, с бородкой — “Ильич”, который чудесным образом избежал смерти и теперь объявляет поход на Москву, дабы занять свое “законное место” в Кремле? И Ленин лежит, “как живой”, являя собой экспонат “наглядной агитации”…

Исследуя теоретические идеи нового вождя в главе Сталинская теория социализма, Попов делает вывод: “…складывалась сталинская концепция социализма — социализма государственного, социализма с партийным руководством, административно-командного, социализма с аппаратом, социализма бюрократического. <…> Закрепить этот свой социализм Сталин решил в новой Конституции, тоже по праву называемой сталинской. Решил дать ему и свою Библию — книгу, которая стала бы идейным обоснованием этого социализма — “Историю ВКП(б)”. Бывший семинарист сознавал роль “Катехизиса” и хотел дать нечто его заменяющее (как впоследствии сделал и Мао, издав “Красную Книжку”)”.

Тут мне вспоминается давняя передача “Радио Свобода”, где выступал некий старый марксист — уцелевший благодаря эмиграции меньшевик. Он, помнится, разбирал “Историю ВКП(б)” с точки зрения, так сказать, “классического марксизма” и сделал вывод: автор книги знаком с догматическим богословием. Я запомнил его вопрос из той передачи: — Мы читаем: “Идея, овладевшая умами масс, становится материальной силой”. Какой реальный смысл несет подобное утверждение?..

Наибольшее впечатление производит глава Сталинская коллективизация. Поражают приводимые автором цифры: “Кулаки в 1928 году составляли 6 млн. человек, имели 15 млн. гектаров земли и на 1 миллиард имущества. В 1934 году кулаков осталось 150 тыс. человек. <…> Расправа над зажиточной, авторитетной, трудолюбивой частью крестьянства сломила сопротивление всего класса, и уцелевшие пошли в колхозы. Ликвидация кулачества как класса стала первым этапом ликвидации крестьянства как класса. Конечно, одного раскулачивания для уничтожения крестьянства не хватило. Был необходим завершающий удар — организованный советской властью голод”.

То, что происходило в начале тридцатых годов в нашей многострадальной стране, иначе, как словом “геноцид”, наименовать невозможно. Я убежден: все, кто так или иначе участвовал в “раскулачивании” и “коллективизации”, должны быть посмертно осуждены международным трибуналом — подобные чудовищные преступления не имеют срока давности. Слава Тебе, Господи, на Украине уже об этом пишут и говорят… А результат коллективизации таков: “В колхозах уже были не крестьяне, а новый класс — колхозники. Это было второе издание крепостного права: с классом крепостных социалистического государства. В колхозах колхозник был ограничен в гражданских правах, лишен паспорта, не мог свободно менять место жительства, не мог покинуть деревню без особых обстоятельств”. И вот что еще существенно: “В целом создание модели сталинского колхоза — это вклад лично Сталина в марксизм-ленинизм, в теорию социализма”.

Особый интерес вызывает глава Формирование правящего класса сталинского социализма, поскольку тут речь идет о “большом терроре” и его фатальной неизбежности при реализации сталинских планов. Автор пишет о том, что уничтожение тысяч и тысяч людей было свойственно большевицкой власти во все ее времена. Но в конце тридцатых репрессии обрушились на самое номенклатуру: “”Большой террор” шел волнами. Те, кто осуждал и репрессировал первую волну, сам становился жертвой на следующем этапе. А организаторов этого следующего этапа ждала в будущем та же участь. <…> По существу же судили и казнили палачей.

Попов, в частности, пишет о том, что одним из этапов “большого террора” были “…массовые репрессии против “инородцев”, этнические чистки представителей наций, имевших государственные образования за пределами СССР”. Мне вспоминается рассказ Валентины Абрамовны Иоффе, дочери знаменитого физика, о тридцатых годах: — Я прихожу с работы, а домработница мне сообщает: “Нашего соседа арестовали по подозрению, что он — поляк”… Попов весьма убедительно объясняет главную причину, которая побудила Сталина истребить миллионы людей: “”Большой террор” вытекал из решения Сталина объявить о материализации, наконец, в СССР призрака коммунизма. Из его решения заявить, что “социализм в отдельно взятой стране” не только может быть построен, не только строится, но уже построен. Из его потребности создать для сталинского социализма новый правящий класс”. И далее: “Главную задачу — очиститься от существующих кадров номенклатуры и выдвинуть на их место новый слой номенклатуры — Сталин успешно решил. Его социализм получил свой, новый правящий класс”.

