Юрий Жидков

Небесная неотложка

Об авторе | Юрий Борисович Жидков родился в 1957 году в городе Макарьев Костромской области, закончил Ленинградский педиатрический медицинский институт. Врач-анестезиолог-реаниматолог высшей категории. Живет в г. Кирове. Дебют в “Знамени” — 2009, № 2.

Санитарная авиация — это особое подразделение в составе областной клинической больницы. Вообще-то официально оно называется отделением экстренной и плановой консультативной помощи и предназначено для оказания специализированной квалифицированной медицинской помощи сельскому населению области. Это как скорая неотложная помощь в городе, только в данном случае для людей, живущих в дальних районах и ближних, где нет врачей требуемой специальности, когда их по штату не положено, или квалификация тех, кто есть, не соответствует тяжести и особенностям данного клинического случая.

Вот тогда и выходит тамошний доктор на санавиаторского диспетчера и просит обеспечить ему либо телефонную консультацию, либо выезд на место того специалиста, в котором на данный момент необходимость появилась. И расползаются по дорогам области в разных направлениях анестезиологи, хирурги, невропатологи, инфекционисты и неонатологи. Летят самолеты, кружат вертолеты… Точнее, самолет один. И вертолет один тоже. На всех. Да погода нелетная не редкость. Поэтому, несмотря на укоренившееся в народе название “санитарной авиации”, чаще мы все-таки ездим машинами. Обычной санитарной машиной, мало оборудованной и плохо приспособленной для оказания помощи в пути. Но когда район дальний, небо ясное и самолет исправен — тогда уж всенепременно летим.

Однако в последнее время летать все больше и больше опасаемся. По телевидению то и дело: то в Карелии санитарный вертолет упал, то в Тюмени разбился… У нас же он тоже не один ресурс выработал. Пора бы ему на покой — да заменить нечем. Вертолетов много на земле стоит, а в воздух один поднимается. Один и тот же. Один на всю область. Так что невольно задумываешься, когда в него усаживаешься.

Первый вылет по санавиации я получил через год от начала работы.

— Ну и что, что опыта никакого?! Ну и что, что только после института?! — напутствовала начмед. — Положено — полетай! У них там инфекциониста нет.

…На аэровокзале — очереди, люди в кассы стоят, тогда еще малая гражданская авиация существовала и прилететь в областной центр из района на выходные было делом обычным... Народ с баулами, чемоданами и сетками толпится, лезет в кассу с надеждой на лишний билетик, хоть на одно лишнее местечко где-нибудь в конце салона.

Проводят меня мимо этой очереди, мимо кассы и мимо досмотра, ведут по летному полю прямо к самолету. И пилот любезно передо мной дверцу распахивает. Для врача место всегда найдется.

Поднимаюсь по лесенке, вступаю в салон… А там никого! Пустой самолет! Это при таком-то пассажирском потоке! Пилоты следом, дверь за собой запирают.

— А что, больше никто не полетит? — робко спрашиваю я.

— А кого еще надо? — недоумевают они. — По документам — только вы один. Врач-инфекционист. Командировка в Малмыж, туда и обратно.

— А там народ, — говорю, — в кассах! Несколько дней улететь не может… А здесь столько свободных мест…

— Ну что вы, — отвечают, — мы же — санитарная авиация!

Ах, как мило они улыбаются, эти пилоты! И с прищуром доброжелательным, и с легкой иронией над молодым доктором, который еще не совсем освоился со своим положением.

Год—два, однако, прошли — и освоился. И пилоты знакомые появились, и карта области уже информативнее стала. И доктора в приятелях, и районы дальние, как ближние… И звонки телефонные привычны, и сборы недолгие.

— Санитарная авиация: здравствуйте, ваш вылет, в Лесное. Побыстрее, пожалуйста!

Лесное — это север области. Зоны. Вятлаг...

На дворе — зима. Светлое время суток на исходе, летный день — короткий. Значит, только туда, там и ночевать... Отвратно. Я же “телец”. Люблю уют, свою квартиру, свою постель. Не люблю спать в чужой кровати…

Успеваю забросить сына к бабушке. Вертолет уже на площадке.

...Подлетаем. Так и есть:

— Ждать не будем! Завтра в восемь утра за вами прилетят!

По пути в больницу узнаю, что еще есть поезд — вечером, в девятнадцать. Если на нем, то утром уже дома. Лучше, решаю, начать возвращаться в семь вечера, чем в восемь утра.

