Григорий Тульчинский

Обессиленное общество

Несколько лет назад мне довелось присутствовать на презентации уже не помню какой программы Правительства Санкт-Петербурга. Представлял ее тогдашний губернатор В.А. Яковлев. Отвечая на один из вопросов, он помолчал и изрек: “Взрослые и дети — это самое страшное, что может быть”. Я подумал, что ослышался, переспрашивал у других участников мероприятия. Все было именно так. И это не было оговоркой — это была глубоко выстраданная идея отечественного руководителя, “крепкого хозяйственника”... Это первая история для начала.

А вот — вторая. Помнится, где-то в самом начале 1980-х, когда я работал в Институте культуры, к нам на только что образованную кафедру управления и экономики культуры пришел профессор В. Сыроежин — молодой, энергичный, один из ведущих тогда (сейчас бы сказали — “продвинутых”) отечественных экономистов. Он предложил сделать доклад о роли культуры в экономике, поскольку несколько неожиданно для самого себя пришел к выводу, что культура — не отрасль экономики, а ее предпосылка, как он выражался — “пресуппозиция”. Она не просто производит некие продукты и услуги, а формирует сами потребности, выступая в качестве фундаментального фактора развития самой экономики — хоть рыночной, хоть планово-распределительной. И ему было важно поднять эту тему в кругу специалистов из сферы культуры. Поскольку Сыроежин пришел с диктофоном, я попросил его дать распечатку записи — как доклада, так и его обсуждения. До сих пор храню эту распечатку как свидетельство небезнадежности отечественных экономистов.

Профессор Сыроежин, к сожалению, в полном расцвете творческих сил скоропостижно скончался. Потом начались “ускорение”, “перестройка”, “рыночные реформы”, “семь лет тучных коров”, теперь — “кризис”…

К чему я это все? Да прежде всего к тому, что практически все нобелевские лауреаты по экономике получили свои премии за разработки по социальной политике. А для нашей экономической “элиты”, не только практиков, принимающих решения, но экспертов, теоретиков и прочих “консультантов”, социальная политика — фактор все еще второстепенный.

Недавние разговоры наших ньюсмейкеров о том, что кризис — это сугубо зарубежных рук дело, что Россия — “островок безопасности”, обеспеченный “подушкой” или даже “подушками” этой самой безопасности, довольно скоро стали производить впечатление даже не лукавства, а какой-то растерянной несостоятельности. Как пропагандистский прием в духе простого объяснения широким массам сложных проблем такая риторическая фигура еще может пройти, да и то со скрипом. Но не как основание для практики. Тем более что почему-то именно в России кризис оказался наиболее тяжелым, и рубль почему-то упал ниже, чем другие валюты, а в экономике произошло не просто замедление роста, а резкое падение ВВП. Китай, например, уже в мае вышел на докризисные показатели…

Если кризис, который быстро перерос из финансового в экономический, а того и гляди перейдет в социальный, а там, не дай Бог, и в политический, — есть плод какого-то внешнего влияния, то получается, что Россия беззащитна от таких воздействий, она — игрушка внешних сил. Получается, что у российского общества серьезно ослаблен, если не вовсе отсутствует, иммунитет. Только прошу понять меня правильно: я решительно против изоляции, отгораживания от “могучих врагов”. Фактически это тоже пропагандистский прием, с помощью которого мы уже наплодили и плодим врагов чуть ли не на пустом месте: Украина, Грузия, Прибалтика, Норвегия, Британия, на подходе Туркмения… Речь о другом.

Прежде всего важно понять причины происходящего. Знание и понимание — уже оружие, информирован — значит, защищен. Но до сих пор СМИ, специальные издания, сайты, конференции, в том числе весьма представительные, демонстрируют растерянность и попытки постановки диагноза без серьезного анализа состояния больного. Как прозвучало на одной весьма представительной конференции, любые экономические прогнозы всегда опаздывают на два—три месяца. И у экспертов есть только два пути их выработки: либо сопоставление с аналогичными случаями, либо выявление собственных закономерностей развития конкретного социума. Первый путь в современной ситуации малоприменим. Для второго у нас нет достоверных моделей развития отечественной экономики. Поэтому все прогнозы, которыми переполнены СМИ, — преимущественно идеологические споры с ложными дилеммами: рынок или государство, свобода или справедливость, банки или производители?..