Очень нужной мне представляется книга “Сорок первый — сорок пятый. Одна война или три?” Вот самая первая фраза: “Мне трудно было переосмыслить войну 1941—1945 годов по сугубо личным причинам”. И далее автор перечисляет своих воевавших на фронте родственников — братьев отца и матери, погибших и тех, кто остался жив. Мой отец и два моих дяди тоже были участниками той войны, и я хорошо понимаю чувства Гавриила Харитоновича. И более того, я готов подписаться почти под каждым словом этой книги.

Первая глава называется Правду, только правду и всю правду. Но для того чтобы подлинная история войны была предана широкой гласности, необходимо отвергнуть ложь: “…есть самая главная, самая генеральная, все определяющая задача — преодолеть сталинизм в оценке Отечественной войны в целом. Суть сталинской концепции Отечественной войны остается. Она довлеет над нами. Ее все еще принимают — судя по празднованию юбилея победы — лидеры в Кремле. <...> Суть этой концепции.

Первое. Это попытки скрыть или хотя бы преуменьшить сам факт поражения Сталина, его государства, его армии, его органов безопасности в первые десять дней после начала войны, поражение того социализма, который после окончания Гражданской войны бросил все силы страны на подготовку к новой войне.

Второе. Это попытки скрыть тот факт, что Сталин обманул русский народ, превратив Отечественную войну русского народа в войну за утверждение сталинского социализма в странах Восточной Европы. Скрыть, что полтора миллиона бойцов и командиров стали платой за этот сталинский обман.

Третье. Это попытки скрыть, что заключительный этап Отечественной войны Сталин сделал первым этапом уже новой, “холодной войны”, началом подготовки к третьей мировой войне”.

В главе Правда о московском ополчении Попов, в частности, подвергает некоторому сомнению “подвиг героев-панфиловцев”: “…все панфиловцы погибли — а вот слова политрука Клочкова: Велика Россия, а отступать некуда, позади Москва — как-то дошли до пропагандистов из ЦК партии”. Я давным-давно убедился в том, что вся большевицкая пропаганда лжива от начала и до конца, до самых мельчайших подробностей. Мой отец рассказывал мне о фотокорреспонденте газеты “Правда” Василии Темине, “жестоком профессионале”, который обратил внимание на то, что в некоторых живописных и вполне пригодных для фотографирования местах для полноты картины не хватает вражеских трупов, а в иных местах мертвых тел много, но там эффектных кадров снять невозможно. Так как в его распоряжении был небольшой грузовик, Темин поместил туда десятка два убитых немцев и возил их с собою; находя подходящий пейзаж: разрушенные дома, подбитые танки и пр., — он с помощью солдат раскладывал вражеские трупы, создавая эффектные “фотокомпозиции”. А потом эти по существу лживые снимки публиковались в газете с выразительным названием — “Правда”…

В главе Правда о союзниках Попов пишет о проблеме второго фронта: “Сталин считал необходимым немедленное открытие второго фронта. Черчилль оттягивал это событие год за годом: обещал в 1942-м, затем в 1943-м, фактически высадка войск союзников произошла только 6 июня 1944 года во Франции”. И тут мне тоже вспоминается рассказ моего отца. В сорок третьем году он в качестве корреспондента фронтовой газеты присутствовал на слете бойцов-отличников 18-й армии, которая сражалась на Кавказе. Самым главным из присутствовавших там начальников был Лазарь Каганович. Почти все бойцы задавали один и тот же вопрос: “Когда союзники откроют второй фронт?”. Каганович отвечал: “Открытие второго фронта зависит от одного человека — от Черчилля. Если бы он был членом нашей партии, мы бы с товарищем Сталиным вызвали бы его в Кремль и сказали: “Или открывай второй фронт, или клади партбилет на стол!” А так — что мы можем сделать?..”

