Лариса Шестакова

Словарь языка Достоевского

Период рубежа веков, уже окрещенный “временем словарей”, стал плодотворным для авторской лексикографии. Из всех словарных отраслей именно она целенаправленно занимается словом писателя, предлагает необычное, оформленное по законам и правилам лексикографии прочтение художественных текстов. Если до этого портрет отрасли определяло лишь небольшое число словарей, в первую очередь, безусловно, “Словарь языка Пушкина”, то теперь он создается множеством разножанровых словарных трудов по языку писателей и поэтов прошедших веков. Среди этих авторов — такие классики русской литературы, как Крылов, Грибоедов, Салтыков-Щедрин, Лесков, Тютчев, Чехов, Бунин и др.1 

Творчество Достоевского было выбрано учеными из академического института для словарного воплощения по целому ряду оснований. И не последние среди них — это совершенно особая роль Достоевского в развитии русского литературного языка, это и утверждаемая филологами мысль о языке, слове как главном герое произведений писателя. Не лишним будет напомнить здесь слова М. Бахтина: “…Ведь главным предметом его изображения является само слово, притом именно полнозначное слово. Произведения Достоевского — это слово о слове, обращенное к слову”2 .

Из современных лексикографических проектов “Словарь языка Достоевского”, опирающийся на Полное собрание сочинений писателя в тридцати томах, — пожалуй, наиболее масштабный и оригинальный по многим своим измерениям. Нельзя, правда, сказать, что творчество писателя — абсолютно новый предмет для словарного представления. Еще в 1930-х годах небольшим коллективом исследователей во главе с А.Л. Бемом, известным своим вкладом в изучение наследия великого писателя, был составлен и опубликован “Словарь личных имен у Достоевского”3 . Однако этот и другие опыты не имели (и едва ли могли иметь) установку, кроме собственно справочной, на воссоздание идиостиля и мира писателя как целостной языковой личности — как художника слова, публициста, философа, наконец — как русского человека второй половины XIX века. Именно такая установка подвела в начале 1990-х годов Ю.Н. Караулова и Е.Л. Гинзбурга — создателей общей концепции проекта — к идее дифференциально-распределительного словаря Достоевского, являющего собой серию словарей, соотносимых по единицам описания с разными уровнями языковой личности автора. Суммарные содержательные характеристики этих словарей, гипертекстовые формы их совместного использования (с помощью современных технологических приемов), способны, по замыслу, исчерпывающе отразить языковое богатство всего написанного Достоевским и синтезировать созданный им мир.

Предусмотренные общей программой отдельные словари грамматических слов, антропонимов, топонимов, афоризмов Достоевского и др. — это во многом дело будущего. Относительно недавно опубликован “Статистический словарь языка Достоевского”4 . Сегодня же можно говорить о некоторых результатах работы над базовым словарем серии, получившим название “Идиоглоссария”.

Идиоглосса (от греч. idios — “своеобразный” и glossa — “язык, речь”) — новое понятие, введенное авторами концепции Словаря. О том, что она собой представляет, в небольшом вступительном разделе Идиоглоссария сказано главное: это не любая единица из текстов Достоевского, а слово, которое отражает элементы картины мира писателя и несет на себе печать авторского стиля. Пытливый читатель сможет подробнее познакомиться с содержанием и критериями выделения идиоглоссы, если заглянет в статью “Язык и мысль Достоевского в словарном отображении” (она вынесена в Приложение к рецензируемому тому, а ранее была опубликована в первом из трех пробных выпусков Словаря). Все сказанное здесь Карауловым и Гинзбургом об идиоглоссе заостряет ее специфическую двойственность — мирообразующий и стилеобразующий характер этой единицы, ее концептуальную и одновременно идиостилевую природу.