Осмотр ребенка… Запись в историю... Рекомендации...

Бухгалтерия еще работает. Оплатили. Заработок, как за неделю. По дороге на вокзал, в машине “Скорой помощи”, сердобольные доктора начинают акт благодарения. Импровизированный стол тут же, на носилках. Водка на троих, черный хлеб на газете, красная рыбина...

...Очередь в железнодорожную кассу. Лишний раз убеждаюсь, что на севере области живут только две категории людей: зэки и опера. Зэк — фуфайка, куцая шапка и лицо... Лицо несвободного человека. За ним — майор: в полевой форме с погонами. За ним — снова фуфайка. Далее последовательность сохраняется, олицетворяя собой принцип всеобщего равенства.

…Уже в поезде. Обрывки воспоминаний. Пью пиво в тамбуре с мужиком... Жалуюсь ему на свою работу: “Туда — вертолетом, а обратно — поездом! Я, — говорю, — врач. А ты кто?” А он: “Опер”.

Ясно, думаю. На зэка не похож, выражение лица не то; значит, опер.

Утро... Голова трещит. Проводница грубо дергает за ногу.

— Подъезжаем!

Вываливаюсь из вагона. Опухший, помятый. Рядом знакомый опер.

— Привет, — говорю. — Пошли пиво пить.

Дернулся. Передумал. Сослался на службу.

Мы — представители редкой специальности: инфекционисты-реаниматологи. Поэтому дежурства по экстренному обслуживанию населения области вменены нам в обязанность. Мы в графике круглогодично, у каждого — по неделе в месяц. Дежурства на дому. Томление ожиданием. Пейджерами нас не пожаловали, поэтому — привязаны к домашнему телефону. В магазин надо выйти — отзвонись, отпросись у диспетчера — вдруг экстренный вызов! И сидишь в квартире безвылазно, как огурец в банке. Все дела домашние переделаешь, за месяц накопившиеся. Жена радуется: у мужа санавиация — его дежурство по кухне! Все равно бездельничает. Так и варишь суп… до звонка. А там — то ли выезд, то ли вылет… И вернется ли муж к ужину, собственными руками приготовленному, — неведомо.

Одиннадцать вечера. Мы, провинциалы, спать рано ложимся...

Звонок телефонный.

— Доброй ночи, санитарная авиация… Вы еще не спите?

Конечно, нет… Даже если будят на интересном месте, из очень любопытного сомнамбулического закоулка вытягивают… Все равно мы в своем сне ни за что не сознаемся — стыдно почему-то.

— Да-да… Я слушаю.

— Яранск звонит. У них девочка тринадцати лет без сознания. Поговорите с ними?

— Так вроде бы не мое дежурство… Где дежурный реаниматолог?

— Найти не можем… Домашний не отвечает, у родителей нет… Так поговорите?

А куда я денусь? Будь проклят тот день и час, когда я переступил порог приемной комиссии мединститута…

— Давайте.

— Але! Але! С вами говорят из Яранска. У нас девочка поступила… Але! Вы меня слышите? Слышите?!

Слышу ли я? Конечно. Что, им в ответ тоже орать “але, але!” когда у меня вся семья спит?

— Да, слышу, говорите.

— Але! Я вас совсем не слышу! Слышите ли вы меня?

— Да, я вас слышу. Хорошо слышу. Говорите.

— Ой, я совсем ничего не слышу!

— Говорите! Говорите! Доктор вас хорошо слышит! — вмешивается санавиаторский диспетчер. — Рассказывайте ему все!

— Ой, я его совсем не слышу… Ну, значит, так… Девочка к нам поступила, без сознания… в судорогах. С сыпью. Мы ставим: краснушный энцефалит. У нас тут краснухи много… И сыпь похожа. Але, вы меня слышите?

— Слышу.

— Але!

— Слы-шу.

— Ничего не слышно!.. Мы тут вшестером собрались. Консилиум. Вот: райпедиатр, инфекционист, реаниматолог, зав. отделением, невропатолог… Мы ее пропунктировали. Вроде все ясно. Нам бы лечение с вами согласовать… Але? Але?!

Ушел с трубой в кухню.

— Рассказывайте, — говорю уже громче. — Я вас слушаю.

— Але?! Але?!

— Рас-ска-зы-вай-те!

