Андрей Турков

Т.И. Заславская. Избранные произведения. Том 3. Моя жизнь: воспоминания и размышления

Слово “развилки” встречается на первых же страницах воспоминаний известного экономиста академика Т.И. Заславской о своем жизненном пути. В самом деле, резкими и на первый взгляд неожиданными поворотами судьба ее не обделила.

И это — помимо тех, что в минувшем веке выпали на долю миллионов людей и были связаны с революцией и войной. Первая капитальнейшим образом изменила статус и жизнь интеллигентской семьи, где Татьяна Ивановна росла, глава же о начале второй, гибели матери, эвакуационных мытарствах не зря названа “Катастрофа”, и в изобилии цитируемые в ней письма и дневники того времени живо воскрешают реальную картину пережитого.

Но вот уже сугубо “личный” поворот — переход с физического факультета МГУ на экономический. Что, как, почему?! И до нас доносится взволнованный голос из юношеского дневника победного сорок пятого года:

“Я люблю Сталина, у меня в комнате висит его портрет, а тут (на Украине, куда девушка приезжала вместе с отцом. — А.Т.) говорят о нем скверно. Сердце болит, когда слушаешь. Тетя говорит, что крестьяне не рады возвращению Советов, что их безжалостно грабят, что УКРАИНСКИЕ колхозники голодают без хлеба. Но с чьих слов она говорит?.. Но как же узнать? Ведь мне легко любить и уважать его (Сталина), но это ничего не доказывает. Единственный пробный камень для него — это народ… И в самом деле, мы сидим в Москве, читаем хорошие книжки интересу для, но у нас нет ни одного факта в руках, у нас нет живого материала. И потом, в Москве мы получаем очень неплохие пайки, которых киевляне, саратовцы и туляки не видят. “Значит, — решаем мы, — дело идет на поправку… Ах, как стыдно!.. Нет, я не буду больше так гадко и конфетно болтать о “возрождении” страны… И дело вовсе не в том, что она не возрождается, что я лгала, а в том ужас, что Я НЕ ЗНАЮ”.

В этих горячих совестливых словах — не зерно ли всей будущей жизни, не ощущаются ли уже и стержень личности, и тот “курс”, которого пишущая будет в дальнейшем упорно придерживаться, и основа того драгоценного “имущества”, которое Заславская сорок лет спустя определит так: “Единственное, чем я располагаю, помимо некоторого уровня знаний в довольно широком круге областей, — это научная совесть и гражданское мужество”?

“Нас учили, — с горечью вспоминает она, — двигаться не от анализа фактов — к выводам, а от заранее известных непреложных выводов — к отбору подтверждающих их фактов”. И первый же доклад, где она с критериями научности, почерпнутыми на физфаке, не умолчала о “фактах, говорящих о большой еще крепости капитализма”, навлек на автора обвинения в “ревизионизме”.

К тому же и главный интерес “неофитки” был совершенно “нездоровым”. “…Посещая родственников в папиной деревне Зевнево и принимая участие в уборочных работах в колхозах, я видела, что нищета и бесправность крестьян намного глубже, чем городских рабочих. Возникал вопрос, почему социалистический принцип распределения по труду не распространяется на сельскую часть общества?”.

Именно проблемам оплаты труда в колхозах будут посвящены курсовая, а затем дипломная работы и в дальнейшем кандидатская и докторская диссертации Заславской.

Надежда Заславской на то, что ее путь ученого и путь руководства страной “параллельны” и — хотя бы в дальней перспективе — сойдутся, что “верхи” поймут: село “является не источником развития города, а такой же органической частью общества”, не оправдалась.

Нечего и говорить, что с такими взглядами, как у нее, в тогдашних условиях приходилось действовать, по выражению из одного позднейшего интервью исследовательницы, с наполовину заткнутым ртом: “власть нас не слышала, а если слышала — не понимала”.

Счастье, что из консервативнейшего Института экономики удалось уйти в новорожденное Сибирское отделение АН, обладавшее большей свободой. Однако и сделанный там доклад “О совершенствовании социалистических производственных отношений и задачах экономической социологии”, вскоре за свой воинственный пафос окрещенный “Новосибирским манифестом”, вызвал обвинения в “антипартийности” и… был изъят сотрудниками КГБ — даже у самого автора, вкупе с подготовительными материалами.

В перестройку Заславская, казалось, “дождалась своего часа”: возможности откровенного высказывания своих взглядов, очередной “виток” (развилка?) — создание ВЦИОМА, Всесоюзного центра изучения общественного мнения, и руководство им, активное участие в политической жизни. Однако последнее было, увы, сопряжено с горьким разочарованием и даже прямой травлей и клеветой. Многое оттолкнуло и в “эпохе реформ”, в результате которых, по мнению Т.И. и ряда других ученых, если политические права граждан “несколько расширились, то социально-экономические — существенно сузились”.

Все это побудило ученого с мировым именем отказаться от политической деятельности (“больше ей меня не видать”) и целиком сосредоточиться на научной, предметом которой стало изучение постреформенных сдвигов и перемен в социальной структуре нашего общества.

“Начинали мы, можно сказать, как профаны, — уверяет Татьяна Ивановна рассказывая о рождении ВЦИОМа, — правда, готовые учиться…”

И учится она всю жизнь — у родных, чья, как благодарно пишет Т.И., “деятельность по нашему воспитанию была ненавязчивой, незаметной, но целенаправленной” (“нельзя что-то требовать для себя в ущерб другим” и т.п.), у старших коллег, например, у В.Г. Венжера и др., у ровесников и даже у младших: “думаю, они мне много дадут”, — предвкушала она совсем недавно “контакты” с новым поколением ученых. И прочитав это, я подумал, что ей, вероятно, пришлись бы по душе строчки поэта Дмитрия Сухарева: “Кто-то нас перебивает — поприветствуем его!”.