В разных своих фрагментах мир Достоевского хорошо просматривается уже в самом словнике — перечне идиоглосс. Для читателя эти слова в большинстве своем узнаваемы и ожидаемы: ад, ангел, бедный, бездна, бес и бесы, беспамятство, бледный, Бог, болезнь, бред, брякнуть, быстро, вера, взволноваться, возлюбить, вопрос, врать, вскидчивый, выверт, выходка… Есть здесь, конечно, и словечки, без которых Достоевский трудно представим — авось, вдруг, внезапно. Как видно, в этом “алфавите идей и образов” содержатся далеко не только аккумулирующие в себе понятийность существительные (хотя их почти половина из более чем двухсот шестидесяти слов), но и слова иных частей речи. Подчас в качестве отдельных даются идиоглоссы одного словообразовательного гнезда. Идея бесконечности, например, представлена в Словаре тремя единицами — бесконечно, бесконечность, бесконечный, идея воскрешения — также тремя, но существительное выступает здесь в двух вариантах: воскресение/воскресенье, воскресить, воскреснуть. Не достаточно ли было ограничиться существительными с возможным упоминанием других единиц? Проницательный читатель, не имея возможности получить от составителей Словаря ответы на подобные вопросы, сообразит, что речь идет все-таки не о словаре терминов, а понятие в художественном тексте способно “растворяться” в близкородственных единицах разного частеречного статуса. В совокупности же такие иерархически связанные единицы концептуализируют одну общую идею.

Сотворенный Достоевским мир состоит не только из абстракций — в нем есть, как известно, свои предметные маркеры. Среди идиоглосс на буквы А—В они занимают незначительное место — к ним относятся, например, белье, бритва, бумага, вексель, ворота. Но, во-первых, не будем забывать, что разбираемый том Идиоглоссария — это только начало алфавита, а во-вторых, согласимся, что выбор, на основе общих критериев, слов названного класса довольно точен5 . Вообще, когда вчитываешься в список идиоглосс, понимаешь, насколько разумным было решение авторов дать его на первых страницах Словаря (что позволило сделать, конечно, обозримое число единиц словника). От этих страниц трудно оторваться, а еще труднее решить, с какого слова начать читать Идиоглоссарий. Тем более что здесь каждая статья представляет собой, с одной стороны, готовое исследование по отдельному слову в его индивидуально-творческом употреблении (авторы таких статей-исследований: Е.Л. Гинзбург, Ю.Н. Караулов, М.М. Коробова, Е.А. Осокина, И.В. Ружицкий, Е.А. Цыб, С.Н. Шепелева), а с другой — материал, систематизированный для дальнейшей более тонкой его интерпретации читателем.

Главное, чем привлекает Идиоглоссарий, — это разнообразие содержащейся в нем информации. По своему характеру Словарь идиоглосс относится к толковым словарям, но отличается от них рядом особенностей. Продиктованные ориентацией на выявление специфических черт языка и мира писателя, они отражаются в самом устройстве словарной статьи. В рамках рецензии невозможно разобрать его во всех деталях. Остановимся на том, как раскрывают идиостилевое своеобразие описываемой единицы отдельные зоны словарной статьи, традиционные и новые, специально сконструированные авторами Словаря. Из привычных зон выделяется иллюстративная — своего рода центр словарной статьи Идиоглоссария. Отмеченные хронологически и жанрово, короткие и пространные, цитаты создают своеобразный эффект мгновенного вхождения читателя Достоевского в пространство его произведений. В то же время совмещение разных контекстов употребления идиоглоссы позволяет уловить смысловую многовекторность слова, его характерную аксиологичность у Достоевского. Чтобы убедиться в этом, достаточно посмотреть цитатный материал в статьях на идиоглоссы, прослеживаемые во всем творчестве писателя, например, болезнь, большой, великий, вечный, и, напротив, только в одном его произведении — например, безудерж в “Братьях Карамазовых”. Последнее слово, обычно в конструкции карамазовский безудерж, при своей низкой частоте, обнаруживает в контекстах сложную соотнесенность с персонажами романа и тотальную оценочность. Напомним, для примера, передаваемые Ипполитом Кирилловичем слова Смердякова об Иване Карамазове, который “ужаснул его своим духовным безудержем”. Важно отметить, хотя бы попутно, ценную для пользователя Словаря вещь — указания в иллюстрациях на то, “кто говорит” и “кому говорит”. Это не только сразу маркирует речь, сознание, кругозор персонажей, отграничивает последних от автора и рассказчика, но и помогает вскрыть через внешний диалог внутреннюю диалогичность и полифоничность произведений Достоевского.

