Мария Игнатьева

Веселая чужбина

Об авторе | Мария Игнатьева — поэт, эссеист, автор книг стихов “Побег” (М., 1997) и “На кириллице” (М., 2004), живет в Испании.

Город Барселона располагает к благости, веселью и наблюдательности. Синее море — в порту дремучие мачты прогулочных яхт, а на горизонте оптические игры парусников с облаками — это море тепло телу летом и приятно глазу зимой. Гора Монжуик (“еврейская гора”) закрывает вид на юг, препиренейские холмы не дают разгуляться глазу на север. Остается, встав к морю задом, а к городу передом, шагать по самой веселой улице Европы — бульвару Рамбла: на одном ее конце Колумб-памятник тычет пальцем в сторону Америки (хотя там на самом деле Индия), на другом — площадь Каталонии. И вот в разбивку к нашему шагу: Рамбла ремесленников (брошки в виде велосипедиков, колье из ракушек, керамические фонарики), затем Рамбла уличных художников (более естественный вариант Арбата), Рамбла живых скульптур (нацелил на прохожих жуткие когти вампир, взмахнул крылами ангел, элегантный господин в белом костюме и белом котелке уселся, спустив штаны, на белоснежном унитазе), Рамбла цветов, Рамбла газет...

Здесь особенно здорово в ранний час, когда цветочники выставляют корзины и ведра, и во влажной ненадышанной прохладе раздаются запахи роз, гиацинтов, лилий. Туристы еще не выбрались из гостиничных номеров и не тянутся по бульвару, глазея по сторонам. Зато уже кое-кто вовсю поспешает: например, Чавье, переводчик “Гарри Поттера” на каталонский, подгоняет сыновей в школу; пожилая дама Малена толкает тележку по направлению к средневековому рынку “Бокерия”; немка-скрипачка Доротея сворачивает в театр “Лисеу” на репетицию; элегантный китаец Ли Фей, в кепке и с шарфом, запарковав госвелосипед (компонент муниципального транспорта), перебегает бульвар, торопясь на работу в Школу языков.

Шаг в сторону от Рамблы — и вы пропадаете в готической тени, отбрасываемой городом: узкие темные улицы, над головой нависают то горгульи (фигурные водосточные желоба), то горшки с геранью и развешанное на балконах белье; арки с подворотнями, церковь святой Марии Морской с невероятным огромным кругом узорчатого окна на фасаде. Еще шаг — и вы в Олимпийской деревне, в экспериментальной лаборатории которой фабрично-складская темная зона превратилась в зеленый и синий (здесь море) жилой квартал. С любой точки городского пляжа видна огромная серебряная рыба без головы и хвоста, поодаль от нее как бы повисают в воздухе три огромные фигуры — пирамида, куб и сфера. Геометрия улиц (Диагональ, Параллель, точные квадраты кварталов Эйшампле) выражает главное в духе этой страны: почти масонскую (недаром здесь расположена главная ложа Испании) смесь расчета и безумия, так удачно нашедшую выражение в инженерно-кондитерской архитектуре Гауди, в сюрреализме Дали, сновидческих абстракциях Миро. И в народном танце сардане: чтобы его сплясать, нужно слушаться счетовода, поэтому лица у всего хоровода исполнителей крайне сосредоточенные, будто деньги считают.

В жизни, а не в танце, тутошние “дети солнца” просты, поверхностны и охотно смеются над фекальным юмором (здесь он почему-то называется “эсхатологическим”), что поначалу вызывает недоумение, пока не окажется, что большей части местных молодых людей свойственны такие славные достоинства, о которых заезжим российским снобам в юные годы и мечтать не приходилось: здравый смысл и культура беспечности, умение спеть не ломаясь, когда попросят, и станцевать на трезвую голову.

Вот в таком “эсхатологическом” климате и родился, смею думать, новый вариант эмигрантского существования.