Так или иначе, но можно констатировать общую несостоятельность российской политической элиты. “Общие понятия и большое самомнение в любой миг могут стать причиной большого несчастья”, — писал И.-В. Гете. В самомнении нашей власти отказать никак невозможно. Так же, впрочем, как и в довольно “общем понятии”. В результате уже растрачены основные средства суверенных фондов. Деньги, без всяких условий переданные на “спасение” банков и “правильного” крупного бизнеса, нахватавшего за рубежом долгов, сумма которых превышает долг государственный, сыграли против экономики. Банкиры так и не приступили к кредитованию производителей, а использовали доставшуюся им “подушку безопасности” для игры против рубля. Да и грех было не воспользоваться, когда государство дало им на это время, обеспечивая “плавную” девальвацию национальной валюты. Банки получили на этом баснословную прибыль и выплатили запредельные бонусы своему “талантливому” топ-менеджменту. Если бы эти деньги просто раздать населению страны, то каждый, включая младенцев и пенсионеров, получил бы по $1200 — средства, вполне достаточные для поддержания платежеспособного спроса.

Но есть, однако, факторы, выходящие за рамки “фактов личной биографии” нашего экономического руководства и политической персонологии. Это принципиальное непонимание природы и механизмов реальной экономики современного общества.

Важно здесь то, что полноценные экономика и рынок не сводятся к удовлетворению индивидуального спроса на товары. Частные блага и услуги достаточно просто “расфасовываются” по объему и получателям. Одежда, продукты питания, услуги ЖКХ и т.п. имеют вполне конкретную характеристику — исключаемость. Потребление их одним человеком исключает потребление их другими людьми. Хлеб, съеденный одним человеком, уже недоступен другим.

Но существуют еще и общественные интересы — неделимые и неконкурентные. Некоторые из них выражают систему интересов индивидуальных: чистые вода и воздух, безопасность, медицинские услуги и т.п.; а некоторые выражаются в ценностях всего общества: культурно-историческое наследие, определенный образ жизни, нравственность… Потребление общественных благ одним человеком не исключает, а предполагает доступность их для потребления другими людьми. Простой “расфасовке” они не поддаются. Воздух, которым мы дышим, — благо, данное природой всем сразу, исключаемость здесь невозможна. Городская архитектура — плод усилий многих людей, и при нормальных условиях не может быть объектом исключаемости. Шум, загрязнение воды или воздуха — зло, от которого невозможно избавить отдельного человека. И наоборот — у отдельного человека нельзя отнять право наслаждаться тишиной и чистым воздухом в парке. Или можно, но до определенной степени, установив соответствующие границы и исключив посторонних лиц из пользования этим благом. В некоторых местностях пляжами и парками могут пользоваться только местные жители, на чьи налоги, как считается, содержатся эти зоны отдыха.

Чаще всего общественные блага убывают в процессе их потребления. Избыток потребителей или избыточная частота обращения к ним, как правило, наносят им ущерб. Шоссейные дороги — пример избытка потребителей, когда рост числа пользователей вызывает пробки и создает неудобства для других. Когда блага характеризуются неисключаемостью, мы имеем небольшие возможности их выбора и наше мнение о них не оказывает влияния на их качество. Более того, мы бываем вынуждены потреблять общественные блага, к которым относимся негативно: нерадивые ЖКХ, перенасыщенные транспортом магистрали, не вызывающие доверия и уважения правоохранительные органы и т.п. детали российского быта.

Поскольку никто не может быть лишен права пользования дарами природы, у людей возникает ощущение, что платить за это они не должны. Аналогично у владельцев предприятия, выпускающего дым в атмосферу, нет стимулов устанавливать дорогостоящее оборудование, фильтрующее дым. Кончается это все тем, что не удается обеспечить должный уровень общественных благ. Поэтому блага совместного пользования, когда исключаемость затруднена или невозможна, предполагают специальные усилия по поддержанию их уровня и особые структуры управления, которые могут эти усилия обеспечить. Рыночные институты тут не работают, поэтому оказывается необходимым вмешательство государства с его правом применять санкции к тем, кто уклоняется от участия в общих затратах и не бережет блага, принадлежащие всем.

