|
Дмитрий Веденяпин
Пустота как присутствие
Об авторе | Поэт и переводчик Дмитрий Веденяпин родился в 1959 году в Москве. Закончил Институт иностранных языков имени Мориса Тореза. Работал ночным сторожем, рабочим в геологических и археологических экспедициях, тренером по самбо, жонглером и преподавателем английского языка. Читал лекции по русской литературе, переводил английскую, американскую, французскую и немецкую поэзию и прозу. В самиздате и тамиздате начал публиковаться в начале 80-х годов. С 1987 года печатается в толстых журналах (“Новый мир”, “Континент”, “Постскриптум” и др.). Автор двух книг стихов: “Покров” и “Трава и дым”. Живет в Москве.
Дмитрий Веденяпин
Пустота как присутствие
Карельская элегия
Тридцать лет не был. Приехал — дождь.
Всё ржаво, серо.
На причале в рифму кричат: “Подождь,
Кинь спички, Серый!”
А приятель (выпил? характер — дрянь?),
На ходу вправляя в штаны рубаху,
Тоже на всю пристань пуляет: “Сань,
Пошёл ты на х..!”
Всё похоже: проза (слова), стихи
(Валуны и вереск, мошка и шхеры,
Комары и сосны, цветные мхи,
Серый).
Просто тот, кто раньше глазел на бой
Солнца с Оле-Лукойе,
Не был только и ровно собой,
Как вот этот, какой я.
Дом отдыха 70-х
Статуи, беседки, тишина.
Всё, включая тишину, немножко
Развалилось… В парке дотемна
Взрослые гуляют по дорожкам.
Фонари желтеют сквозь листву.
Ленин, Сталин, Господи помилуй!
Жизнь, как в школе, жмётся к большинству,
В большинстве, как водится, немилому.
Брежнев, Каплер, комнатный балет
Смыслов и непрожитого воздуха…
Вот и получается, что нет
Ничего прекрасней дома отдыха.
* * *
Бабкену Арутюняну
— Каждый день — подарок, — сказал Бабкен
Не свои слова, но в устах Бабкена
Их смиренный смысл задышал, как пена
В полосе прибоя, и не погас.
* * *
В такой — какой? — то влажной, то сухой
Траве-листве на бледно-сером фоне
Небес, колонн, ступеней, на газоне
Стоит безносый пионер-герой.
Акива Моисеич Розенблат,
Начитанный декан второго меда,
Вообще решил, что это Андромеда,
И Анненского вспомнил невпопад.
Мол, как сказал поэт в порядке бреда,
Вон там по мне тоскует Андромеда.
— Гуд бай, Ильич, большой тебе привет, —
Профессор раскудахтался глумливо, —
Не умерла традиция… Акива,
Ты настоящий врач! Живи сто лет.
Весна в Михайловском
Д.
Мы внесли вещи,
сняли плащи,
а в лесу клещи,
в смысле, клещи.
Им, клещам, впору
эта пора —
вроде как Тора
вместо Тора.
Дятел в прозрачных
соснах летал,
празднично-мрачный,
как Ганнибал,
сел на верхушку,
стукнул и стих —
Пушкин-Кукушкин
пишет свой стих.
* * *
Преподаешь английский — свет на ключ
Закрыт, но вдруг взрывается, как будто
Аплодисмен-(качается каюта)-
Тами; мартышка прыгает, как луч.
Цирк на гастролях; дрессировщик с чаш-
(Качает)-кой эспрессо и галетой
Сидит в рубашке с воротом апаш
На палубе под куполом из света.
Прозрачная качается каюта,
Лучи и тени ходят по стене…
Чем неслучайней наши объясне-
(Держись!)-ния, тем гаже почему-то.
Первая правда
Из заросшей музыкой, как мхом,
Первой правды (небо, окна, стены)
Не видны ни куст, ни стол, ни дом —
Только освещённый угол сцены.
Это не премьера, не прогон —
Просто репетиция, когда и
Цвет не различает цвета, звон
Сам, где он, звонит, не понимая;
Ритм не держит ритм — и только страх,
Не смущаясь немотою зала,
В белых электрических лучах
Впечатляет с самого начала.
Одесса-63
О.Д.
На солнечном пляже…
А. Вертинский
Как добрые ложки (а ну эти злобные вилки!)
И чуткие стражи,
Пузатые бабушки чинно сидят на подстилке
На солнечном пляже.
Сверкает вода, изумрудная и золотая,
И парус, как лучик,
Пузатые бабушки смотрят, от нежности тая,
На внуков и внучек…
Недавно приятель сказал мне в одном разговоре,
Нескладном немножко,
Что время из всех, так сказать, категорий
Уж точно не ложка
И даже не вилка; пространство добрей и круглее —
Садишься в двуколку
(Ну, в поезд) — раз-два и вернулся! Вот пляж, вот аллеи…
А толку?
* * *
Nobless oblige. Старик совсем облез.
Чуть что — прыг-скок — и убегает в лес
Сидеть на пне, гудеть-бубнить ab ovo:
Разве мальчик в Останкине летом… И прочее…
То забывая слово,
То вспоминая…
А то летит на велике без рук,
Шурша, за кругом нарезает круг,
То забыва.., то вспоминая слово,
То бабочку раздавит, то грибы…
Эх, Брэдбери бы на него и Чжоу
Чжуана бы.
Вот возвратился б он на свой чердак,
А там не так, вернее, слишком так,
Как есть — и всё бы вдруг распалось,
Скажу ль, с очей упала б пелена,
И забыва б уже не отличалось
От вспомина.
Эта пьеса
По телевизору показывали,
Как человек в котелке, вор,
Влезает в дом, как он думал, пустой,
А там — хозяйка.
И она — вероятно, это было хорошо сыграно —
Влюбляется в вора,
То есть, вскоре после их нечаянного знакомства,
Начинает смотреть на него особенным образом:
Без водевильной плотоядности, но так,
что даже я, восьмилетний, догадался,
Что эта женщина в сарафане, с голыми плечами, нежной шеей
И немножко глупыми кудряшками
Хочет, чтобы этот мужчина с усами поцеловал её,
Помог ей выбраться из сарафана и…
Тут мое воображенье буксовало, но я отчётливо помню,
Что “особенные” взоры актрисы сулили “неизъяснимы наслажденья”,
Причём не столько вору, сколько — вот именно — мне.
Не исключено, что согласно авторскому замыслу,
Вор должен был сначала попасть в дом,
Потом — в женщину,
Потом — через женщину — провалиться в самого себя,
И затем самоликвидироваться как вор,
А, скорее всего, вообще,
Потому что никем другим он быть не мог,
А проваливаться дальше —
Во всяком случае, внутри этой пьесы —
Было некуда.
2009
|