— Да-да, сейчас… — Перечисляет назначения: как будто бы все по уму, ладненько… На четверочку. Кое-что добавил, что-то отменил. Дозу гормонов увеличил. Уточнил, что да как капать… Все, кажется, можно отбой играть.

Завершающий аккорд:

— Так, все ли понятно?

— Да-да, все… Спасибо большое!

— Что-нибудь еще нужно?

— Нам бы на место… Вы бы приехали… Может, еще что подсказали бы.

Привет! Чего же я вам тут битый час лекцию читаю по лечению вирусных энцефалитов? Время трачу... Что, нельзя было сразу определиться, что именно нужно — выезд или телефонную консультацию? Яранск… Пять часов на машине — туда, на УАЗе с деревянными рессорами, по выбоинам и ухабам, с моими-то нестабильными позвонками… Прямая дорога к межпозвоночной грыже. Ночью машину гнать… Шоферу не спать… В четыре утра лишь на месте будем. Я — консультант невыспавшийся, злой, нервозный и тугодумающий, да те шесть человек, вместо того чтобы дома похрапывать, меня всю ноченьку дожидавшихся… А наутро у них — обычный рабочий день, десятки больных в стационаре и очереди в поликлинике. Чего они там, полусонные, наворочают?

Кому от моего приезда польза? Верно ли это тактически?

— Она у вас что — угрожающая? До утра не доживет?

— Да нет, как будто ничего.

— Гемодинамика стабильная? Пульс? Давление?

— Стабильная. Сто восемь. Сто на семьдесят…

— Дыхание адекватное? Цианоза нет?

— Да нет.

— Сознание? Кома первая? Правильно я вас понял?

— Да.

— Судороги не повторялись?

— Нет.

— Ну, и лечите, как сказал! Главное — с капельницей не переборщите, скорость — шестьдесят в час. И лазиксом не злоупотребляйте, не перестарайтесь. Только по диурезу! Будет снижаться — подколите… А завтра мы приедем. Так всем лучше будет. Если станет хуже — звоните. Тогда, не откладывая, сразу выеду…

— Хорошо! Я все поняла. Еще раз спасибо большое. Если будет хуже — мы позвоним… Да, наверное, ничего не должно случиться. Вы так подробно все рассказали. Еще раз спасибо! До свидания! Спокойной ночи!

Отключил трубку. Посидел. Прокрутил мысленно еще раз весь разговор. Свои назначения. Самоконтроль необходим — вторая степень защиты. Ляпнешь спросонья чего не то, а они там сдуру сделают… Потом разбирайся: то ли ты чушь сморозил, то ли они там не расслышали. Еще посидел, подумал. Походил. Вроде все правильно. Нечего добавить! Или поехать? Вдруг что не так... Последний ребенок у родителей. Было двое — один на днях погиб. Еще от того горя не оправились — другое навалилось…

— Санитарная авиация, доброй ночи еще раз, — мне, пожалуй, лучше съездить к ним… Не дожидаться утра.

— Ой, что вы, у нас бензина только девять литров осталось… И то, если со всех машин сольем. А туда — триста с лишним километров… Утром заправятся — и тогда уже…

Дорога долгая, монотонная. Желания разговаривать с водителем — никакого. Автомагнитола не работает. Сейчас бы поставить “Князя Игоря”: “О дайте, дайте мне свободу…” А на обратном пути — Римского-Корсакова: “Не тот я стал теперь, не тот!” — выходную арию. Тут есть направление для размышления на всю дорогу. А так, пейзажи привычные лицезреть — пищи для ума мало. Все больше злоба накатывает на разруху сельскую, на запустение и захолустье российское… Расстраиваться же вредно, особенно накануне работы, в преддверии встречи с угасающей жизнью… По краям трассы, на обочинах, — то кресты, то памятники с баранками автомобильными… Немудреная композиция. Цветы прямо у дороги охапками — череда автопокойников… Мчишься, словно по кладбищенской аллее, непристегнутый…

Приехал — в самом деле вшестером дожидаются. Рады, приветливы. Докладывают умненько. Смотрят, ровно на бога. Неприлично даже. Девицу посмотрел, историю полистал — все ладом сделано. Динамика положительная. Сознание восстанавливается. Сомнений диагностических нет. Все так, как говорили. Диагноз тот же. Лечение незначительно скорректировал… Они вопросов пару-тройку разумных задали. По существу, конкретных. Так же и ответил. Азбучных истин объяснять не пришлось, как это зачастую в глуши районных больниц бывает. Умные, спокойные — приятно общаться. Глаза светлые, лица чистые — не красные и не отечные. Споренько все сделали, обсудили дальнейшую тактику: везти к себе нецелесообразно. Дорога может усугубить тяжесть, да и в хороших руках она здесь. Везде бы так-то!