Если в малых социальных группах контроль за справедливым распределением общих благ между всеми реализуем довольно легко, то в больших группах каждый человек анонимен, и безнаказанное нарушение справедливости — не редкость. В этом случае необходимо принуждение к участию в общих затратах (например, через сбор налогов) на поддержание должного уровня общественных благ.

То есть по самой своей природе общественная экономика нуждается в инстанциях, наделенных правом принуждения. Более того, само обеспечение законности и порядка — общественное благо, которое становится условием обеспечения всех прочих благ. Рыночная экономика, построенная на принципах исключаемости, обмена и добровольного взаимодействия, общественные блага обеспечивать не может.

Однако обращение к принудительным мерам — не гарант получения людьми благ. Наоборот, инструменты насилия могут использоваться для того, чтобы лишить каких-то людей права пользования общественными благами и тем самым сделать их более бедными, а не более богатыми. Например, государство позволяет большинству лишать различные меньшинства прав на какие-то блага.

Но есть общественные блага, которые в процессе потребления не убывают, а даже увеличивают свою ценность и значение. Спектакль, концерт, книга, фильм, политические и религиозные идеи — чем больше народу ознакомится с ними, тем они значимее. Как говорил Б. Шоу: “Если у тебя есть яблоко, и ты мне его отдал, у тебя яблока не стало, оно стало моим, а если я его съем, то его вообще не станет. Однако если у меня есть идея, и я поделюсь ею с тобой, у нас будет общая идея”. Это полностью соответствует роли в обществе морали, искусства, образования и многих других общественных благ…

Важно понять, что экономика социальных благ принципиально отличается от рыночной экономики. Управление ею в корне отлично от управления и контроля как в коммерческих структурах, так и в государственной сфере. Если частные блага (товары и услуги) в силу легкости их “расфасовки” могут быть подсчитаны, соотнесены с издержками и прочими количественными показателями, то общественные блага прямому измерению не поддаются. Увеличение доступа к качественному образованию, к услугам учреждений культуры даст результат в росте человеческого капитала, но насколько именно он возрастет — точный ответ дать невозможно, поэтому невозможно точно сопоставить затраты и прибыль. А поскольку трудно измерить “выход” общественных благ и услуг, трудно и оценить качество работы инстанций, ответственных за общественные блага.

Вот основные проблемы организации общественной экономики: отсутствие исключаемости, отсутствие количественных показателей и соответствующего способа измерения, малые возможности индивидуального выбора, а также неэффективность и опасность полного государственного контроля в этой сфере.

В зрелом гражданском обществе с производством общественных благ связана деятельность некоммерческих негосударственных организаций (НКО). Именно они занимаются деятельностью, которая в принципе не может быть осуществлена в коммерческом режиме. Поэтому в производстве и распределении общественных благ важную роль играет самоорганизация общественности. Такие общественные институции также обладают правом принуждения. Например, уставы жилищных кооперативов и кондоминиумов дают право взимать сборы за предоставление совместно используемых услуг и оборудования. Во многом аналогична роль религиозных организаций, профессиональных и творческих союзов, благотворительных обществ, спортивных и прочих клубов.

Таким образом, сектор общественных услуг представляет собой множество сфер производства и потребления: общественный порядок, образование, культура и искусство, водоснабжение, пожарная охрана, социальное обеспечение, здравоохранение, транспорт. Работа в них организуется на основе различных форм собственности: государственная, муниципальная, общественных организаций, частная — и в различной организационно-правовой форме.

Каждая из этих сфер имеет разные возможности сочетания общественных и частных интересов, централизации и координации. Так, в сферах охраны общественного порядка или водоснабжения — бо?льшие возможности централизации, чем в сфере культуры и искусства. Однако все участники процесса находятся в тесной взаимосвязи, суть которой — социальное партнерство. Например, оптимальный способ финансирования образования и культуры — объединение местных, федеральных, региональных и частных ресурсов. А если в обеспечении общих благ нет пропорционального участия как заинтересованных, так и ответственных сторон, как это было в советской экономике, — то получающий выгоду может счесть их бесплатными.

Очень важно также увеличение возможностей выбора общественных услуг и их конкуренция. Именно это открывает перспективы для совершенствования. Конкурентность — вообще ключевой фактор демократии. Коммерческие и государственные структуры всегда склонны к монополизму и заинтересованы в уменьшении конкурентных альтернатив. Если им это удается, конкуренция становится неэффективной, а то и деградирует до сговора.

