Александр Вейцман

Стороны cвета (Нью-Йорк)

“Стороны света”, как и любое пространство литературного журнала, начинается с названия: в данном случае, с аллитеративных двенадцати букв, медленно движущихся от низких сонорных — ввысь, то есть — к свету, к поднебесью. Сетевая модель журнала предполагает мгновенное чтение в любой точке земного шара. Достаточно вспомнить незатейливые строки Юрия Левитанского:

Если открыть №№ 7, 8 журнала, то перед нами распахнутся сразу несколько жанров. Канонические поэзия, проза, переводы. Менее традиционное “плавание”. Выходящие за рамки “толстого” журнала живопись и светопись. Впрочем, буквальное восприятие этих жанров не делает “Сторонам света” доброй услуги, ибо, скажем, поэзии в прозе Надежды Вилько не менее, чем прозы в верлибре Рафаэля Левчина. Удивительный (первый!) рассказ Нины Горлановой “Девочка росла” сопровождается ее же картиной “Цветы и вино”. Свои два гигантских стихотворения Олег Асиновский именует полотнами. Строгих жанровых правил в журнале, к счастью, нет; зато есть импровизация.

Несмотря на воздушность и некоторую хаотичность, в обоих номерах проступает четкая гармония самого составления. Переход от одного материала к другому происходит плавно: после прочтения парижского дневника Манука Жажояна — его анализ французских стихов Иннокентия Анненского. Или переводы из Михаэлы Москалюк на тему чешского “потемкинского” концлагеря Терезиенштадта перевоплощаются в разностороннюю публикацию Елены и Сергея Макаровых об этом же лагере. Фотографии, пейзажи, Мельпомена. И, словно человеческие жизни, повсюду разбросаны поэтические строки в переводе Инны Лиснянской:

Редакционный выбор отдела поэзии в первую очередь интересен тем, что его нельзя подвести под конкретные рамки или стихотворную идеологию. Составители журнала не пытаются сосредоточиться на конкретном “изме”, стиле, течении. В каждом номере — по нескольку имен: от жанра эпоса (Вадим Месяц) и поэтической прозы (Аля Кудряшева) до любовной лирики (Анастасия Строкина) и философского верлибра (Рафаэль Левчин).

Четыре, семь, десять стихотворений, и за ними, словно вдогонку поэтическому катарсису, — переводы и аналитические статьи на тему. И даже некий сравнительный экзерсис: Алексей Цветков предлагает английский оригинал, создает для него подстрочник, обрамляет предисловием-напутствием. Неожиданно мы узнаем об английском поэте Чайдеке Тичборне, авторе единственного стихотворения, написавшем его накануне казни в одну из ночей елизаветинской эпохи. Цветков призывает переводчиков к действию и подчеркивает для них основные элементы оригинала: односложные слова и англо-саксонские корни. “Грамотный русский переводчик, конечно, должен все это учесть и воссоздать в переводе... Но средств для этого у него нет, и взять их неоткуда”, — напоминает при этом Цветков. Тем не менее, тем не менее...

Над секстетами Тичборна склонились переводчики, среди которых как минимум двое — Гандельсман и Кружков — обладают абсолютным слухом. В результате перед нами появились пять разных переводческих текстов, и в каждом безусловно есть свои достоинства. Гандельсман все восемнадцать строк снабдил мужскими рифмами, приблизившись к односложной музыке оригинала. Он также создал ауру ветхости в тексте, добавив архаизм (“днесь”) и призвав квазибиблейскую словесность: “Я путь торил, и знал куда торил: / по гробу своему, — едва рожден”. Перевод Кружкова также сохраняет музыку, хотя и посредством женских окончаний в некоторых местах, но главное — его слог возвращает нас к шекспировской эпохе. Начало стихотворения “Моя весна — зима моих невзгод” напоминает первые строки из “Ричарда III”: “Итак, преобразило солнце Йорка / В благое лето зиму наших смут” (перевод М. Донского). Рефренные строки “Сколь горек мне доставшийся удел: Вот — жизнь моя, и вот — ее предел” граничат с Сонетом 64: “А это — смерть!.. Печален мой удел. / Каким я хрупким счастьем овладел!” (перевод С. Маршака). Шекспиру было двадцать два года, когда господин Тичборн взошел на эшафот.

Кстати об эшафоте. В рубрике “Критика, эссе” мандельштамовская “Ода” Сталину, о которой написано, верно, больше, чем о любом другом стихотворении О.М., попадает под аналитическую лупу С. Саакадзе и И. Фролова. Вероятно, в подобном труде есть что-то от удела Сизифа: в “Оде” можно приблизиться к смыслу, но не постичь тайны. То же самое можно сказать о “Стихах о неизвестном солдате” и нескольких других — из последних лет жизни О.М., когда его внутреннее безумие граничило с кафкианством, но по интенсивности уступало безумию общества. Поздний О.М. — это прежде всего фонетика, костный хруст строфы. Но и символизм, отчасти пришедший на смену его раннему акмеизму. Саакадзе и Фролов затронули все эти аспекты, но особенно сосредоточили внимание на символистской подмене. Мандельштам — Прометей. Сталин — Иисус, точнее — Иисус Отступник. Возможно. Хотя и напрашивается вопрос: действительно ли присутствует Сталин в этой посвященной ему оде? Если продолжить вывод В. Гандельсмана (из статьи 1999 года): Сталин, Эсхил, Гомер — лишь части словаря в этом стихотворении. Сталин — не герой, а часть речи.

“В чем различие между одой Эндрю Марвелла Кромвелю и рапсодиями Бехера Сталину и Ульбрихту?” Это уже из другого эссе: “Писатель и коммунизм” Джорджа Стайнера, где знаменитый филолог рецензирует книгу Юргена Рюле “Литература и революция”. Не столько рецензирует, сколько размышляет на заданную тему: о взаимоотношениях литературы и коммунистической доктрины. По Стайнеру, западные умы оказались под не менее сильным влияниeм коммунизма (по собственной воле), чем их подневольные коллеги Блок, Есенин и Маяковский. Внутри, снаружи, абстрактно ли — коммунизм не мешал, а скорее способствовал литературному процессу, ибо, в отличие от фашизма, пробуждал чувства добрые, упираясь в возвышенную мифологию будущего. Задумывались ли мы, каким бы стал Фейхтвангер, если бы не его встреча со Сталиным и “Москва 1937”? А был бы Брехт Брехтом? Если послушать Стайнера, то для Камю и Стейнбека марксизм сыграл “освободительную роль”, что пошло западным прозаикам только на пользу. Все это несет в себе свежий взгляд для русского читателя, который больше сосредоточен на судьбах отечественной литературы. Книга Рюле эти судьбы тоже затрагивает, хотя и более обзорно, чем мы привыкли видеть на страницах Л.К. Чуковской и Н.Я. Мандельштам.

Так что, в распахнутой раме “Сторон света” — www.stosvet.net — есть что почитать. Тональностей здесь как минимум двадцать четыре, а количество сторон, вероятно, не исчисляется. При хорошем подключении к Интернету можно раскрыть сразу несколько окошек в рамках браузера и oдновременно погрузиться в разносторонниe жанры, интертексты, имена. Отчего на какое-то мгновение на душе станет тревожно и хаотично. Но это будет добрая тревога и не менее благожелательный хаос.