В бухгалтерию проводили — у них как раз зарплата в тот день была. Нечаянная радость. С почетом, без очереди, денежки положенные выдали. В столовую свели, обедом поддержали. Вкуснее, чем в нашем областном центре!

Домой вернулся к вечеру — и сразу за стол. У нас это семейное: с дня рождения ли, с пикника ли шашлычного — первым делом по приходу пойти в кухню и поесть домашнего…

Интересные врачи в Советске работают. Им одна болезнь — гнойный менингит — никак не дается в плане диагностики.

Год назад консультирую по телефону — черт-те что наговорили. И черепно-мозговую исключать надо, и аллергическую реакцию… Одно ясно, что больной без сознания и у него судороги. Они уже успели и с травмбольницей поговорить, и с центральным консультативным центром… Одного не сделали, самого малого, с чего начинать следовало: невропатологу не показали. Нет у них невропатолога: ни статус неврологический описать некому, ни пропунктировать. Понятно, что ехать придется, даже если очень не хочется. Даже если дома тепло, а на дворе слякотно. Даже если фильм по ТВ приличный наметился. Даже если только что поужинал, и в первые полчаса — ну никак не подъемный...

Приезжаем-прилетаем. Доктор местный — заведующая детским отделением — встречает… Что-то волнуется сверх меры, сбивчиво как-то рассказывает. Не шибко толково. У меня в таких случаях два вопроса возникает. Первый: вы какой институт заканчивали? И второй: кто вы по специальности? Так и в этот раз.

— Вы, простите, по образованию кто будете?

Пауза недоумения. Не понимает: то ли обидеть хотят, то ли еще что похуже…

— Я… это… врач.

— Об этом я, — говорю, — догадался. Очень похоже. А по специальности?

— Окулист.

Теперь уже моя пауза.

— Не понял… А почему детским отделением заведуете, если вы не педиатр?

— У нас нет педиатра.

— Вообще, нет? На весь район — ни одного педиатра?!

— Нет, — говорит. — Раньше был. А теперь нет.

— Куда ж делся?

— Так уехали. Муж с женой. Он — анестезиолог-реаниматолог, она — педиатр. Беженцы с Казахстана. Квартиры им так и не дали — вот и уехали. А раньше-то хорошо было… И педиатр, и анестезиолог…

— А инфекционист где? Вы его вызывали? Вы инфекционное заболевание исключаете?

— Так… я за него.

— Ка-ак!

— На полставки… Семью же кормить надо.

Что ж, пойдем больного посмотрим. Одного-единственного. Нельзя же за всю страну разом расстраиваться!

Заходим в палату. Холодно. Краска на окнах обшарпана. Дует. Полы двести лет не крашены. Кровати ржавые, без матрацев, голые. Пеленки на веревке тут же сушатся. Ребенок грязный, мать такая же. Крестьянка из дальнего села, взгляд безучастный, обреченный… Дома — еще четверо, а зарплаты второй год не выдают.

Ребенок — полутруп. Вялый, токсичный, безо всякого интереса к жизни. Лихорадит высоко.

— Что ж, — говорю, — пунктировать будем.

Приготовили все необходимое. На бок повернули… Мне руки, ему поясницу обработали… Беру иглу пункционную, левой рукой промежуток межостистый нащупал…

— Сдается мне, — говорю, — гнойный менингит у ребенка.

Предваряю действие словами и иглой — р-раз! А из нее жидкость белая мутная закапала…

— Что и требовалось доказать, — резюмирую, — гнойный менингит.

В ординаторской лечение расписал… Докторица поплакала на прощание, на жизнь свою безутешную пожаловалась. Попрощались. И отъехали…

В этом году — снова звонок, та же доктор, дай Бог ей здоровья.

— У нас девочка лежит… Четырех с половиной месяцев… Пять дней уже. Мы ей нейротоксикоз ставим. Температура — сорок, лейкоцитоз — шестнадцать тысяч, загружена…

— Ладно, — заключаю, — приеду.

