Анна Кузнецова

Постмодернистский роман с ослабленным сюжетом, представляющим собой пере- плетение судеб условно главных героев (условно, потому что прием — внутрен- ний монолог — делает главным каждого героя, а роман чрезвычайно многогеройный), каждому из которых условно посвящена одна из пяти частей (условно — потому что членения могло и не быть, текст однородный на всем протяжении). Люди в романе посттрагические, травмированные — кто Холокостом, кто цунами, кто собственным злом, кто всеобщим цинизмом, разлившимся в мире, — ничего не чувствующие, кроме страха за свое благополучие (исключение — дети и индус Шахья), но живые и интересные. Одни из них живут и умирают, другие сокращают их судьбы до синопсиса и продают — пишут книги, снимают кино. Этот “менеджерский” взгляд на мир, обесценивающий живое, неподвластное схеме, — объект сатиры автора: “Пишем: на картине будет изображен мальчик, стоящий на коленях спиной к нам, на первом плане голые пятки, фронтально — седой мужчина, за его спиной на заднем плане нечеткие лица. Свет изнутри наружу. Тона темные”. (Синопсис на “Возвращение блудного сына”.)

“Романы бахт” — это “цыганское счастье”. Так называется программный рассказ режиссера, актера, телеведущего, тележурналиста Ваграма Кеворкова. Книгу открывает мемуарный очерк “Высоцкий, Вертинский… и длинная ночь” — о встречах с замечательными людьми в качестве телеведущего и не только — это лучшее в книге, автору удается подметить в каждом из этих людей живое, индивидуальное: исполнительскую гениальность Вертинского, гостеприимство Расула Гамзатова, матерное остроумие Махмуда Эсамбаева...

Автор послесловия Юрий Кувалдин, печатавший Кеворкова в своем журнале “Наша улица”, по ходу рассказа об авторе излагает Канта, Циолковского и собственное мировоззрение.

Дан Маркович — один из редких сегодня прозаиков, способных игнорировать соцзаказ (созданное у писателя внелитературными средствами ощущение нужности или ненужности направления собственных поисков). То, что его прошлый роман “Vis Vitalis” (см. “Ни дня без книги”, 2007, № 9) побывал в лонг-листе Букера, для меня потрясение — бескорыстие веет от каждой строчки этого автора.

В новом романе герой — 66-летний одинокий человек, не желающий жить с людьми. В прошлом он занимался наукой, умерщвляя подопытных животных. “Я ничего не понял тогда, убивал без сомнений, но с напряжением, преодолевая страх, который не мог объяснить, да и не хотел. Потом так случилось, что перестал убивать — отпала необходимость. Но, оказалось, то, что называют душой, или личностью, — тоже вещь, и ведет себя как любой материал: внутренние напряжения приводят к скрытым повреждениям, они понемногу, постепенно проявляются, вылезают, и никуда не деться… (…) Прислушиваясь к тому, что происходит во мне, я все больше удалялся от окружающих, терял интерес к ним и к тонкой, нервной умственной работе, в начале которой — обычное убийство”. Он вспомнил свое давнее хобби и стал художником. И пустил в свою мастерскую гибнущих от холода, голода и человеческих побоев бездомных котов, в мир которых и “перебежал”.

Ярославский прозаик, пишущий художественную историю родного города, приверженец классических традиций, называет свои романы фамилиями главных героев — о его прошлом романе “Панков” см. “Ни дня без книги”, 2004, № 6.

В романе “Салин” переплетаются линии главного героя Сергея Салина, пришедшего с афганской войны, и его прадеда-большевика, погибшего в ярославский белогвардейский мятеж 1918 года, но вернувшегося посмотреть на результаты дел своих, свободно пересекая времена и пространства, дорогой навестив древнегреческого киника Диогена, что стоило тому жизни… Связывает их миф о летающей пуле, которую, как Кощееву иглу, держал в сложном тайнике бывший кладбищенский сторож, да вдруг потерял.