В главе Правда о союзниках речь идет о помощи, которую западные страны оказывали Советскому Союзу. Вот цифры: “Продовольственная помощь в целом была поставлена СССР на сумму 1,3 миллиарда долларов (тогдашних). <…> Из-за границы прибыло 22 тысячи самолетов, 13 тысяч танков, почти 9 тысяч тракторов, 5 тысяч транспортеров, 35 тысяч мотоциклов, 2 тысячи локомотивов и 11 тысяч вагонов. <…> За годы войны мы произвели 205 тысяч автомобилей, а получили от союзников — 427 тысяч. К тому же и по проходимости, и по грузоподъемности, и по надежности “Студебеккеры” были равноценны 203 нашим авто”. В пятидесятых и шестидесятых годах, общаясь с очень интересным человеком, отставным генералом КГБ Дмитрием Аркадьевичем Ефимовым, я слышал от него историю, связанную с поставляемыми Советскому союзу из Америки грузовиками. К каждому “Студебеккеру” полагалось некое приданое: набор инструментов и коричневое кожаное пальто для водителя. Разумеется, ни один советский шофер такого пальто не получил — все они достались начальникам, в том числе и высшим… Когда Черчилль прилетал в Москву, его встречали дипломаты, партийные функционеры — и все эти люди были одеты в одинаковые кожаные пальто. И Черчилль сказал своей свите: “Меня встречает профсоюз шоферов…”.

В главе Правда о репарациях впечатляет раздел О культуре. Автор сообщает: “В документе, подписанном лично Сталиным, предписывалось пополнить наши музеи и библиотеки немецкими ценностями. <…> Б.Н. Кнышевский приводит рассказ кандидата филологических наук А. Блюма, который в 1962 году окончил Ленинградский библиотечный институт и прибыл работать в Челябинскую публичную библиотеку. Там он и увидел “трофейные фонды”: “Две комнаты до самого потолка были забиты какими-то коробками, ящиками… Открыв первый ящик, мы были потрясены: тисненые переплеты, золотые обрезы…, великолепные гравюры””. А вот рассказ моей приятельницы Ирины М. о немецких книгах, которые до шестьдесят второго года не просуществовали. В 1955 году она окончила институт иностранных языков и пришла работать в Библиотеку иностранной литературы, которая тогда располагалась в помещении церкви Космы и Дамиана в Столешниковом переулке:

— Я и мои подруги, которые были приняты туда на работу, — мы еще ничего не умели. И нас вот каким образом использовали. В самом куполе храма была оборудована небольшая комната, там были стеллажи, заполненные немецкими книгами… И их надо было уничтожать… Мы должны были оторвать и скомкать переплет и титульный лист, а дальше книгу отправляли в макулатуру… А переплеты были кожаные, с инкрустациями… Бумага превосходная… И вот так мы трудились несколько месяцев… Как только стеллажи освобождались, нам откуда-то привозили новую партию…

В главе Правда о “добыче” советской номенклатуры называются имена некоторых высокопоставленных мародеров: “Но рекорд поставил сам маршал Г.К. Жуков. Трофейный эшелон мебели маршала состоял из семи вагонов с 85 ящиками мебели, в том числе 194 предмета из карельской березы, красного и орехового дерева с обивкой золотистым и малиновым плюшем. Полные комплекты мебели для городской квартиры и дачи. Все изготовлено на немецкой мебельной фабрике по личному заказу Жукова. Когда агенты госбезопасности в январе 1948 года производили обыски на квартире и даче Жукова, они обнаружили 323 шкурки соболей, обезьян, котиков и 160 шкурок норок. И еще 4 тыс. метров шелковых, шерстяных и других тканей; 44 дорогостоящих ковра, гобелены; 55 “ценных картин классической живописи больших размеров в художественных рамках”; 7 больших ящиков с фарфоровой и хрустальной посудой и т.д., и т.д.”. Впечатляет количество обнаруженного меха — оно неслучайно: когда-то маршал имел профессию скорняка. Как известно, в нашей стране стоит множество памятников Жукову. Я воображаю еще и такой: фигура полководца стоит на большом постаменте, а там изображено трофейное барахло: мебель, ковры, картины, посуда…