Поскольку рядовые члены общества могут не отдавать себе отчета в важности и необходимости таких ценностей, которые выступают именно общественными, — выразителями, носителями и защитниками общественных интересов в нормальном обществе выступают просвещенная часть граждан, государство и элита.

Важная оговорка. Под элитой я понимаю не правящий класс и не тех, кто “круто попал на TV”, а людей, дающих обществу то, без чего оно деградирует, — образцы. Нравственные, интеллектуальные, духовные и художественные.

Когда речь заходит об обществе, социологи говорят о классах, этносах, стратах и прочих социальных группах. То есть рассматривают вопрос структурно-инвентаризационно. Но к концу ХХ столетия эта привычная парадигма постоянно дает сбои, что отчетливо видно на попытках объяснения российского общества.

Привычное различение рабочих, крестьян и служащих для экономического и политического анализа ничего не дает, поскольку реальные социальные силы, такие как бюрократия, молодежь, творческая интеллигенция, массмедиа, маргинальные группы и другие, — в традиционном различении не улавливаются и как бы не существуют.

Не помогает и ориентация на национально-этническую структуризацию. На время нация может стать реальной объединяющей силой — когда национальная идея (освобождения или завоевания) овладевает массами, когда появляются харизматичные лидеры (очень часто — иной национальной принадлежности), когда появляются средства для приобретения оружия и т.п. Но плодами национального движения все равно воспользуются силы, интересы которых и наполнили абстрактную идею реальными возможностями.

Классы и нации — понятия необходимые, но только на уровне предварительных классификаций и систематизаций. Не классы и нации ткут общественное бытие, а социальные силы. Поэтому ход и результаты “революционных преобразований” для большинства аналитиков, пользующихся традиционными категориями, оказались неожиданными. Более того, традиционные классификации абсолютно ничего не смогли дать для прогнозов и выработки решений в таких, например, ситуациях, как выборы в Государственную думу или распад СССР, в котором традиционные социальные группы не были заинтересованы. Социологический анализ превратился в классификационную игру ума.

На повестку дня стала смена аппарата осмысления общественных процессов. Новая понятийная схема должна выявить реально действующие социальные силы, их личностное самоопределение и возможности самоорганизации с учетом нелинейности и катастрофичности (в терминологическом значении теории катастроф) социальных процессов.

Материалом для подобных исследований вполне может служить наша политическая жизнь. Ассоциации, партии, объединения, движения не создает теперь только ленивый. На выборах выдвигаются подчас совершенно случайные люди — лишь бы они по какому-то поводу были известны более чем троим другим. Государственная дума напоминает заповедник самозванцев — депутаты выражают непонятно чьи интересы, поэтому прежде всего удовлетворяют свои — как правило, имущественные. Парадокс, однако, в том, что эта картина очень близка состоянию политической жизни экономически развитых стран, где политические партии давно уже не выступают носителями идеологии традиционных классов. Политические партии США, ФРГ, Франции, Великобритании, Испании, скандинавских стран и др. являются, скорее, аппаратом по мобилизации на выборы — командами, успех которых зависит от привлекательности программы и обаяния лидера, финансовых и организационных возможностей, доступа к СМИ.

Поэтому центральным понятием обществоведения представляется именно социальная сила — общность людей, объединенных интересами и программой их реализации, а также обладающих ресурсами — материальными, финансовыми, организационными, информационными, человеческими — для осуществления этой программы.

Новый подход акцентирует интеграцию целей и средств. Он улавливает направленность развития общественной системы, определяющую ее функции, закрепляемые в определенных структурных образованиях.

С этой точки зрения и научная, и художественная, и политическая, и религиозная жизнь развиваются по одной схеме: новая идея создает объединение единомышленников, которое развивается в неформальную ассоциацию и далее — в социальный институт. На каждом из этапов создаются условия перехода к следующему уровню самоорганизации социальной силы: систематическое общение, выдвижение лидера, вербовка учеников и сторонников, доступ к СМИ, финансовым и материальным ресурсам.

Современное российское общество характеризуется отсутствием динамичных социальных сил. Это общество обессиленное. Супергосударство, распоряжающееся всеми ресурсами, и обездоленные (в буквальном смысле слова лишенные долевого участия в собственности) граждане. Бизнес, у которого в любой момент могут отобрать все ресурсы, служащие, студенты, даже рабочие — не социальные силы, в отличие от чиновников, спецслужб, криминала, СМИ, армии.