Журнальный вариант романа удостоен премии им. И.З. Сурикова.

Посвящение “Толе Гаврилову” настраивает на взыскательность, но оказывается претензией. Претенциозность на всех уровнях и стала главным недостатком романа, на уровне стиля это выглядит как небрежная игра в метафоры абстрактными категориями: “Многие из нас вертели реалиями, пока время не пронзило каждого, как шашлык, пригвоздив к тому, что мы называем действительностью”. Через предложение: “Лишь добрые доктора помогают им, вливая в их пасти и вены бетон времени (…)” Увы, пока автор не разберется, в каком агрегатном состоянии пребывает время в его хронотопе, редкая уличная птица долетит до середины его улицы.

Новые стихи Григория Кружкова, при всей их внешней традиционности и фирменной погруженности в мировую культуру, полны сюжетных находок (“Отпевание”, “Малтус”) и точных наблюдений:

А ведь и правда, есть в лице немолодого Бунина что-то от дога, как в лице Пастернака — сразу и от араба, и от его коня…

Книга, собравшая все стихотворения Леонида Костюкова, больше известного как прозаик и эссеист, с 1996 года, получилась тонкой, нет и пятидесяти страниц, — но емкой. Открывает ее стихотворение “Памяти тестя”, которое задает сразу тему и планку, следующее — “Взрослеющие дети” — столь же сильное и о том же: о таинствах жизни и смерти. Это философская лирика в традициях русской поэзии, когда поэту необходима форма, не нарушающая внятности поэтического высказывания. Тем не менее Костюкова явно беспокоит стертость такой формы; не желая терять ясности мысли, он все же расшатывает катрен, то прибегая к шестистрочной строфе, то вообще отказываясь от деления на строфы: раздел “Длинные стихотворения” — стихи, записанные прозой. Название книги — образ нетающего снега на щеке Лота, теряющего все, что любил:

Мария Галина, человек, знающий подробности удивительного многообразия земного мира как ученый-биолог, не устает ему удивляться как поэт, неслучайно ее прошлая книга называлась “Неземля” (М.: Арион, 2005); избранные стихи оттуда вошли в данное издание. Основная эмоция поэта — понимание фантастичности мира, в котором мы живем как в обыденности, привычно и плохо. Поэзия ее разворачивается между двух образных доминант: “Запекая картошку в золе / ты не думай о том, что в земле (…)”. В земле — неземля: корни, черви, химические элементы. Неземля — это то, чего мы о своем мире не знаем или не понимаем, ведь и полеты в космос нас давно не удивляют и не интересуют, как, впрочем, все, что непригодно в пищу и прямо не угрожает. Отсюда земля, вероятно, — сфера нашего обыденного существования. Излюбленный прием Марии Галиной — взгляд на землю неземными глазами, иногда персонифицированный:

“Я очень люблю поздние поэтические книги” — пишет автор предисловия Марина Бородицкая. Присоединяюсь. Лучшее в стихах Дины Крупской — проницательный, обнажающий сущность взгляд на людей. Стиховая эмоция удивления жизнью как субстанцией формирует этот взгляд на других после длительного погружения в себя: а как они с этим управляются? Кто они? Что они? Разворачивается галерея точных зарисовок: бомж, чета алкоголиков, дурочка, юноша:

Первая книга Анны Шумской из Торжка называлась “Парки осени”, а следующая будет, вероятно, о весне. В нынешней, зимней, лучшее — фактологические вкрапления в стиховую ткань, компенсирующие интонационную монотонность:

Михаил Сукерник (1959—2008), врач-анестезиолог из Сибири, жил в Нью-Йорке, заочно учился в Москве, в Литературном институте. Посмертный сборник стихотворений издали его друзья, составитель не указан. “Людей условно можно разделить на артистов и поэтов. Артистом быть проще” — из раздела афоризмов. По этому “простому” пути он и шел: стихи его предельно артистичны, каждая строчка стремится к афоризму.