У Ходасевича есть дивное стихотворение:

Умолченное Ходасевичем так и осталось черновым вариантом. Светлый перекресток (“на средине земного пути”) как будто преградил рифмой (“на дороге у креста”) путь к высказыванию. Квадратные скобки непроговоренной тайны тем внушительней и обидней, что речь идет, возможно, о самом определенном из русских поэтов. Будем догадываться: не учите меня ностальгии и бодрости духа не учите, я лучше вас знаю и умею соединить свет с пылью и сухостью, а не с туманом и влажностью. Это и есть настоящая почва идеализма: обстоятельства вторичны, они — присказка, а сказка и тайна — первичны. Гегель произнес: “Философский идеализм состоит только в том, что конечное не признается истинно сущим”. А это ведь означает, что культура, поставившая на радости существования, идеалистичнее той, что поэтизирует его бренность. В прославлении утреннего кофе больше идеализма, чем в любви к осенним туманам. “Истинно сущей” признается лишь своя способность к таковому прославлению.

Трое русских писак в Барселоне (Павел Лукьянов, Юрий Михайличенко, пишущий по-испански, и ваша покорная слуга) треплются по вечерам то в тавернах, то в театре “Льантиол”, которым руководит Юрий: за тяжелой шторой — вход в темный зал с красноватым светом, круглые столики для зрителей, небольшая сцена для небольшой труппы — в пять-шесть человек. Опыт, порождаемый этим трепом, лепит семинары, концерты, мизансцены. Полтора года ежемесячных занятий по русской поэзии ХХ века. С десяток умненьких каталонцев и пяток любознательных русских обсуждают стихи Набокова, Хармса, футуристов. Слушают, как Паша с Машей взволнованно не соглашаются друг с другом, разбирая подборки Цветкова, Гандлевского, Степановой, Айги, Гронаса.

Раз в год — концерт на День святого Георгия (об этом дне ниже). Еще две презентации — РИО и ARCA (на основе РИО появилась “Русско-каталонская ассоциация”). Залы, собирающие до ста человек, на сцене — краса русско-каталонского общества: музыканты, переводчики, артисты. Презентацию РИО в октябре открывает литкритик Наталья Иванова, АRCA в марте — лирик Сергей Гандлевский. Снова чтения, театр и музыка. Зал набит битком. Наталья Иванова строит свое выступление на веселой метафоре: эмигрант как колобок — если бы он не уехал, его бы съели еще раньше. Верно: надо так исхитриться, чтобы выйти живым из встречи с четырьмя эмигрантскими опасностями: зайцем (трусость), волком (жадность), медведем (инерция) и лисой (зазнайство живчика). Рецепт: пей воздух той культуры, в которую тебя завел твой авантюризм и бабкин недосмотр. Позволь кровообращению двигаться в ритме чужого танца. По-волчьи выть не всегда плохо, особенно если это не волки, а люди, много поработавшие на то, чтобы выжить без обиды в западноевропейской тесноте.

День святого Георгия, драконоубийцы и спасителя принцессы, и покровителя Каталонии, — это каталонский вариант Валентинова дня. По преданию, из крови убитого дракона выросли розы, поэтому на Sant Jordi, 23 апреля, парочки дарят друг другу розы. Цветы пока (все труднее становится понять границу между равноправием полов и их смешением) получают, как правило, дамы. А кавалеры получают по книге. Почему книги? Происки книгопродавцов, легенда о том, что в этот день родились Шекспир и Сервантес? Как бы то ни было: села и веси Каталонии покрываются книжными лотками и ведрами с розами. В школах к этому дню приурочиваются jocs florals — литературные конкурсы, традиция которых восходит к средневековым цветочным играм. Мой сын, к слову, в десятилетнем возрасте получил свою единственную премию за следующий стишок (подстрочник с рифмованного оригинала):

Буквальный перевод превратил немудрящее детское изделие в отличное восточное двустишие. Договорю: у двойственного эмигрантского существования мало шансов сохранить в нетронутом виде изначальные ценности, но появляется возможность их перевода, иногда даже в лучшую сторону.