Это буквально бессильное общество. Оно не способно выразить и реализовать общественные интересы. Поэтому фактическими социальными силами становятся сложившиеся социальные институты — коллективы предприятий и их управленческий персонал, отраслевые структуры, спецслужбы, СМИ... Их функции не относятся к политической жизни, но они реально объединяют материальные и финансовые ресурсы, а значит — людей при этих ресурсах. И люди в отсутствие общественных интересов оказываются заложниками этих структур. Путь выхода из этой абсурдной ситуации — естественная самоорганизация здоровых социальных сил.

Почему в нашем отечестве нет ясного и четкого сознания общественных интересов, хотя бы даже представлений об общественных благах — выраженных, артикулированных, оформленных и защищенных? Одна из причин лежит, наверное, в исторически сложившемся способе хозяйствования, основанном на использовании природной ренты. И государство с самого своего возникновения рассматривает все свои ресурсы, включая население, как ренту. Оно не заинтересовано в повышении конкурентоспособности экономики, росте качества жизни людей — у него просто другие функции. Фактически оно — способ обогащения носителей власти, в современных условиях — чиновничьей бюрократии.

Это даже не коррупция. Это сама природа российской государственности.

Российское государство, как известно, возникло не для защиты богатеющей городской слободы и остального населения. Наоборот… Первое письменное упоминание о Руси в византийских летописях времен Константина Багрянородного говорит буквально следующее: “Осенью князь со своей русью выезжает на кормление”. Ярким примером такого кормления служит история противостояния древлян с Игорем и Ольгой. “Отдай мне, но не хазарам”.

И что изменилось с тех пор? Разве что не только князь и не только осенью.

За рубежом еще до революции было найдено определение специфически российскому способу хозяйствования: “вотчинная экономика”. Это когда целые регионы и отрасли отдавались в кормление “правильным ребятам”. В нашем Отечестве на протяжении всей истории не собственность рождала власть, а наоборот — власть порождала и делила собственность. И, как писал В.В. Розанов, вся собственность на Руси — от того, что либо ограбил кого, либо в подарок выпросил.

Отсюда и общественное сознание, представления о том, что это не мы, граждане, кормим государство, а оно нас кормит и должно накормить. Меня потрясли результаты одного опроса, согласно которым 48% граждан РФ полагают, что благотворительностью в нашей стране должен заниматься бизнес (потому как у него, мол, деньги есть), а оставшиеся 52% уверены, что благотворительность — дело государства!!! Это уже полное отсутствие свободы воли и гражданского самоопределения. Попросту — рабская психология.

И тут мы сталкиваемся с чуть ли не главным нашим парадоксом. С одной стороны, общество обескровлено и обессилено повсеместным властным “кормлением”. А с другой — если что-то может быть сделано, то только при активном участии государства. Получается, что с нашим государством — плохо, а без него — совсем невозможно. Пройти этими Сциллой и Харибдой, определив роль государства в современной России, — задача очень конкретная, на уровне социальной инженерии.

Противостояние кризису требует не изоляции, а сознательной, вменяемой социально-культурной терапии и инженерии. Только имеется ли на это политическая воля?

Недавно была разработана и 12 мая этого года утверждена президентом “Стратегия национальной безопасности Российской Федерации до 2020 года”. В ней впервые в истории новой России сформулирован принцип национальной безопасности через устойчивое развитие в первую очередь экономики и социальной сферы, обеспечение достойного уровня и качества жизни.

Неужели это не очередная декларация, а государство действительно поняло, что должно делать? Ведь то, чем оно до сих пор занималось, ведет Россию в экономический и политический тупик. Речь идет не просто о государственном регулировании. Хотя даже эта роль российским государством не выполняется. Вместо регулирования власть откровенно сама лезет в бизнес. А такая тонкая проблема (кстати, постоянно провозглашаемая приоритетной), как борьба с инфляцией, осуществляется сдерживанием и даже сокращением денежной массы. Почти по-сталински: нет денег — нет проблем.

Отвечая за все, государство фактически не отвечает ни за что, а вмешательство его в экономику может оказаться катастрофой, как это получилось, например, в конце 2008 года. В четком осознании зоны ответственности государства и состоит проблема.