Попов сообщает: “Но больше всех в грабеже и присвоениях отличились работники органов безопасности — самой элитной структуры партии и государства”. По свидетельству генерала МГБ Д.А. Ефимова, его коллеги по “лубянскому ведомству” зачастую не брали даже золота — их интересовали только драгоценные камни. Один упомянутый им эпизод стоит занесения в анналы. Доблестные чекисты завладели в Дрездене короной Саксонских королей. Они извлекли оттуда все самоцветы, а корону расплющили. Самый крупный алмаз начальник СМЕРШа Абакумов послал в Москву своему начальнику по фамилии Мешик.

Много внимания Попов уделяет штурму Берлина — операции, во время которой погибли десятки тысяч советских солдат. Его вывод таков: “Сталинские идеологи и их нынешние ученики всячески уходили и уходят до сих пор от главного: Берлин и вся война на территории Германии, и вообще вся война за границами СССР были первой битвой Сталина с бывшими союзниками, а вовсе не завершением войны. И Знамя Победы — атрибут этой самой новой битвы, а не итог победы во Второй мировой”. Мой отец рассказывал, как упомянутый выше “жестокий профессионал”, фотокорреспондент “Правды” Василий Темин, одним из первых сфотографировавший красный флаг над Рейхстагом, чтобы скорее доставить снимок в редакцию, угнал самолет Жукова, поскольку других самолетов на аэродроме в тот момент не было. Темин объявил: “Товарищ маршал приказал мне на этом самолете немедленно лететь в Москву”. Ему поверили, он улетел, а через несколько часов, как на грех, самолет понадобился Жукову. Ему докладывают: “Самолет по вашему приказанию улетел в Москву”. “Как? — удивился маршал. — По какому приказанию?” “На аэродром прибыл майор Темин и объявил, что вы ему приказали на вашем самолете лететь в Москву”. Жуков, славившийся жестокостью, распорядился: “Этого майора найти, расстрелять и оформить через трибунал”.

К утру вышел номер “Правды” со снимком, и фотограф, нагрузив маршальский самолет газетами, прилетел обратно в Германию и тут же был арестован. Друзья его принялись хлопотать, дошли до самого Жукова и, когда маршалу был показан номер газеты с “историческим снимком”, командующий сменил гнев на милость…

В главе Первая война Сталина: поражение Попов приводит страшные цифры: “Даже по данным нашего Генштаба, за июнь-июль мы потеряли 650 тысяч, за август — еще 700 тысяч, за сентябрь — 500 тысяч. Всего за 1941 год — 4,5 миллиона человек, 1/3 того, что потерял СССР за всю войну. И в подавляющем большинстве эти потери — взятые немцами в плен наши бойцы, командиры, генералы”.

