Артем Каратеев

Русский мiръ. Пространство и время русской культуры

За последние два десятилетия выходило в свет немало периодических изданий, пытавшихся взять на себя роль интеллектуального лидерства на путях поиска “русской идеи” и стать для современных славянофилов тем, чем был “Мир искусства” для приверженцев модерна и символизма или газета “Правда” для правоверных большевиков. Но то ли проблемы были неподъемными, то ли подходы несовершенными, но результат налицо — ни одно из этих изданий не стало тем, чем хотело бы быть.

Сегодня разговор пойдет об альманахе “Русский мiръ”, появление которого (что вполне закономерно в свете вышеизложенного) вызвало здоровый скепсис. Ну а дальше начались совпадения, которые заставили меня не только изменить точку зрения, но и поверить, что не только книга и ее автор находятся в сложной, не поддающейся до конца объяснению связи, но и книга и рецензент — тоже.

Пойдем по порядку. Взятый в руки, альманах наугад раскрылся на черно-белом фото: маленький остров с колокольней, видением повисший на тонкой линии горизонта между небом и зеркальной водой. Что-то очень знакомое. Вчитался — так и есть — Русский Север, Кубенское озеро, Спасо-Каменный монастырь. Именно эту картину видел летом во время поездок по Вологодчине. Статья православного писателя Александра Никитина рисует строгим, как северная природа, и точным языком историю “Северной Фиваиды”, Белозерского края и упомянутого Спасо-Каменного монастыря. Статья датирована 1978 годом и исполнена скорби по утраченной святыне, разрушенной в 1930-е годы. Сейчас монастырь восстанавливают.

Следующий случайно открытый материал — короткие зарисовки Георгия Пилипенко, прозаика, поэта, переводчика, а заодно штурмана дальнего плавания, о дальних морях и о Париже. Даже скорее анекдоты о туристах, а не зарисовки — живые диалоги столкнувшихся с чужой культурой, чужой средой, чужим языком. “— А девять тысяч по-ихнему это сколько? — Девять тысяч. — Смотрите. Все как у нас”. …В Париже я побывал вскоре после поездки на Русский Север; из французского знаю пару фраз да пару десятков слов различной тематики, так что и истории Пилипенко оказались тоже про меня.

Рядом — отрывок из книги Наталии Нарышкиной (Прокудиной-Горской) “Семейная сага”, наиболее ярким героем которой является Сергей Михайлович Прокудин-Горский. Еще лет восемь назад, в поисках материалов для диссертации, я случайно наткнулся в библиотеке Конгресса США на его потрясающую коллекцию цветных (!) фотографий Российской империи. Потрясающую, потому что уходящая в небытие страна, которую все привыкли видеть черно-белой или в тонах сепии, становится, благодаря цветам, вдруг живой и близкой. Непосредственное, как из окна вагона, восприятие — вместо традиционного, бесцветного. Изобретенная им самим технология позволила Прокудину-Горскому запечатлеть города и села, архитектуру и современников — как именитых, так и безвестных; рядом с церквями — паровозы, рядом с Львом Толстым — крестьянские дети и рабочие.

Издание удивило пестротой и вот этими и другими совпадениями.

“Альманах предоставляет свои страницы авторам со всего мира, пишущим на русском языке, исследующим различные стороны русской культуры, ее связи с другими культурами”, — пишут в аннотации его составители. Главный редактор Дмитрий А. Ивашинцов более четко обозначает смысл издания: “Наш альманах является частью цивилизационного проекта “Русский мiръ”, предложенного Международной ассоциацией “Русская культура”… Этот проект предполагает построение этнокультурной общности “Русский мiръ”, онтологическим ядром которой станут традиции православия, русский язык и русская культура, а структурную связность (соборность) обеспечат современные информационные технологии”.

За громкими и неоднозначными словами с расплывчатыми понятиями (этимологической загадкой так и осталось словосочетание “цивилизационный проект”) читается неготовность создателей охарактеризовать свое детище. Поэтому, наверно, они обратились за помощью к сотрудникам кафедры ЮНЕСКО при петербургском отделении Российского института культурологии с небольшой анкетой. Но участие четырнадцати ученых, к сожалению, создало такую яркую палитру ответов, что вряд ли помогло в определении места и целей издания.

Хотя почему “к сожалению”? Во-первых, большое видится на расстоянии, а во-вторых, эта неопределенность подчеркивает многогранность и сложность самих понятий русской культуры и русского мiра.

Что ж, давайте читать и разбираться дальше!

Вот воспоминания Даниила Гранина об Алесе Адамовиче и А.Д. Сахарове. Статья Владислава Краснова, посвященная анализу русских революций с позиций Эдмунда Берка — английского политика и философа, одного из основоположников консерватизма. Поэма Олега Охапкина “Испытание Иова” и стоящие на стыке мемуара, шаржа и сатиры воспоминания о нем Александра Завьялова. Главы из неоднозначного как по художественной ценности, так и по идее романа Александра Водолагина “Ворох, или Играющий с огнем”. Особо следует отметить неожиданную для такого издания и явно придающую ему наднациональный характер работу Дмитрия Михалевского о восприятии пространства в различных культурах и в различные эпохи и о его связи с особенностями развития этих культур, их эстетики, художественного творчества, философии…

Материалы разнообразны как тематически, так и жанрово: художественная проза, поэзия, философские эссе, критика, воспоминания, этнографические заметки, отчеты о работе конференций, фестивалей, рецензии и т.д.