Более глубокому раскрытию особенностей словоупотребления служат в статье Идиоглоссария зоны Комментария и Примечаний — новые для писательского словаря. Они предлагают читателю фактологическую информацию, диапазон которой необычайно широк — от сведений о неразличении значений слова в одном употреблении до фиксации его игрового, символического, образного применения, использования в “чужой” речи. Каждый тип такой информации высвечивает определенные грани, текстовые функции идиоглоссы, в конечном счете — ее место в той реальности, которая воссоздается Словарем. Например, в названных разделах статьи к слову-философеме вещь у Достоевского (употреблено 930 раз, 485 — в художественных текстах) выявляются такие свойства, как вхождение в афоризмы (Вера и математические доказательства — две вещи несовместимые), использование в устойчивом выражении в форме множественного числа (существующие порядки вещей), чрезвычайно развитая сочетаемость, позволяющая ответить на вопрос, как атрибутирована вещь Достоевским. А она у него: великолепная, гибельная, наиопаснейшая, нехитрая, поэтическая, превеселая, сбивчивая, необходимая, русская; серьезная и характерная, не очень-то казистая и неэффектная, страшная и святая... (здесь уместно будет продолжить цитату из Бахтина, приведенную в начале рецензии: “Изображаемое слово сходится со словом изображающим на одном уровне и на равных правах. Они проникают друг в друга, накладываются друг на друга под разными диалогическими углами”.) Крайне любопытны завершающие статью Примечания, в которых вещь предстает не только как элемент мира писателя, но и как некая сущность, вокруг которой создается свой мир. Вещью у Достоевского названы: “Анна Каренина”, “Европа”, альбомчик, анфизема, борьба, деньги, заплаточки, здоровье, значение спиритизма, красота, кровь, нервы, остроумие, папиросочница, посредственность, психология, рай, репрессалии, рубашка, самолюбие, свойство легковесности, совесть присяжных, убийство... и даже — дважды два четыре. Современная лингвистика отыскивает и анализирует слова с широкой семантикой, способные обозначать практически все что угодно. Приведенные примеры наилучшим образом подтверждают принадлежность слова вещь к таким единицам. И, как это ни покажется парадоксальным, — к выразителям категории неопределенности, фундаментальной для поэтики Достоевского6 .

Нетрудно представить, сколь сложен процесс осмысления и систематизации огромного исходного материала Словаря. И понятно, что какие-то решения его составителей покажутся спорными. Так, можно обсуждать целесообразность подачи фразеологизмов, состоящих из двух идиоглосс, в статьях на каждую из них, а не в одной — с соответствующей отсылкой. Например, выражение Бог видит в статьях Бог и Видеть подается разными составителями по-разному; кроме того, почти целиком повторяется иллюстративный материал, что не вполне оправдано в словаре объемом около тысячи страниц. Вызывает сомнение включение в тропеическую рубрику с указанием в метафоре примеров на стертые метафоры — см. многочисленные общеязыковые конструкции типа время идет, шло, прошло, пришло, уходит и под. в статье Время. Представляется, что раздел “Ироническое употребление слова” в Комментариях можно было бы дополнить определением “употребление в ироническом контексте”, так как приводимые здесь цитаты часто демонстрируют порождение иронии не конкретной идиоглоссой, а совокупным действием образующих высказывание единиц. Вот лишь один пример — к слову верить: [Черт:] Моя мечта — это воплотиться, но чтоб уж окончательно, безвозвратно, в какую-нибудь толстую семипудовую купчиху и всему поверить, во что она верит (“Братья Карамазовы”). Однако, даже полемизируя по этим и другим вопросам с составителями Идиоглоссария, обнаруживая в нем опечатки и технические погрешности, едва ли можно усомниться в его прикладной, эвристической и эстетической ценности. Словарь, который концентрирует в себе разнообразную и богатую информацию, демонстрирует искусство писателя “допустить слово до звучания во всем его размахе”7 , найдет различное применение в дальнейшем изучении творчества Достоевского. И, полагаем, он вполне может стать книгой для сквозного и выборочного, ради удовольствия, чтения.

1 См. об этом: Русская авторская лексикография XIX-XX веков: Антология. - М., 2003; Шестакова Л.Л. Современная картина авторской лексикографии // Лингвистика и поэтика в начале третьего тысячелетия: Материалы международной научной конференции. - М., 2007.

7 Бибихин В.В. Язык философии. - М., 2002, с. 49.