Попов пишет: “Я хочу надеяться, что наши лидеры рассекретят, наконец, все, касающееся наших планов начала войны в 1941 году. И скажут народу правду: коммунистический режим Сталина собирался начать войну”. В своей оценке начала войны он солидарен с бывшим советским шпионом Виктором Суворовым (Владимиром Резуном) — в 1999 году, когда я уже прочел “Ледокол” В. Суворова и вполне разделял его мысли и выводы, меня познакомил с ним в Англии писатель и журналист Леонид Владимиров. Один из самых существенных аргументов в пользу мнения, что Сталин готовился напасть на Гитлера, является, как считает Суворов, то обстоятельство, что весной 1941 года “Воениздат” выпустил огромными тиражами (и в Москве, и в Ленинграде) русско-немецкий разговорник для солдат и офицеров. Значит, в Кремле полагали, что Красной армии вот-вот предстоит воевать на германской территории… Копию другого замечательного издания — “Краткий русско-английский военный разговорник” (М.: Государственное военное издательство Наркомата обороны Союза ССР, 1940) — мне подарил в свое время приятель, замечательный человек, ныне — увы! — уже покойный Виктор Эмильевич Блицау. Он был прекрасным иконописцем, его работы являются украшением храма, в котором я служу; а до того как стать художником, он, как и Суворов-Резун, был сотрудником ГРУ армии. Издательское предисловие: “Этот “Разговорник” предназначен главным образом для командиров отделения, взвода, роты и им соответствующего начальствующего состава. Содержание “Разговорника”, однако, несколько расширено — до пределов, обеспечивающих возможность его неспециального (не в штабах) использования командирами всех других степеней, так как очень трудно ограничить тематические потребности опроса пленного, перебежчика и местного жителя тем или иным нашим командирам”. Об этих самых “тематических потребностях” — реплики со страницы 82: “— Не бойтесь красноармейцев! — Никто не должен выходить из селения! — Нет ли в селении спрятавшихся солдат?..” Вот с каких пор “товарищ Сталин” реально готовился к высадке своих войск на Британские острова! Когда я переправил ксерокопию “Разговорника” Виктору Суворову, он позвонил мне по телефону и сказал: “Сообщение об этой находке станет научной сенсацией. Про русско-немецкие разговорники знают все, а о том, что был и английский вариант, никому не известно…”.

В главе Третья война Сталина: экспансия социализма Попов приходит к неизбежному и неутешительному выводу: “Но самым главным итогом сталинского завершения войны стало сохранение на полвека не соответствующего современному этапу развития производительных сил и цивилизации в целом строя государственного бюрократического социализма. Послевоенный голод в СССР, борьба с космополитизмом, с генетикой и кибернетикой, с врачами-вредителями, расстрел рабочих Новочеркасска, строительство коммунизма “при жизни нынешнего поколения советских людей”, десятилетия позорных закупок продовольствия у “умирающего” капитализма для спасения от голода “прогрессивного” социализма, научно-техническое воровство, отравленные ядерными и химическими отходами миллионы гектаров земли, афганская война, Чернобыль — и еще многое, многое другое было посеяно именно тем, что вместо реформ социализма в СССР Сталин в 1944 году получил возможность продолжать мировую революцию по утверждению этого социализма во всем мире”…

В семидесятых годах я подолгу жил в Ленинграде, мы с моим старшим единоутробным братом Алексеем Баталовым писали сценарий для его фильма по роману Достоевского “Игрок”. В том же доме, что и мой брат, жил отставной полковник, герой войны… Имя и отчество его я забыл, а вот фамилию помню — Тертычный. Этот наш сосед, разумеется, был идейным коммунистом и убежденным советским патриотом. Квартира у полковника была небольшая — двухкомнатная, жил он там с женой и двумя взрослыми детьми. И вот кому-то из его отпрысков потребовалось пригласить домой немцев из ГДР. Встал вопрос о приличном угощении, а в магазинах, как помним, кроме несъедобной вареной колбасы ничего купить было невозможно. Начались хлопоты, и вот с помощью райкома партии удалось достать какую-то приемлемую еду. Сам полковник Тертычный в добывании еды непосредственного участия не принимал, но, когда все благополучно завершилось, я помню, он произнес: “Да… Если бы я был полковником той армии, которую я победил, я бы жил не так…”.

Еще одна важная глава — Правда о предателях — начинается так: “Знакомясь с материалами Отечественной войны, я все чаще сталкивался с проблемой, которую определяли словом “предатели””. И далее перечисляются те, кто объявлен таковыми: и военнопленные, и угнанные на работу в Германию, и те, кто сотрудничал с немцами и служил в их администрации, и эмигранты, и казаки, и противники сталинского режима.

Пятая книга серии “Вызываю дух генерала Власова” являет читателю еще одну грань таланта автора: прочие издания серии относятся к документальном жанру, а эту книгу можно назвать художественной — она по большей части состоит из прямой речи генерала Власова, которая “звучит” вполне убедительно.

