Елена Сафронова

Марина Палей. Рая & Аад

Новая повесть известной писательницы “российского зарубежья” Марины Палей, вошедшая в шорт-лист литературной премии им. И.П. Белкина 2008 года, является, на мой взгляд, событием не только литературным, но и коммуникативным. Эта короткая, но многоуровневая повесть — вроде “культурного моста”, перекинутого из России в Европу. Из циклопического постсоветского пространства — в небольшую, чистенькую, исправно, как часовой механизм, функционирующую Европу, под размеренным бытием которой так и слышится ход шестеренок…

Чтобы коротко напомнить сюжет повести “Рая & Аад”, придется отбросить хлесткие формулировки Марины Палей — хотя их жаль.

Родители грудастой и ширококостной хохлушки Раи “продали последнее, залезли пожизненно в долги, чтобы выпихнуть ее, старшую из трех дочерей, в Европу”. Несмотря на исконную фамилию Голопятко и “телефонную” маму, форсирующую фрикативное “г” и сакральность борща и домашнего уюта, Рая не столько украинка, сколько “простая советская женщина”, рванувшая в Нидерланды, под негостеприимное крыло королевы Беатрикс, от процесса зарождения капитализма из социализма: лучше вживаться в уже готовый капитализм, чем строить его с нуля.

Рае пришлось пройти несколько лагерей для иммигрантов, из последнего ее “попросили”, как и изо всей цивилизованной стареющей Европы. Но Рая нашла сначала временный приют в кирхе, где “отсиживались” местные, голландские наркоманы и “международные бродяжки” типа героини Палей. Этот кров был ненадежен. Спасти Раю (оставить в Европе) могло лишь чудо, и оно произошло. Деваху познакомили с чистокровным голландцем, знающим Россию по произведениям исключительно Достоевского и Толстого. Исход первой встречи оказался неоднозначен: Рая влюбилась в Аада, а он… решил жениться на ней фиктивно, чтобы привести королеве “хорошую, сильную, трудолюбивую подданную”. Фиктивный брак усилиями вчерашней иммигрантки, умевшей располагать к себе людей сладкой широкой улыбкой, стал настоящим. Он принес Ааду домашний уют, упорядоченность быта, возможность безнаказанно вести привычный ему образ жизни бабника и четырех младенцев с голландскими именами-фамилиями — и с неизвестными характерами, ибо до стадии их взросления повесть не простирается. Она обрывается на известии, что “…Раиса (Рая) ван дер Браак, урождённая Голопятко, супруга Аада ван дер Браака, мать Йооста, Аада-младшего, Радомира и Ады ван дер Брааков, дочь Ефросиньи и Василия Голопятко, сестра Эсмеральды и Карменситы Голопятко, скоропостижно скончалась”.

Далее похороны, описанные с великолепным черным юмором, и… смелый художественный прорыв. Я имею в виду “Письмо Второго брачного свидетеля Ааду ван дер Брааку (перевод с нидерландского)” — вторжение автора в художественно-событийную ткань романа. Автор не дает забыть о себе, фигурируя все время на страницах повести как “второй брачный свидетель”, полноправный участник церемонии гражданского бракосочетания и одна из немногих приятельниц Раи на чужой земле, кою та вожделела сделать своей. Это с нею Рая советовалась по телефону, как надежнее “охомутать” Аада. Впрочем, Рае был нужен не столько совет, сколько участие, а что делать, она и сама постигла всем своим существом, богатым инстинктами и рефлексами, ибо… забеременела и призвала себе на помощь официальные органы (сотрудников из службы социальной психологической помощи). Законопослушный европеец Аад “повлекся” в службу для воспитательной беседы и был пристыжен. А затем поверил Рае, убеждающей его, что нелегальный аборт обойдется ему дороже легальных родов. Удивительно для расчетливого западного гражданина — однако так и получилось.

История “закабаления” голландца Аада постсоветской девицей Раей занимает девять десятых повести и изобилует трагикомическими ситуациями и зарисовками (один клуб жонп, помогавших Рае, чего стоит!). “Кода” повести внезапно перестроилась из мажора в минор — и тут стало понятным настойчивое присутствие автора. По смерти Раи Второй брачный свидетель пишет Ааду прощальное письмо, в котором, не деликатничая, объясняет ему, какое счастье привалило ему в образе его нелепой жены, и как он был глуп и нечуток, что не понял этого. И что господин Ван дер Браак — бездарное недоразумение рядом со своей нелюбимой, презираемой, как животная форма существования, покойной супруги. Да разве “животная форма” эта Рая? Автор отвергает такую мысль самим названием повести. В переводе каламбур названия теряется напрочь. Но русскому читателю понятно подлинное значение сочетания имен героев! Комбинация “Раи” и “Аада” звучит для русского как дихотомия “рай/ад”, и потому я так озаглавила свою рецензию. Мы вправе дерзнуть — и принять Раю за посланницу небес…