Харьковчанин Сергей Черняев (1970—2002) был человеком разносторонним: кандидат в мастера спорта по легкой атлетике, филолог, кандидат философских наук, он писал неплохие стихи на русском и украинском языках. Это первый его сборник на русском языке, на украинском вышли уже три — прижизненный и два посмертных.

Михаил Красиков — доцент кафедры этики, эстетики и истории культуры Харьковского политехнического института, кандидат филологических наук, директор этнографического музея, поэт (см. о его книге “Божья вишня”: “Ни дня без книги”, 2008, № 10). Книга, посвященная годовщине со дня смерти матери автора, эмоциональной подлинностью отсылает к “Избяным песням” Н. Клюева:

Сборник начинается с дружеских посланий, оканчивается циклом “Когда не пишется” и в общем оставляет впечатление, что версификационная потребность опережает здесь все прочие причины писать стихи. Они слишком легко перелагаются в прозу, не касается это только одного стихотворения — с центонами из “Песни Песней”.

Велимир Петрицкий — философ, культуролог, один из крупнейших библиофилов России, главный редактор альманаха “Невский библиофил”. Стихи его продолжают традицию русского космизма.

Юрий Тубольцев интересно работает с наследием обэриутов, в попытке разрушить привычные смысловые связи слов и явлений создавая новые. Когда возникает философский подтекст, получается интересно. Особенно когда складываются драматические сюжеты: “Однажды узел решил развязаться. Развязывался, развязывался, развязывался и развязывался. А его все веревкой звать стали… — а что такое веревка? — поинтересовался узел. — это ты, — ответили ему все. А узел так узлом и остался. — сами они веревки, — смеялся над всеми узел”. (Философский узел). Книга миниатюр разделена на три части: Тубокку, Юрокку, Ютукку. Отличия между ними, вероятно, как у хайку и хокку.

Дополненное более поздними очерками переиздание монографии “Постсимволизм: Теоретические очерки русской поэзии XX века”, написанной в 1995 году и изданной в Самаре в 1998-м мизерным тиражом в сто экземпляров. Базируясь на систематике И.П. Смирнова и концепции психологического становления интеллекта Выготского, включающей понятие “ментальные кризисы”, профессор РГГУ В.И. Тюпа в узкопрофессиональном аспекте рассматривает смыслополагающую направленность духовной жизни эпохи кризиса символизма и наследующих ей явлений.

Юбилейные размышления литературоведа, театроведа и культуролога о судьбах России, в прозе и стихах. Основная мысль: “И каждый вечер в час назначенный / Стоит, качаясь, у плетня / Увы, не стан, шелками схваченный, / А Ванька, всеми одураченный, / Московского царя кляня”.

Исследование поэзии “стиля Inferno” (А. Блок) на новом рубеже веков: репрезентация загробного мира в сегодняшней поэзии дает большое многообразие образов, от традиционных, как, например, образ воды у поэтов Серебряного века, до самых произвольных. Впечатляет количество теоретического материала и художественных текстов, проработанных авторами для этой небольшой, но очень интересной работы.

Шатровый белокаменный храм Преображения в подмосковном селе Остров — шедевр зодчества рубежа XVI—XVII веков, который упорно приписывали “народу-плотнику”, тогда как его автор — итальянский зодчий.

Реставратор и историк архитектуры Вольфганг Вольфгангович Кавельмахер (1933—2004), родившийся в Москве, но в детстве сосланный с матерью в Воркуту, исследовал храм долгие годы, но написать и подготовить монографию не успел. Из его черновых рукописей эту книгу собрал его сын, профессор С.В. Заграевский, дополнивший труд отца библиографией В.В. Кавельмахера, статьей А.Ю. Виноградова о новейшей истории островского памятника и собственной статьей о царских подмосковных резиденциях XVI века.