Несмотря на заявленную главным редактором ориентацию, составители не замыкаются на исключительно традициях православия и русской культуры либо трактуют их довольно широко, предоставляя страницы тем, кого можно было бы обвинить как в космополитизме, так и в отсутствии видимого пиетета к православию.

Вот именно это расширение понятия русской культуры заслуживает особого внимания. Начнем с простого — с ее географии. Уже сказали про Русский Север, про Америку, где хранятся фотографии Прокудина-Горского, про Дмитрия Михалевского, обратившегося в своем исследовании прежде всего к Греции, про Париж…

Про Париж в альманахе пишет также дипломат Валерий Матисов, семнадцать лет проработавший во Франции и Италии. Он описывает свои встречи с мэтрами русской / советской, французской и итальянской культуры и политики, одно перечисление имен которых заняло бы полстраницы, — Анна Ахматова, Константин Симонов, Луи Арагон, Марчелло Мастрояни, Шарль де Голль… У Матисова встречаем и интересную мысль о характере связей между государствами, подтверждающую идею Эмиля Дюркгейма о культуре как о важнейшем элементе человеческой интеграции. “Опыт международных связей показывает, — пишет Матисов, — что очень часто одним из первых соглашений, которое подписывается после установления дипломатических отношений между странами, является соглашение о культурных обменах и сотрудничестве. И наоборот, даже при резком ухудшении политических отношений между двумя странами, когда они буквально “дышат на ладан”, подписанное ранее соглашение о культурных обменах, как правило, продолжает выполняться обеими сторонами, играя роль последней связующей нити между ними”.

К широкой географии добавим еще Финляндию (презентация в рамках альманаха русскоязычного журнала “LiteraruS — Литературное слово”), Эстонию (материал о проводившемся там конкурсе русской поэзии), Болгарию (статья Ольги Мусатовой “Русский крест — болгарская канва. Память Болгарии о временах Освободительной войны 1877—1878 гг.”) и т.д.

За такой пестротой легко угадывается желание составителей альманаха показать, что география пространства русской культуры уже давно совпадает с географией всего мира, а время русской культуры задает один из главных векторов развития всего человечества.

По сути, такое утверждение имеет два легко прочитываемых аспекта. Первый. Дело не просто в широком распространении русской культуры, а в том, что она вобрала в себя, присвоила первоначально чужеродное, не свое. Так русским городом стал Париж, так русским мемориалом стала болгарская земля…

И второй. Носители русской культуры — это необязательно русские. Русская культура — это культура, открытая для всех, она наднациональна по самому своему происхождению. Вряд ли кто будет оспаривать принадлежность к русской культуре Алеся Адамовича, и ничего случайного, что эстонцы и финны пишут на русском языке, а швед Бьерклунд с гордостью называет себя русским морским офицером (помещенные в альманах воспоминания Б. Бьерклунда охватывают период его детства, пришедшегося на начало XX века и прошедшего на окраине Санкт-Петербурга, и трагический период начала 1917 года — смуту в головах и душах, отречение императора, воспринятое многими офицерами почти как предательство, разложение армии и флота, составлявших совсем недавно гордость Российского государства).

И наверно самое странное, что в этих аспектах нет того, что принято называть “конфликтом культур”. Ущемляет ли французов словосочетание “русский город Париж”? Очевидно, что нет. Очевидно, что речь идет о создании новых смыслов, о включении Парижа в русский мир без ущерба для мира французского. Ущемляет ли шведов, финнов, немцев, что представители их народов воспринимали русский мир как свой, органично родной?

Так исподволь открывается еще одно измерение в пространстве русской культуры — измерение личное. Все становящееся “своим” и “родным” уже никак не может быть только объективным, оно получает свой “субъективный” модус существования внутри человека. И чем роднее — тем субъективнее. Как у Цветаевой — “Мой Пушкин”. И все. Этим все сказано. Именно о таком личном измерении говорит на страницах альманаха культуролог Анна Венкова: “Для меня понятие “русского мира” — скорее, виртуальная конструкция, некая ментальная форма, чем феномен, выстраивающийся на основании действительности. У Йозефа Бойса был проект “Внутренняя Монголия”, про Монголию там речь не шла, ключевое слово здесь “внутренняя” — это своеобразная внутренняя Одиссея, цепочка личных ассоциаций”. Через такую цепочку ассоциаций (Вологодчина — Париж — Прокудин-Горский — …) возникло в альманахе отображение моего “русского мира”. У других — через другие цепочки. Мозаичность издания оправданна — каждый находит свои ассоциации, — главное, не перегнуть, чтобы мозаика-картина не превратилась со временем в мозаику-игру.

В эпоху перемен и разнообразных кризисов (как локальных, так и глобальных) проще увидеть подлинные ценности и настоящие идеи. Как правило, потому, что их девальвация в таких условиях минимальна. Русская культура — это, наверно, то единственное, что за последние годы не потеряло в цене (чего не скажешь об отечественной экономике, политике, науке или военной мощи). И добровольное признание роли и масштаба этой культуры как в отечестве, так и за его пределами — лишнее подтверждение ее инвариантности и подлинности.