Мне кажется, что в этой повести автором представлены уровни отдельно взятой личности (первый, очевидный, в котором и располагаются все “приключения” Раи и ее ранняя смерть, — укатали Сивку крутые горки!) и геополитики (глобальный “фон” для приключений Раи). Их сочетание, по мнению самого автора, рассказывает не только о том, как гибнет Раин талант — как ее самобытность, ум, жизнелюбие, обаяние становятся репродуктивным куском мяса, винтиком чуждой машины. Возможна (хотя, безусловно, необязательна) проекция личной судьбы Раи Голопятко на нынешнюю геополитическую ситуацию — Россию, ищущую у Запада то ли защиты, то ли спасения, то ли просто комфорта… Ведь Россия (да и славянский мир в целом) на мировой арене не фигурирует как “зрелый”. Это подростковый мир с его нервными, резкими мировоззренческими скачками — и подростковыми же “комплексами”. Когда подросток не может более справиться сам с гибельными результатами своего инфантилизма, недомыслия, безответственности, он бежит под крыло “взрослого” — не ведая, что это прибежище может оказаться для него роковым. Как Рая не думала, что для нее может оказаться последним в прямом смысле слова пристанищем Голландия в целом и дом Аада в частности… Она выбрала комфорт западного существования, как миллионы других бедолаг, рассудивших, что лучше полы мыть на Западе, чем быть профессором в России, волею которых поток иммигрантов продолжает двигаться в ХХ—ХХI веках в направлении с Востока на Запад. Героиня Марины Палей Рая — характерная форма воплощения весьма актуальной культуры. За неимением более возвышенного термина обозначим ее как “постсоветская культура”.

Почему-то по прочтении повести “Рая & Аад” на краю сознания брезжит смутная ассоциация с философией Освальда Шпенглера, хочется мысленно продолжить утверждение этого мыслителя, что главным содержанием истории является культура, и выстроенную им цепь отдельных культур: египетской, вавилонской, китайской, мексиканской, античной, арабской и европейской “культуры воли”. Следующий этап — “хомо советикус”. Постсоветская культура тоже в своем роде “культура воли” — культура индивидов, не способных пропасть нигде и никогда, приспосабливаемых к самым убогим условиям существования, предпочитающих духовному началу приоритет тела и социального комфорта — и умеющих добиться его любой ценой. Рая Голопятко твердо знала, что имеет право на все то, чем располагают ее ровесницы в Европе. И добивалась реализации этого права. Не задумываясь о последствиях…

Существует понятие исторического портрета — как иероглифа народных душ и судеб. “Историческим портретом” и “иероглифом народной судьбы” представителя “постсоветской культуры” является крупное румяное лицо Раи Голопятко, украшенное самой любезной из ее улыбок (так часто появляющихся на страницах повести, словно каждая — автономное действующее лицо). По мере жизни бок о бок с Аадом Раина живая и искренняя улыбка превратилась в маску. Живость, цельность и сила натуры Раи, ее Божественная искра погасла в стерильном автоклаве европейской цивилизации. Благие качества исчерпались, жизненные силы Раи были растрачены, она умерла… Но сколько таких Рай в Европе ищет своих Аадов, не знают ни таможенники, ни бюро по работе с иммигрантами. Легче подсчитать, сколько их находят — статистика браков ведется.

При всей массовости “исхода” наших людей на Запад за благоденствием повесть “Рая & Аад” — еще и о закономерном переходе европейской культуры в финальную стадию цивилизации и о притоке на “пустое” духовно место новой культуры. Непривычной и дикой для европейцев, но заведомо более мощной и жизнестойкой. В сцене прощания с Раей, не зная, что дочь скончалась, из Украины звонит жизнерадостная мамаша и наговаривает на автоответчик… рецепт “нормального борща”, так как “мужа всегда надо кормить сытно”. Поединок “ментальностей” России и Европы подчеркивается щедро рассыпанными по страницам повести цитатами из культовых книг русских авторов — от Некрасова до Шолохова — в контексте полного раскрытия для Аада образа жены из народа. Мама и борщ, символы непобедимости телесного начала у жены из народа, — необыкновенно сильные и размашистые… нет, не точки — многоточия. История Раи не закончилась. Она только начинается!..

Марина Палей не вкладывала в свою повесть никакой историософии, обратившись к одной нелепой и трагической судьбе — но, как всякое состоявшееся литературное произведение, ее повесть допускает целый спектр возможных прочтений, в том числе и, как мне кажется, геополитический.

Интересно, что сказали бы о ней нидерландские критики?..