Присутствие в современной словесности Иннокентия Федоровича Анненского, педагога, драматурга, критика-эссеиста, предтечи поэтической критики ХХ века, и поэта, повлиявшего на все постсимволистские течения, — весомо и многообразно, как показали конференция, проведенная Литературным институтом им Горького в 2005 году в честь 150-летия со дня его рождения, и сборник, вышедший как раз к столетию со дня его смерти.

Фундаментальный труд, представляющий в архивных документах и опубликованных материалах (в случаях, когда документы утрачены) деятельность Санкт-Петербургского РФО за весь период существования этой организации (1907—1917), созданной для объединения просвещенного духовенства с русской интеллигенцией, подготовлен группой ученых при поддержке научных фондов и увлеченных философией магнатов-энтузиастов, заявивших таким образом о желании содействовать развитию философии в современной России.

Первый том охватывает период работы общества с 1907 по 1909 год, второй — 1909—1914 годы, третий — 1914—1917 годы. В каждом из сборников материалы членятся на авторизованные: доклады и выступления, публикуемые по архивным материалам, — и неавторизованные: доклады и выступления, публикуемые по позднейшим изданиям, материалы периодической печати и организационные документы, в том числа стенограммы.

“Русская культура в системе сущностных суждений о самой себе” — так определяет Русская Христианская Гуманитарная Академия концепцию серии книг “Pro et contra”.

Почти тысячестраничный том — собрание критических суждений о творчестве З.Н. Гиппиус в 1-й части — доэмигрантском, во 2-й — в эмиграции. “Войдя в литературу в эпоху символизма, она воплотила в творчестве его главный завет — слияние личной судьбы с созидаемым искусством, воплощение личности в мире фантазии”, — составитель в предисловии дает очерк личности З.Н. Гиппиус и рассказывает о ее многообразной общественной деятельности в дореволюционной России и русском зарубежье. Большинство рецензентов ее художественного творчества дали точные оценки и разборы, так как достоинства и слабости его самоочевидны. “Есть писатели, которым нельзя обойтись без религии, как хромому без костылей. Печально лишь то, что костыли стали для З. Гиппиус символом движения, и что она отдала едва ли не все свои творческие силы малоинтересному делу приискания возможно удобных костылей” (Е. Лундберг, “Религия и лирика несвободной души”, 1914).

26-й том Собрания сочинений В.В. Розанова представляет его книгу “Религия и культура” и критико-философские выступления, собранные из периодики 1902—1903 годов, кроме уже опубликованных в предыдущих томах. В.В. Розанов писал в предисловии к “Религии и культуре”, сборнике статей, выходившем двумя изданиями в 1899 и 1901 годах, когда “политика” еще не проявилась во всей действенной мощи: “Политика”, шумные “партии” — все становится глуше для слуха, скрывается “за гору Аменти”, как сказали бы египтяне. Вокруг видится семья — “земля, на которой я стою”, священное “аз есмь” каждого из нас: то, что смиренно и безвидно несет около нас труд, заботу, любовь, несет на плечах своих безустанных “ковчег” бытия нашего, суеты нашей, часто — “пустого” нашего”. Семью он считал отечеством, “обширным и совершенно для каждого достаточным”.

А.Н. Николюкин, собравший из дореволюционной периодики все обширное наследие В.В. Розанова, составил и этот сборник из материалов Международной научной конференции, проведенной в Москве в 2006 году к 150-летию со дня рождения мыслителя. Важным итогом конференции редакция сборника считает разрушение мифов, “которые долгое время формировались вокруг личности В.В. Розанова и его теоретического наследия”, а доминантой философского творчества В.В. Розанова — формирование методологии получения полной истины, соединяющей все точки зрения во избежание прямолинейности. Составитель сборника дает очерк репрезентации творчества В.В. Розанова в России: с 1922-го, после разгромной статьи Троцкого, до 1956 года (100 лет со дня рождения, отпразднованное в эмиграции, отголоски дошли и в Россию) это имя в СССР даже не упоминалось.