Дальше все — как в первый раз повторилось: закон парных случаев. Год прошел — у них ничего не изменилось. Как окулист за педиатра работала, так и работает, только еще в роддоме совмещать заставили — неонатологом.

Снова ребенок на боку… “Ты только и умеешь, что пункцию делать”, — говорит моя матушка... И та же фраза, уже сакраментальная:

— Сдается мне, гнойный менингит у ребенка…

И, подтверждением слов пророческих, — истечение ликвора мутного…

Менингококковая инфекция — в целом благодарная инфекция. Даже очень. Гнойные менингиты при ней, как правило, благоприятно протекают. Если, конечно, с первого дня лечить, как положено, а не абы как. Осложнения в таком случае минимальные: головная боль впоследствии как напоминание о перенесенном. А что-то более серьезное — эпилепсия, абсцедирование, интеллектуальные или психические нарушения — нет, не бывает. Ни парезов, ни параличей! Болезнь старая, изученная, никаких тебе фокусов и выкрутасов не выдаст, все стабильно, основательно, как и триста лет назад. И лечение — как в армейском справочнике: четко, ясно и конкретно. И думать не надо.

Лекарство главное — пенициллин. От него микроб этот, который болезнь вызывает, нейссерия менингиальная, как сто лет назад, до сих пор гибнет, никак к нему привыкнуть не может. Никаких тебе цефалоспоринов последних поколений. Пенициллин в мышцу — и на поправку! Это когда шока нет и когда не дурак назначения делал.

Шок менингококковый вначале еще купировать можно, а припозднишься с адекватным лечением — смерть неизбежна. Шок — это посерьезнее, но и встречается он относительно редко: один случай на сто зараженных. Есть еще, правда, генерализованная форма, когда и то, и другое: и шок, и менингит. Тут немного посмекать приходится, чтобы в схватке с нейссерией победить. И побеждаем, если это не молниеносная форма; а уж если молниеносная — сто процентов летальности, не выживает никто.

В районе — трехлетний мальчик. Шок, менингит. Шесть часов в больнице. По телефону мы им все равно что по нотам лечение пропели. За это время и я, дежурящий по санавиации, подкатил. Течение шока с положительной динамикой. Пунктировать еще рано, подождет до утра.

Время позднее, я лег спать. Утро вечера мудренее, да и оплата ночная дороже, чем днем, — час за два, потому и спится крепко, сладко, как дома уже давно не спится… Хороший ночной заработок.

Утром пунктирую — менингит, жидкость спинно-мозговая характерная — цвета разбавленного молока, хоть студентам показывай. Сделал дело — собираюсь уезжать. Документы дописываю, машину уже вызвали… Докторша местная просит:

— Не уезжайте пока…

— ?

— Отец малыша сейчас позвонил. Говорит, у них со вторым ребенком то же самое.

— Что то же самое?

— Голова, говорит, болит сильно, ночь не спал, температура сорок… Сейчас он его привезет.

— Да не может такого быть, по идее, — возражаю. — Чтобы в одной семье — и два гнойных менингита. Маловероятно. Это же менингококк — один случай на сто… Ладно, подождем.

— Я ему сказала, чтобы он и третьего с собой захватил, его тоже посмотреть надо на всякий случай… Всего-то трое детей. Они в деревне живут. Десять дворов всего. Все старушки, век доживают. А семейные, чтобы с детьми, — так они одни. До колхозной усадьбы — пять километров...

Что ж, подождем, хотя не может того быть, чтобы в изолированной от мира деревне, в одной семье… Откуда там менингококку взяться? Деревня. Свежий воздух…

Привезли. Холодный, синий. Без сознания. На боку лежит, как в учебнике, и голова запрокинута. Тут работа пошла… Побегали, похлопотали привычно, все-таки менингококк уважения к себе требует, торопливости, иначе время упустишь — и перейдет он в состояние некурабельное. Шок, думаю, пока полечим, гемодинамику стабилизируем — тогда и пропунктирую, положено так, хотя менингит тут очевиден. Часа два-три подождать надо и домой отчаливать — скоро сутки, как в отъезде, на работе, наверное, меня потеряли, да и жена уже вся иззвонилась диспетчерам на санавиацию: выехал ли муж у нее из района? Поди, случилось чего? Что так долго?