Думается, эта зона ответственности должна быть очерчена производством социальных благ, которые, как уже было сказано, в принципе не могут быть реализованы на коммерческой основе. В конечном счете все сводится к развитию человеческого капитала, вложениям государства в социальное и гуманитарное развитие населения. Правовое и политическое самосознание людей предполагают их достаточно высокое нравственное, духовное и интеллектуальное развитие, не говоря уже об их физическом и психическом здоровье.

Именно за учет и развитие социальных и социально-культурных факторов и получают нобелевские премии ведущие зарубежные экономисты. В развитых экономиках государством перераспределяется до 1/3 ВВП. Речь идет не о благотворительной раздаче, а именно о производстве и поддержании общественных благ.

Если бы усиление государства после дела ЮКОСа было оправдано чем-то подобным, но... Оно занялось простым перераспределением собственности. Даже продекларированные т. н. “национальные проекты” собственно проектной части не имели: государство попросту бросило часть присвоенной ренты “на драку собаку”: что-то на медицину, что-то на село, что-то на образование — без внятного проектирования...

Отсутствие внятной и вменяемой социальной политики ведет к вырождению общества. Именно такой вектор довольно ясно обозначился за последние годы. Путь к экономике без денег и к обществу без людей.

Недоразвитость социальной инфраструктуры уже серьезно сказывается на экономике. Например, отсутствие нормального рынка жилья, делающего его доступным, определяет невозможность переезда специалистов к местам новой перспективной работы и делает диспропорцию развития регионов угрожающей.

Необходимость социальной политики очевидна не только в экономике. Несостоятельность политического дизайна и его наполнения: федерализм и унитаризм, роль государства в экономике, освоение новой географии, отношения с соотечественниками за рубежом и т.д. — объясняется тем же. Дискуссии об империи, “постимперском синдроме”, “кризисе идентичности” при анализе наших реальных проблем показывают свою пропагандистскую надуманность и реальную опасность, поскольку в этом контексте невозможно не то что решить, но даже поставить практические вопросы. Так вуалируется несоответствие российской реальности массовым ожиданиям населения. Опросы показывают, что за т.н. “имперским синдромом” реально стоит не ностальгия по империи, а желание качественно иного уровня жизни. Надуман и вопрос о “кризисе идентичности” — фактически за ним стоит проблема личностной самореализации в новых цивилизационных условиях. Также и тезис о великодержавности сталкивается с проблемой: в современном обществе величие страны определяется не столько размерами, ресурсами и военной мощью, сколько ее “престижем”, привлекательностью для “новых людей”, человеческого капитала, являющегося трендом развития общества. Аналогично и проблема сохранения “русского мира” декларируется, но в план технологии решения, в частности, проблемы (им)миграции, не переходит.

Между тем деградация высшей школы заставляет уже даже правительство делать конвульсивные, плохо продуманные движения. О науке приходится говорить в полуностальгическом-полумифологическом плане. Вместо реальных вложений в серьезную науку правительство тешит себя и телезрителей разговорами об инновационных технологиях, реальная материальная и научная база которых отсутствует. Как известно, IBM, сосредотачиваясь на разработках программного обеспечения, искала материально-технологическую базу, куда можно было передать производство компьютерного “железа”. Они надеялись найти такую базу в России, но не нашли. Нашли в Китае, который и заполонил теперь мир своими “Acer”’ами и “Asus”’ами, конкуренты которых все дальше уходят в научно-технологический отрыв.

Повторю: России остро необходима вменяемая социальная политика, направленная на развитие материальной инфраструктуры, реализацию общественных интересов и социальных благ. Задача государства — возглавить разработку и реализацию такой политики. Но именно — возглавить. Решить ее в одиночку ему не по силам, да и не надо. Надо — на основе социального партнерства, выстроить которое — задача для государства не только благородная, но и благодарная. Хотя бы потому, что часть забот и проблем по реализации социальных благ и интересов могут брать на себя социально ответственный бизнес и самоорганизовавшаяся общественность, способные решать свои проблемы вне зависимости от того, с какой ноги встал сегодня президент и на кого нахмурил брови глава правительства.

Только эффективные социальные инвестиции государства и развитое социальное партнерство позволяют обществу наработать иммунитет к экономическим и социальным потрясениям. И только это позволит нам заговорить наконец о его состоятельности.