Мастера графики и каллиграфии А.М. Ремизова недостаточно представлять одними текстами, считают составители этого сборника-альбома, поскольку его творчество — единство словесности и изобразительного искусства, в синтетической традиции Серебряного века. Альбом представляет три его рукописные иллюстрированные книги, в первом разделе издания — факсимильное воспроизведение рукописей, во втором — расшифровка текстов и комментарии к ним.

Монография китайского профессора, пострадавшего во время “культурной революции”, вышла в Шанхае в 1993 году, что воспринималось как акт гражданского мужества. В “Предисловии переводчика” Л.П. Черникова просит читателя помнить об этом, “поскольку и сама книга, и ее концепция уже довольно сильно отстают от нашего времени, хотя изложенные в ней сведения уникальны”. Коллектив переводчиков — китайские преподаватели-русисты и аспиранты факультета русского языка и литературы Хуадунского педуниверситета (г. Шанхай) и преподаватель-стажер из России. В монографии излагается история российских беженцев, покинувших Россию после разгрома Белого движения и живших в Шанхае вплоть до 1948—1949 годов, когда основная часть эмигрантов покинула Шанхай. Книга структурирована по трем разделам: “Становление русской эмиграции в Шанхае”, “Социальные проблемы русской эмиграции в Шанхае”, “Деятельность русской эмиграции в Шанхае”.

Монография доктора исторических наук, корееведа, ведущего специалиста по военному корпусу России, представляет издательскую деятельность русского офицерства в зарубежье, ведшего в эмиграции научную и историческую работу. Первый раздел книги касается состава и организации офицерского корпуса за рубежом, второй посвящен отдельным изданиям, объединенным в группы в связи с нюансами специфики, а также по временному признаку, как, например, издания воинских организаций, возникших после Второй мировой войны. Особую ценность представляет собой биографический словарь “Деятели русской зарубежной печати”, занимающий почти две трети объема книги.

Как замечает автор исследования, основанного на документах Российского государственного архива социально-политической истории (РГАСПИ), первое увеличение количества невозвращенцев из числа работников советских хозяйственных учреждений за границей пришлось на расцвет НЭПа, а вовсе не на безысходные послереволюционные годы, правда как раз в это время проводились кадровые чистки в заграничных торговых учреждениях СССР. Если в 1921 и 1923-м было всего по три невозвращенца, то в 1925-м их 24 человека, а в 1926-м — 42. Потом идет незначительное снижение, и в 1929-м — 75 невозвращенцев — пик движения пришелся на период сталинского “великого перелома”. Книга составлена из остросюжетных, но документально подкрепленных биографических очерков, снабжена аннотированным именным указателем и вкладышем архивных фотографий.

Роза Харитонова — журналист и писатель, представитель поколения “шестидесятников”, университетский преподаватель русского языка, литературы и истории — написала книгу свидетельств о времени. Как всякий человеческий документ, книга больше говорит об авторе, чем об излагаемых фактах, а автор — человек исступленного жизнелюбия. Факты, впрочем, тоже удивляют: “Стало совсем-совсем тихо, когда я рассказывала им о великом и ребячески-веселом Пушкине, о взбесившейся толпе, разгромившей русское посольство в Персии, убившей Грибоедова, о мрачных глазах Лермонтова, о его светлых стихах и недрогнувшей руке, убившей его, о железных наручниках, врезавшихся в нежную руку арестованного Радищева, о душевных мучениях Гоголя, бросающего труд своей жизни в огонь камина”. И все за один урок — самый первый!

В книге есть поразительные старые фото из личного архива автора.

За двенадцать лет после репатриации из СССР Авраам Файнберг написал все, чего не мог написать раньше по понятным причинам. Получилось восемнадцать книг. Монография написана его женой-филологом, считающей мужа классиком мировой литературы: “В том, что имя Авраама Файнберга имеет полное право быть включенным в список создателей шедевров мировой литературы рубежа ХХ—XХI веков, я не сомневаюсь”. Счастлив тот, кого так любят до самой старости…