С юных лет я испытывал уважение и сочувствие ко всем, кто противостоял большевикам и их приспешникам с оружием в руках: и к воинам Белой армии, и к тамбовским крестьянам, и к кронштадтским морякам, и к соратникам Степана Бендеры, и к литовским “лесным братьям”, и к венграм, восставшим в 1956 году… Но к Русской Освободительной Армии у меня особое отношение. Осенью 2002 года в Америке я записал на диктофон воспоминания своего близкого друга, священника Зарубежной Церкви, о. Владимира Шишкова, служившего в РОА: “…Мне было уже семнадцать, и вот я объявил родителям, что хочу поступить в Русскую Освободительную Армию. Там были такие курсы унтер-офицерские, они располагались на самом западе Германии, почти на границе с Францией. В Вене было представительство РОА, и я там записался <…> Нас выстроили и сказали: “Кто хочет охранять архив РОА и вещи штабные?” Я вызвался. Нас таких было восемь человек. Недалеко от нашего лагеря — железнодорожная станция. Нам было сказано: придет состав, мы должны все погрузить и везти, сопровождать… Если не придет поезд и не будет транспорта, нужно уничтожить весь архив. Но мы слышим: канонада приближается все ближе и ближе… И вот нам сообщили: на следующий день здесь будут американцы и французские войска. И, главное, черные эти, из Африки. Они безжалостные совершенно были, мы об этом уже знали... И вот разожгли мы большой костер и сожгли весь архив… Ну, а сами пошли отступать пехом…”. Можно вообразить, насколько увеличилось бы число загубленных сталинскими палачами людей, кабы архив РОА попал к чекистам.

Книга “Пять выборов Никиты Хрущева” написана Поповым в соавторстве с его покойным учеником — внуком Хрущева Никитой Алексеевичем Аджубеем. Причина и цель написания книги объяснены в предисловии: “Работая с главным документом самого Хрущева — его воспоминаниями, — мы обратили внимание на то, что эта очень интересная книга в основном оставляет в тени личность самого Хрущева. Почему он пришел в революцию? Почему он выбрал большевиков? Почему примкнул к Сталину? Почему одобрил репрессии? Почему пришел к идее разрыва со сталинизмом? Почему избрал именно эту форму разрыва? На все эти десятки “почему” книга Никиты Сергеевича ответа не дает. Между тем, именно эти ответы чрезвычайно важны”.

Книга достигает своей цели — ответы на многие “почему” вполне вразумительны и достоверны. Один из ключевых моментов в истории страны и в биографии героя — смерть тирана. Авторы констатируют: “В марте 1953 года Сталин умер. Общество — и та часть, что радовалась, и та, что была убита горем утраты, — замерло: что дальше?” Интереснейшее свидетельство — рассказ великого скрипача Давида Федоровича Ойстраха: пока гроб Сталина стоял в Колонном зале, они, лучшие исполнители, играли там по очереди. У них была возможность передохнуть и подкрепиться — в соседнем помещении для них стояли стулья и стол с бутербродами и чаем. В какой-то момент туда заглянул Хрущев — лицо небритое, усталое, но довольное. Оглядев сидевших там знаменитых музыкантов, он сказал вполголоса: “Повеселей, ребятки!..”.

Не может быть сомнений в том, что главное из деяний Хрущева — реабилитация жертв сталинского режима. Помнится, в те времена Анна Ахматова часто повторяла: “Я — в партии Хрущева. Он избавил мою страну от позора сталинских лагерей”… Попов пишет: “И арест Берии, и отставка Г.М. Маленкова — это важные звенья процесса десталинизации. И после ХХ съезда — все годы своего руководства — Н.С. Хрущев постоянно занимался десталинизацией (вынос тела Сталина из Мавзолея, переименование городов и заводов, новые тексты учебников и многое другое)”.

Вынос Сталина из Мавзолея широко обсуждался в тогдашней Москве. А я в те дни вспоминал его речь 11 декабря 1937 года в Большом театре, которую он произнес, будучи “кандидатом в депутаты Верховного совета СССР от Сталинского района г. Москвы”, начатую так: “Товарищи, признаться, я не хотел выступать, но наш Никита Сергеевич чуть не силком притащил меня на собрание — скажи, говорит, речь…” Имитируя грузинский акцент, я говорил тогда друзьям: “— Товарищи, признаться, я не хотел покидать Мавзолей, но наш Никита Сергеевич чуть не силком вытащил меня оттуда: иди, говорит, прочь…”.

