Ольга Лебедушкина

Иван Оганов. Осень в Риме. Поэма странствий

Прошлогодняя публикация Ивана Оганова — возвращение в поле зрения читателя “толстых” журналов одного из самых публикуемых “толстожурнальных” авторов начала девяностых. Во времена кризиса большой формы, продолжающиеся второе десятилетие, Оганов вышел к читателю сразу с несколькими романами и мифологическим эпосом “Песнь виноградаря осенью”. В тогдашней критике, независимо от того, хвалили или ругали, его называли наследником “магического реализма” и традиций орнаментальной прозы. На самом деле традиций и влияний в огановской прозе намного больше — ее культурная многомерность обусловлена судьбой автора: полиглот-переводчик, специалист в области романских языков и в то же время — москвич родом из Тбилиси. Отсюда и “смешение эпох и реалий, обыденности и фантасмагории”, которое открывает “поля разных культур и верований”1 .

“Осень в Риме” — популярные сегодня путевые заметки, очередные “письма русского путешественника”, написанные во время культурного паломничества в Европу. Как и положено нашему путешественнику-писателю, такие паломничества он совершает для того, чтобы увидеть уже знакомое ему небо. В случае Ивана Оганова — небо его тбилисского детства. Так что возвращение и здесь оказывается главным смыслом — путешествие в Вечный Город становится, в конечном счёте, возвращением к себе:

“Мне чудилось, еще мальчику, глядящему в улетающее небо, что это небо Италии.

Одно на весь город.

Кто развернул нежно сияющее полотно над нашей крышей?..

— Это Италия! — вздрагивал я.

— Италия! — верил.

Всего лишь один кусочек жалкого, тбилисского, неба.

Часами, залезая на крышу по кривому стволу старой акации, я зорко, не мигая, со слезящимися от восторга глазами потрясенно вглядывался в эту воздушную, лениво плывущую над моей запрокинутой головой чужую, дальнюю страну.

И вот я в Италии. Я не ошибся, не обманулся, я был поразительно прав. Одно и то же небо”.

Авторское определение жанра здесь неслучайно. Отсылка, вневременная и универсальная, конечно же, к “Одиссее” как таковой и одиссее как культурному жанру странствия-возвращения.

Повествователь “Осени в Риме” явно автобиографичен. Но в других романах Оганова у него много родственников. Это любимые огановские персонажи — писатели и художники, изгнанники и парии: Саят-Нова, Пиросмани, Пастернак. Все — трагические герои, не имеющие ни малейшей предрасположенности к тому, чтобы вписаться в “систему”. Даже когда Оганов брался за совсем другие темы, например, за документальную книгу о легендарном боксере Вячеславе Лемешеве (Иван Оганов. Тотальный бокс. М.: Терра-Спорт, 2000), все равно получалось о трагедии творчества в не приспособленном для него мире. Книга о боксере очень похожа на книгу о поэте или художнике-самоучке. Она и написана тем же поэтическим языком — с ритмическими повторами и лирическими отступлениями.

“Осень в Риме” — о нищем писателе, чудом вырвавшемся в Рим в те же самые ранние девяностые. Правда, кажется, это единственный огановский герой-художник, у которого все сложится хорошо. Рим у Оганова рифмуется с раем. Это не значит, что после чистилища “Шереметьева-2” и перелета герои попадают в глянцевый буклет для туристов. Наоборот, Рим — столица мира — запоминается своей изношенностью и древностью. А значит — подлинностью. Осень здесь не только реальная, но и метафорическая, — вечная прекрасная осень старой европейской культуры, растянувшийся надолго закат Европы: “Соборы, базилики, колокольни. Башни. Лезут друг на друга со всех сторон, толпятся и громоздятся. Площади. Обелиски. Базары. И снова и снова, то засыхающий, а то неизвестно почему пробуждающийся перезвон поющих, старых, полумертвых колоколов. А в облаках колокольного пения взмывают и, сжавшись комочками, стремительно падают вниз серые, неунывающие римские воробьи”.

Быть поэтом вечного города Оганову легко. У него два Рима — Восточный и Западный. Его восточный кавказский Рим — Тифлис из детских воспоминаний. Дальняя граница западной цивилизации навсегда пролегла по улице 1 Мая, на которой стоит заколоченный католический собор. Неслучайно тема поруганного собора, появившись ещё в ранней повести “Гнездо детства”, потом станет главной в романе “Венок грехопадений” и вместе с романом отзовется на страницах “Осени в Риме”. Воюя с Богом, тифлисские большевики у Оганова, сами того не подозревая, воюют и с цивилизацией Европы, центр которой — Рим.

И вот теперь оба города “наконец, соединились, породнились, смешались”. Не только потому, что все мученики и жертвы оказались отмщены, а разрушители и убийцы — прощены. У огановских Тифлиса и Рима не только общее небо, но и общая земля — улицы, стены… Старуха-цветочница из римского кафе кажется персонажем из повести о Пиросмани. Феллиниевские персонажи, населяющие город, кажутся типажами тифлисской богемы из романа “Венок грехопадений”: девица в чешуйчатом русалочьем платье и тремя ручными куницами, саксофонист с голубями на голове.

Правда, это для тех, кто помнит романы, публиковавшиеся в “Октябре”, “Новом мире”, “Континенте” в доинтернетные времена.

Сегодня на запрос “Иван Оганов” поисковик выдает всего несколько ссылок, на страничке автора в “ЖЗ” присутствуют две ссылки на середину и конец (без начала) эпоса “Песнь виноградаря осенью” (“Новый мир”, 1994) и последнюю публикацию, о которой сейчас ведем речь. Зазор в полтора десятилетия, наверное, без лишних комментариев способен объяснить всю парадоксальность ситуации.

Читая “Осень в Риме”, невольно начинаешь задумываться о том, что именно первая половина девяностых годов прошлого века может оказаться (да и уже оказывается) серьезной проблемой для историко-литературных изучений. Литература этого времени на наших глазах стремительно превращается в новое “белое пятно”. Новое поколение писателей и критиков, успевшее прийти ей на смену, в своей массе отличается очень короткой культурной памятью и почти полным отсутствием интереса к ближайшим предшественникам. Поколение предшественников постепенно начинает стыдиться девяностых годов как досадного эпизода своей биографии и ошибок молодости примерно так же, как большинство из них в девяностые стеснялись и стыдились своего советского прошлого.

С “Журнального зала” и “Яндекса” все, как будто переведя дыхание, начали “новую жизнь”. В образовавшуюся расселину планомерного забывания угодил не один Оганов. Его “случай”, может быть, наиболее показателен: он так и остался “толстожурнальным” автором и как “толстожурнальный” автор был торопливо вычеркнут из литературы. Ни один из пяти больших романов, опубликованных в журналах в 1991—1994 годах, не был издан под книжной обложкой. Говорить здесь всерьез об издательском интересе (точнее, его отсутствии) как высшей справедливости сегодня, кажется, уже не требуется. Проза Оганова нуждается в беспристрастном и заинтересованном эстетическом анализе. Но его длительное отсутствие имеет не эстетическую, а исключительно литбытовую природу.

Поэтому вдвойне хорошо, что “Осень в Риме” опубликована на бумаге и в сети. И на прозу Оганова теперь дают ссылки Google и “Яндекс”.