Ждем стабилизации. Пьем чай с докторшей. Жалуется:

— Это хорошо, что я вас отпустить не успела. А то кому бы сейчас пунктировать. Опять бы вас вызывать пришлось. У нас ведь врачей-то двое осталось.

— ?

Всякое видал: и окулиста, работающего за педиатра, и без анестезиолога районы — не редкость, и без инфекциониста; но чтобы на весь район — врачей двое!

— Главного у нас посадили, — продолжает. — Воровал много. Только в основном и воровал. Ладно бы еще что другое делал — так он воровал только. К нему по делу придешь — он матом наорет, чтобы не мешала, и из кабинета выгонит. Больше и не пойдешь. Вообще рабочих проблем не касался, только финансами махинировал. Вон, особняк из окна — видите? На больничные деньги построил. Конфисковали по суду. Передали на баланс горсовету. Так там у него — отец председателем. Он себе особняк и приватизировал. В Москву да по заграницам все сам себе командировки выписывал. Это на суде вскрылось. Мы-то думали — он на свои деньги за рубеж ездит. А он все через бухгалтерию проводил...

— И кто теперь за него? Нового прислали?

— Да нет, наш доктор исполняет обязанности. Он и хирург, и анестезиолог, и психиатр. А я вот — начмед и все остальное… И за педиатра, и за терапевта. И кожником я же, и консилиумы одна пишу… Вот сейчас вас отправлю — и пойду на консилиум.

— Сама с собой?

— А как же? Сама посмотрю больного, сама консилиумом оформлю и подпишусь за всех. Иначе нельзя, иначе такой разгром за историю устроят... Все же должно быть как положено: кому какое дело, что у нас уже второй год врачей нет? При том еще главном, когда все специалисты у нас были, — разрешили им квартиры приватизировать. Это ж кому в голову пришло — служебную жилплощадь позволить приватизировать? Вот они свои квартиры вначале приватизировали, потом продали — и тут же сами отъехали. И деньги за дома поимели, и в городе теперь с деньгами. А мы, бестолковые, здесь остались. Новых докторов нам прислали — а тем жить негде, нет больше у больницы служебной площади, и денег для оплаты найма нет. Вот те месяц-другой пострадали без угла, плюнули на все да уехали. И кто теперь поедет? Когда жить-то негде. Так и работаем вдвоем.

— Страсти-то какие рассказываете, — дивлюсь я искренне.

— Это еще что. У нас начмед повесился.

— ?

Пришел к нему анестезиолог. Говорит: устал очень, отпусти в отпуск. Тот — ни в какую. Нет, говорит, возможности, работать некому. А тот: отпусти — да и все тут, не могу, говорит, работать, никаких сил не осталось. Так и не отпустил. А тот взял да и застрелился. А перед этим жену смертельно ранил. Так больница в одночасье двух докторов лишилась: анестезиолога и гинеколога — жена его у нас же гинекологом работала. Вот сейчас — ни того, ни другого нет. Чего ни коснись, все из области вызывать приходится, хорошо хоть не отказывают, приезжают. А так-то вообще закрывать нас надо, какая мы больница без специалистов, одни сестры… Так начмед через месяц после того случая повесился. Видно, сильно виноватым себя чувствовал…

Пришло время пунктировать мальчика. Да, то же самое, что у братика. Казуистика какая-то. Противоречит всей медицинской статистике. Положено — один случай на сто, а здесь — два из трех!

Два часа ночи. Бужусь телефонным звонком. Протягиваю руку, прикладываюсь к трубке. Санавиация: дальний южный район, взволнованный врачебный голос. Умирает девочка девяти месяцев. От стеноза гортани. А у нас в больнице от стеноза уже лет пять никто не умирает. С тех пор как ультразвуковые ингаляторы появились и широко распространились, такие больные даже до реанимации не доходят. А тут — стеноз! Да еще, по рассказу, — третьей степени: ребенок бледно-синий и не продыхивает.

Трубку плечом к уху прижал, тапочки нащупал, на кухню еще в полусне переместился, дабы домашних не будить, рассказ-эпопею — что да как произошло — продолжаю слушать, прикидывая, как им помочь. Добираться до места часов пять—шесть, не успею — помрет, сами, похоже, не справятся. По отдельным интонациям домысливаю, что плохо они в стенозах волокут, ну очень плохо, не то говорят, что следует… Про какие-то гормоны, про капельницу что-то, про вену… Не про то что-то они говорят. Не вылечат они стеноз, ой, не вылечат…

— Мы в вену вколоться не можем! У нас хирург с анестезиологом уже два часа в подключичку попасть не могут. Два часа уже ребенок в наркозе, все никак сделать не могут!

Вот тут дрема моя закончилась окончательно.

— Что не могут?! — уже не сдерживаясь, ору я в трубку. — Что не могут?! В вену попасть не могут?! А вколются, а попадут — дальше что?! Что вы дальше делать будете?! Что вы в вене делать собираетесь?! На что она вам?! Вы что, лесошколу заканчивали вместо мединститута?! Или вы там все самоучки?! Вы что делаете?! У вас ребенок от стеноза умирает, а вы его в наркоз уложили и подключицу маете?! Что за самодеятельность?!

Дух перевел. Сообразил, что домашних уже явно разбудил, да и соседей сверху — тоже. Ночь же, заполночь. Но остановиться не в силах, больно раздражение велико:

— Стенозы лечатся ингаляциями!!! И никаких вен, никаких капельниц! Вы слышите?! Вы что там знахарство разводите?!

— Мы пробовали ингаляции, — пытается оправдаться лекарша.

— Какие? Чем? Сколько? Какой у вас ингалятор?!

— Этот, обычный…

— Что?! — гнев покинул пределы тела. Тоном ментора нерадивым ученикам: — Ингаляторы бывают паровые, ультразвуковые и небулайзеры! Я вас спрашиваю: какой у вас ингалятор?!

— Я сейчас начмеда позову, — видимо, не смогла справиться с экзаменом докторша и убежала, бросив трубку. Мгновения молчания… Погубят ребенка, как пить дать, погубят, бестолковые. Угораздило же его в такой глуши родиться и прописаться... А меня — в стране этой?! Где нет тепла и света, и дети мрут от нерадивости?!

— Але, я начмед больницы, я вас слушаю.

— Это я вас слушаю. Какой у вас ингалятор?!

— Обычный паровой.

— И что, вы собираетесь им стеноз вылечить?! Стенозы лечатся холодными ингаляциями, ультразвуковыми! Или небулайзерами. Без ультразвуковой ингаляции вы стеноз не снимете. Она у вас умрет! Теперь уже в каждом ауле небулайзеры есть, а у вас — нет?!

— Где-то в терапии должен быть, наверное, сейчас пошлем. Что нужно ингалировать?

— Адреналин.

— Хорошо, кубик на десять?

Слава богу, хоть эта что-то слышала, хоть с этой на одном языке говорим.

— Нет, два на пять! И повторно, если лучше не будет. Все! — выдохся я. — И больше никакого лечения. До свидания! — И бросил трубку.

— Ну, папа, ты и орал, — восхищенно пробормотал полусонный сын, проходя в туалет, — наверное, соседи милицию вызвали.

С утра ждал звонка — известия о смерти. Звонка не было.

Все анализировал — так ли сделал? Может, стоило выехать? Нет, не успел бы. Пять часов пути, без адекватного лечения — нет, не прожила бы. Все одно умерла бы, не успел бы доехать.

Ждал до обеда. В обед позвонил сам.

— Санавиация? Как там в районе со стенозом ребенок? Похоронили?

— Все нормально. Они с утра уже отзвонились, сказали, что у них все хорошо, стеноз купировали, с контроля снимаются.

— ?!

Это ж как на них орать надо, чтобы они дело делали... Нет, правильно сделал, что наорал. Нарушил медицинскую этику и кастовую невозмутимость, зато ребенок жив остался.

— Они, наверное, испугались с тобой второй раз утром говорить, — улыбалась жена, — вдруг ты опять орать начнешь...

Что ж, некрасиво кричать, но ведь польза ощутимая — детишки поправляются.

Впору же не орать, а давно как выть надо в голос.

В районах на круг — беда полная. В половине из них педиатров нет. Специалистов попросту везде не хватает… Товарищ мой, врач-эксперт, в сфере обязательного медицинского страхования работает, говорит: “Нам в районы с проверками — так и выезжать не нужно. Только на предварительном этапе, при компьютерной обработке реестров, такого нарубить можно! А уж на месте… Любую историю бери — и снимай деньги, штрафы и санкции. А каждую вторую — к прокурору…”.