Симпатизируя Хрущеву, Попов тем не менее не умалчивает: “…Приближенные Хрущева убедили его в целесообразности начать гонения на Православную Церковь”. А я напомню: среди хрущевских мер удушения Церкви не последнее место занимало введение грабительских налогов — до пятидесяти и более процентов — с дохода священнослужителей. Известный своею прямотой, “наш Никита Сергеевич” сформулировал свою новую политику по отношению к религии, заявив с предельной откровенностью: “Попов надо брать не за глотку, а за брюхо”. Введение новых налогов сопровождалось скандальными, а то и курьезными случаями. Одному сельскому батюшке предложили уплатить весьма значительную сумму. Шли недели, месяцы, а он ничего не вносил и в финотдел не являлся, несмотря на многочисленные вызовы. Наконец он прибыл туда с большим мешком и с порога осведомился, где сидит заведующий. Зайдя к начальнику в кабинет, батюшка, не говоря ни слова, высыпал на письменный стол содержимое своего мешка: яйца, мясо, картошку, лук и прочую снедь. “Это что же такое?” — сказал изумленный заведующий. “Как — что? Налог”. “Позвольте... Но налог уплачивают деньгами...”. “А мне в церковь денег не носят, — сказал батюшка. — Весь мой доход — продукты... Так что, получайте…”.

Когда хрущевское гонение стало разворачиваться во всю силу, московские клирики придумали себе игру, в которой находили своеобразное утешение. Если в поминальной записке встречалось имя “новопреставленный Никита”, тот из священнослужителей, который читал эту записку, возвышал голос и громко, раздельно, на весь храм произносил: “Но-во-пре-став-лен-но-го Ни-ки-ты!..”

На это другой клирик столь же громко откликался: “Что? Уже?”.

Но хрущевская борьба с религией не ограничивалась удушением Церкви, это была часть так называемой “идеологической борьбы”. В те годы в Исторический музей, тот самый, что стоит на Красной площади, был назначен новый директор. Обозревая вверенное ему заведение, он зашел в отдел древнерусского искусства. Выставленные там иконы на него особенного впечатления не произвели, но он сделал даме, которая заведовала этим отделом, такое замечание: “Что у вас здесь написано? Какой-то “Спас”, какой-то “Никола”, “Владимирская икона Божьей Матери”… Значит, так: не “Спас”, а “Портрет человека средних лет”… Не “Никола”, а “Портрет пожилого человека”… Не “Владимирская икона”, а “Женщина с ребенком”…”.

В главе Пятый выбор: отставка Попов пишет о “мятеже номенклатуры”, которая свергла Хрущева: “Хрущев, — шутил один из острословов того времени, — великий организатор. В ненависти к себе он сумел сплотить весь аппарат партии”. Нельзя не согласиться с выводом автора: “В главном он выиграл этот свой последний Пленум. Размазывая по лицу слезы — и по законам жанра, и в силу выработанных в ходе учебы у великого лицедея Сталина привычек, — в душе Никита Сергеевич мог ликовать. Ведь его осудили не за то, что он поднял руку на Сталина. Его осудили за то, что он не смог до конца преодолеть в себе сталинский стиль. Фактически критикующие его подписывались под обязательствами идти его путем, путем продолжения борьбы со сталинизмом. И решение отправить его в отставку, на пенсию, а не арестовать или расстрелять, — тоже в антисталинском духе”…

В заключение этих заметок я хочу вот что подчеркнуть. Мы с Гавриилом Харитоновичем — совершенно разные люди: он — агностик и социалист, я — православный священнослужитель и монархист. Он верит в возможность осуществления разумного, справедливого “постиндустриального строя”, а я предвижу дальнейшее падение нравов, грядущее пришествие Антихриста и относительно близкий конец света.

Но я почти всегда согласен с его рассуждениями и выводами, поскольку у Попова — ясный ум и безусловная приверженность истине.