Елена Холмогорова

Елена Аксельрод. Двор на Баррикадной

Там, где сейчас пустыри с киосками перед станцией метро “Баррикадная”, стояли утлые деревянные домики с неизменным запахом тлеющей сырой древесины. Во дворе такого дома прошло детство и юность известного поэта Елены Аксельрод, дочери художника Меера (Марка) Аксельрода и писательницы Ревекки Рубиной. Но в этой книге поэт Елена Аксельрод выступает прежде всего как прозаик-мемуарист:

Костыль, слава Богу, не такой уж и стершийся, а память и семейные легенды подпираются многочисленными письмами. Это уже сам по себе поступок — сохранить их, пронести через жизнь, перевезти с собой через границы в составе самого ценного имущества. Эпистолярный архив обширен: здесь не только семейная переписка Аксельродов, но и почта друзей дома — художников Анатолия Гусятинского и его жены Фаины Гусятинской-Полищук, Виктора Вакидина. Письма эти погружают читателя в атмосферу художественной жизни с 20-х до конца 60-х годов ХХ столетия.

“Имя” и талант не всегда совпадают. Тем более что у многих из этих художников были еврейские имена, что отнюдь не способствовало паблисити”. И Гусятинские, и Аксельрод — любимые ученики В.А. Фаворского, члены Союза художников с самого его основания, но почему-то — ни у кого при жизни ни единой персональной выставки в Москве. Более того, некий рок висел над именем М. Аксельрода. Его друг художник Виктор Эльконин вспоминал: “Поскольку конкурс был под девизом… Марк получил первую премию. Но люди были осторожные. Первую премию вроде присудили, но какой-то осадок остался, что-то все-таки не так, конверт надо вскрыть. Когда посмотрели, дело дальше не пошло”. С заказами тоже нередко не везло. Аксельрод не без иронии сетовал в одном из писем: “У меня с Виктором (Элькониным) пейзажи для Палаты лопнули. Совету не понравились наши эскизы, оказалось, что мы не почувствовали красоту электромачты”.

Злой рок и в годы “оттепели” не унимался. “К сожалению, — сообщает в 1959 году сотрудница Русского музея Н. Попова, — я должна огорчить Вас. Ни одну из 4-х оставленных нами акварелей закупочная комиссия не приобрела. Меня это просто ошарашило… Я никак не ожидала подобного результата. Тем более что работы интересные, я совершенно убеждена в этом. Так думает и наша заведующая. Так думают и многие художники, выступавшие тогда на вечере. А уж им-то ни к чему лицемерить”. И еще: “Сегодня узнал, что на Всесоюзную выставку мои работы не взяли. Серов (автор знаменитой идиллии “Ходоки у Ленина” и доносчик-экскурсовод Хрущева по выставке “ХХХ лет МОСХ”. — Е.Х.) очень охотно расправляется с москвичами… Акварелисты почти все выкинуты голосами периферийных вельмож”. Читаешь все это, а потом листаешь книгу и видишь репродукции замечательных работ Меера Аксельрода, в том числе цветные — портреты, пейзажи, — и горечь отлучения от зрителя становится совершенно очевидной.

Впрочем, у рока, витавшего над головой художника, вполне определенное имя: государственный антисемитизм, уже в конце войны с германским фашизмом оставивший о себе яркие документы, а с 1949 года заявивший о себе в полный голос. Тогда это называлось борьбой с безродным космополитизмом.

При всех крушениях Меер Аксельрод вовсе не чувствовал себя неудачником. Он не позволял себе так чувствовать. Вот его реакция на газетные обвинения в “формализме”: “Если за окном идет дождь, не думайте, что это плюют вам в лицо”. Да и не до того: подлинный художник борется с натурой, не поддающейся воплощению на холсте и бумаге, и единственный источник его недовольства — он сам. Его типичная фраза: “Работы еще очень много, все еще мерещится, что лучшие работы впереди”. В этом кругу были счастливы другим. Из письма В. Вакидина — Ф. Полищук-Гусятинской: “Радуюсь тому, что Вам понравились бунинские “Дюны”, но у него есть стихи и более сильные, очень ясные и совсем без оттенка стилизации, кот. в “Дюнах”, мне кажется, все же немного чувствуется. Стихи меня удивили ясностью рисунка”.

“После войны жизнь на “Баррикадной” стала еще невыносимее. Для подростков, безотцовщины, набравшихся во время войны антисемитского фольклора и подогретых юдофобскими кампаниями в общегосударственном масштабе, наша семья превратилась в мишень для глумления, чему немало способствовало расположение двух окошек — вровень с землей. Так удобно заглядывать в них и корчить рожи или, того лучше, засадить по стеклу футбольным мячом… Надо было что-то придумывать. И придумали соорудить перед окнами маленький палисадник и посадить цветы… Шпана была посрамлена, и мы ликовали”.

Ограждение из цветов от хамства — великая форма сопротивления! А какими цветами отгородишься от “интернационального” государства, установившего квоту для евреев-абитуриентов?

Вторая часть книги автобиографическая: семинар молодых переводчиков, знаменитое литературное объединение “Магистраль”, издательство “Малыш” и его легендарный главный редактор Юрий Павлович Тимофеев, работа в журнале “Юность”, переводы и, конечно, собственные стихи…

Особая тема — целый пласт ушедшей сегодня жизни — Дома творчества. Названия, теперь для многих только географические, но для старшего поколения — не названия вовсе, а понятия — Коктебель, Дубулты, Пицунда, Переделкино, Малеевка… Именно там, где жили под одной крышей, читали друг другу новые сочинения, показывали только-только просохшие картины, за долгими, хоть и скромными общими обедами и непременными дальними прогулками рождалась неподконтрольная, неподцензурная среда.

Елена Аксельрод рисует, по-иному не скажешь, целую портретную писательскую галерею: Юлий Даниэль, Арсений Тарковский, Александр Аронов, Алла Белякова, Вера Маркова, Аркадий Белинков, Лев Копелев, Борис Чичибабин...

Книга пронизана “Сквозняками” — так названы поэтические отступления, разделяющие главы. И это вовсе не разрушает ее цельности. Стихи органично соединяют прошлое с настоящим: