Яков Борохович

Русские в «Barnes & Noble»

Об авторе | Яков Борохович — один из создателей сетевой литературы, известный под именем Дан Дорфман. Дебют в “Знамени” — 2007, №6.

Пишущая и читающая Америка почти так же самодостаточна, как снимающий Голливуд и американский зритель этих фильмов. Хоть перевести и издать иностранную книгу несравненно легче, чем, скажем, купить иностранный фильм и организовать его прокат. Но возникает вопрос: “Зачем? Кому это интересно?”. Ответ на этот вопрос весьма неутешителен: почти никому.

Иностранные книги почти не переводят и почти не читают. Хотя в целом Америка читает и читает довольно много. Чтобы в этом убедиться, достаточно войти в один из многочисленных книжных магазинов или в залы великолепных американских библиотек. И там, и там людей явно больше, чем в полупустых залах магазинов, продающих одежду и обувь. И это при том что без книги действительно можно прожить, а без обуви и одежды, особенно в условиях достаточно сурового этой зимой североамериканского климата, — нет.

Чтобы узнать, каких современных российских авторов все-таки читает Америка, я отправился в “Barnes & Noble”. Это крупнейшая сеть книжных магазинов Америки. Никаких неожиданностей: нашел я все тех же: Пелевина, Сорокина, Улицкую, Толстую. Еще нашел самых знаменитых представителей массовых жанров Акунина и Лукьяненко. Еще — Ирину Денежкину, представительницу молодежной прозы, девушку хоть и молодую, но уже полузабытую а России. И, наконец, Андрея Куркова, который, строго говоря, российскому читателю практически неизвестен. Он стал известным на Западе раньше, чем в России. Список, конечно, небогатый. Тем не менее — чем богаты, тем и рады.

Кроме найденных на полках книг, я дополнил мое исследование опросом коллег на работе (в среде технической интеллигенции). Может, они кого-то читали или слышали о ком-то? Я нашел среди коллег живого читателя вполне современного автора. Как вы думаете, какого? Учитывая, что из всех авторов, мною обнаруженных в книжном магазине, бестселлеры пишут только Акунин и Лукьяненко, можно было предположить, что мои коллеги читали кого-то из этих двоих. А вот и нет, никто из опрошенных никогда не слышал этих имен. Но зато мне сразу несколько человек назвали двоих: Пелевина и Улицкую. Более того, я был сражен наповал сообщением одной коллеги: она не только слышала о Пелевине, но и читала его книгу.

Сотрудницу, читавшую Пелевина, зовут Кэрол, работаю я с ней уже шестнадцать лет. Она читала “Мизинец Будды”, то есть “Чапаева и Пустоту”. Кэрол — своя в доску, и мы не особенно стесняемся в разговорах друг с другом. И я задал ей неделикатный вопрос: “Кэрол, а что ты поняла в этой книге?”. Ответ был честным: “Ничего не поняла, но читать было интересно”. А потом, уже без моего вопроса, добавила: “Я и у Достоевского ничего не поняла, зато того читать было неинтересно. Нужно было кредит получить”. “Кредит” — это вроде зачета: в американских вузах нельзя изучать технические и естественнонаучные специальности без определенного набора гуманитарных предметов. Но выбор этих предметов зависит от студента. Некоторые раньше выбирали среди таких предметов русскую литературу. Сейчас, наверное, выбирают иранскую. Кэрол заканчивала Массачусетский технологический в конце восьмидесятых, поэтому она выбрала Достоевского…

В свете читательского “ничего не поняла” я и продолжу разговор о книгах, которые нашел в магазине. Я покажу вам взгляды американской критики и обычных читателей. Взяты они из различных источников.

Вот про сорокинский “Лед”: Ice by Vladimir Sorokin, Jamey Gambrell (Translator). Publisher: Random House Inc:

“Харуки Мураками в Японии, Хавьер Мариас в Испании, Винфрид Зебальд в Германии и Мишель Уэльбек во Франции — все эти имена несомненно ассоциируются с современной литературой в этих странах, это имена писателей, чьи работы вступили в противоречие с их предшественниками и изменили современную литературу собственных стран. В России такая фигура, без сомнения, — Владимир Сорокин.

Его новая книга издана в твердом переплете в серии “NYRB Classic”. Сорокин — автор, умеющий смешивать совершенно несовместимое, достигая при этом гипнотического эффекта. Одновременно Сорокин мастерски манипулирует языком, выступая как своеобразный диджей слов, но при этом он остается верным последователем великого Гоголя, вдыхающим новую жизнь в великую русскую литературную традицию фантазии и юмора, начатую Гоголем еще в “Шинели” и в “Носе”. (В оригинале так и написано: “tradition of fantasy and humor that began with “The Overcoat” and “The Nose”. “Шинель” как юмор — однако неслабо критик знаком с Гоголем… — Я.Б.) “Лед” — это как бы смесь фантазии, пророчества, пародии и дикой паранойи”.

Я позаимствовал эту цитату из рецензии в International Herald Tribune, ее автор — Ken Kalfus.

Про “Веселые Похороны” Людмилы Улицкой. На английском название звучит как “Похоронная вечеринка” — “The Funeral Party”: A Novel by Ludmila Ulitskaya, Arch Tait (Editor), Cathy Porter (Translator). Publisher: “Knopf Publishing Group”. О книге хорошо написал простой американский читатель N. Carter (carternj@grantsmanagement.com): “Эта книга — самая оригинальная из всех книг, которые я прочитал начиная с 1969 года. Нигде в последнее время я не находил с любовью созданных персонажей, так трогающих душу. Книга эта имеет общечеловеческое звучание, она — вне границ, но в ней есть очень много такого, что американцы могут узнать сами о себе”.

Этой фразой мистер Картер меня просто потряс: герои Улицкой, хоть и живут в Нью-Йорке, родились и выросли в СССР и абсолютно не похожи на американцев, ну просто ничем на них не похожи. Где он разглядел хоть малейшее сходство характеров героев Улицкой с обычными американцами? Загадка… Далее мистер Картер продолжает: “Автор делает неспособность своих героев собрать то, что каждый из них потерял или забыл, повествовательной нитью темы. И сделано это в стиле, который совмещает диалогизм лучших образцов русской прозы с духовными поисками общечеловеческой значимости. Жаль, что эта книга не будет выбрана для замены “Ловца во Ржи” (“Над пропастью во ржи” Д. Сэлинджера) как обязательная для чтения в старших классах школы. Это во всех смыслах важный американский роман”.

Держите меня двое! — книга, написанная российским писателем об иммигрантах из России, в Америку не очень заглядывающих — им достаточно своего мирка, по мнению читателя-американца — “важный американский роман, да еще во всех смыслах”!!!

А вот как пишет о героях “Веселых похорон” профессионал, критик из “Нью-Йорк Таймс” Ричард Бернстайн (Richard Bernstein):

“Они — причудливые фигуры, найденные в соре повседневности, и они обеспечивают материал умной и колючей книги госпожи Улицкой, перекликающийся с книгами Бабеля, Башевиса-Зингера и, возможно, в какой-то степени Беккетa. Они все абсурдны, каждый по-своему, и встречают своих собственных худших врагов (самих себя), заряжаясь трагикомической энергией. В этом смысле госпожа Улицкая дает американскому читателю какие-то новые, не известные ему чувства, иное зрение. Она обладает едким, проникающим взглядом постороннего и видит нашу жизнь не так, как мы, размещая в этой американской жизни людей, живущих в Америке, но остающихся чужаками. Госпожа Улицкая — яркий и острый голос, озвучивающий знакомую историю миграций ХХ столетия в новой, незабываемой форме”.

Тоже не Белинский. По-моему, Улицкая не имеет решительно ничего общего с южнорусской школой, самым известным представителем которой был Бабель. И лауреаты Нобелевской премии Башевис-Зингер и Беккет тоже притянуты за очень длинные уши.

Теперь о пелевинском “Чапаеве…”. На английском, как я уже говорил, роман переименован в “Мизинец Будды”: “Buddha’s Little Finger” by Victor Pelevin, Andrew Bromfield (Translator). Publisher: “Penguin Group” (USA).

Вот цитата из рецензии, опубликованной в “Library Journal”, ее автор — Francisca Goldsmith: “После Революции 1917 года красные столкнулись лицом к лицу с белыми в Гражданской войне.

Роман Дмитрия Ферманова (так в оригинале: не “Фурманова”, а “Ферманова”. — Я.Б.), появившийся в 1923 году, прославлял одного из самых великих генералов красных в этом конфликте. В “Мизинце Будды” Пелевин героя Гражданской войны использует по-иному: как повод для собственных конструкций, мало связанных с реальным прототипом Ферманова. Роман рисует ирреальную картину перемещений главного героя книги, от лица которого ведется повествование, поэта Петра Пустоты, из современной России в Россию 1918—1919 годов. Там Петр Пустота становится ординарцем Чапаева Петькой.

Это другой персонаж романа Ферманова. В нашем времени Петр — пациент психушки. Он находится в гипнотическом трансе от таблеток, и в его сознании высвечиваются критические моменты его иной, воображаемой жизни. Это как бы духовный квест, который он переживает. Он включает в себя несколько коротких историй внутри романа. Именно так роман поделен на главы. Каждая история представляет собой или пародию на русскую историю, или критическую зарисовку современной России, или исследование японской культуры, или интенсивные философские дебаты между персонажами.

Пелевин представляет нам бредовые, абсурдные картины, созданные воображением героев, а-ля Гоголь и Кафка, демонстрируя при этом поэтическую красоту этих картин. Но сердцевина книги, однако, — в старом-престаром вопросе “кто я?”. Согласно Пелевину — ответ всегда неверен в реально функционирующем мире. Иными словами, иллюзия и реальность у Пелевина переплетаются, иллюзия реальна, и наоборот, реальность иллюзорна. Это типичная постмодернистская конструкция, главный стержень романа”.

“The Slynx” by Tatyana Tolstaya, Jamey Gambrell.

“Кысь” Татьяны Толстой по-английски звучит как “Slynx”. Слова “slynx” в английском языке не существует, как и “кысь” в русском. Но зато в русском языке существует слово “рысь”, по-английски — “lynx”. Остальное понятно. Молодец переводчик. А вот что пишет критик John Banville в “The New Republic”: “Герой этого завораживающего футуристического романа, чиновник по имени Бенедикт, живет в примитивном поселке на территории, которая когда-то была Москвой, спустя двести лет после Взрыва. Никто толком не знает, как был разрушен старый мир; как выразился Бенедикт, “люди, игравшие с оружием, заигрались”. Те, кто родился после Взрыва, ничего не знают о культуре, существовавшей до него; кроме того, они мутанты и, строго говоря, на людей не похожи. Но есть те, кто родился до Взрыва, их называют “прежними”, это люди без возраста. “Прежние” помнят о том, как жили раньше, и как-то сохраняют остатки прежней культуры. Мир после Взрыва в описании Толстой: причудливая смесь феодального общества и каких-то элементов советской эры с ее ограничением свободы, принудительным трудом и регулированием всего, что можно регулировать. Опасности, которые угрожают этому обществу, вполне узнаваемы, это чеченцы на Юге и вездесущий Запад, хоть сам Запад о существовании мира, в котором обитают герои Кыси, не знает. Толстая поражает ярким живым воображением в этой книге, Кысь достойно продолжает ряд великих российских писателей-сатириков и сюрреалистов”.

А читатель, не критик, добавляет, что книгу эту читать надо не для развлечения, но он не жалеет, что ее прочел, что она не похожа на остальные прочитанные им книги и только слегка напоминает “1984” Дж. Оруэлла.

На “Ночной дозор” — “Nightwatch”: A Novel by Sergei Lukyanenko, Andrew Bromfield (Translator). Publisher: “Hyperion” — дам только краткий отзыв читателя: “Я люблю эту книгу! Она не похожа на любую книгу, которую я когда-либо читал. Немного путаницы время от времени, и от этого не все понятно, но я думаю, что это проблема перевода. Замечательное чтение в скучный дождливый день. Очень рекомендую”.

Позволю себе немного не согласиться со словами американского читателя. Лукьяненко пишет несколько торопливо, поэтому туманный смысл и логические нестыковки некоторых кусков его книг — не вина переводчика. На полке “Barnes & Noble” я обнаружил “Смерть и Пингвин” киевского автора Андрея Куркова. Впервые книга была опубликована на русском языке в 1996 году с оригинальным названием “Смерть Постороннего” в издательстве “Фолио” в Харькове. В России его тогда не публиковали. Критик Дмитрий Бавильский очень высокого мнения о Куркове. Он написал о нем восторженную статью, которая была опубликована во “Взгляде” (http://vz.ru). Вот как Бавильский начинает свою публикацию: “Киевлянин Андрей Курков сегодня на Западе – самый главный и известный современный русский писатель. Совокупный тираж его книг, вышедших за границей, приближается к четырем миллионам проданных копий. После шумного успеха на Западе Куркова начали публиковать и российские издательства, в частности “Амфора””.

Точно цитировать отзывы я не буду. По-моему, несмотря на мнение уважаемого мною Бавильского, ничего интересного в книгах Куркова нет. Книгу опубликовало на английском издательство, которое тоже называется “Пингвин”, вернее, “Группа Пингвинов” — может, им было приятно, что в названии упоминаются пингвины, и в этом разгадка успеха?

Американский критик Stephen Mitchelmore из SpikeMagazine отмечает, что это сатира на постсоветскую жизнь, где мафия и политики составляют одно целое, где мафиози хорошо себя чувствуют в официальной политике, а политики опираются на криминальных авторитетов. Маленькому человеку среди этой постсоветской прелести выжить крайне тяжело. Ну, и маленькому пингвину — тоже. Пингвин сбежал из киевского зоопарка, спасаясь от голодной смерти, потому что больше там животных и птиц не кормят. Зовут пингвина Миша, он — единственный друг главного героя книги Виктора, пребывающего в депрессии из-за такой жизни и из-за того, что его покинула любимая. Потом на страницах книги появляется еще один Миша, уже не пингвин, и они с Виктором пьют водку.

Последний российский автор в моем списке — Ирина Денежкина. “Give Me (Songs for Lovers)” by Irina Denezhkina, Andrew Bromfield (Translator). Я не буду цитировать ничьих отзывов. С меня хватило того, что я читал из Денежкиной и читал о ней несколько лет назад. Я достаточно брезглив — ну ее, Денежкину, даже на английском. Могу только сказать, что в Америке хватает своих Денежкиных — но вот и импортную завезли на радость местным поклонникам таких шедевров.

И, наконец, в самой Америке медленно, но верно увеличивается небольшой, но достаточно успешный выводок новых американских писателей, пишущих по-английски, родной язык которых был русским. Кстати, об одной из подобных книг, романе Ольги Грушиной, я уже писал в подрубрике “Наблюдателя” “На другом языке” (Яков Борохович. “Дочитать стоит”. — “Знамя”, 2007, № 6).

Книга, о которой я напишу ниже, — самая успешная: у нее просто шквал рецензий чуть ли не во всех серьезных американских газетах и журналах, пишущих о литературе. Это роман, который называется “Петрополис”. Автор — Аня Улинич. Именно Anya, а не Анна, так автор пишет свое имя.

Действие “Петрополиса” происходит сначала в СССР, а потом — в Америке и РФ. Американские страницы — самые объемные в романе, роман в основном об Америке. Книга удивительно удалась и по форме, и по сюжету, и по внятности мессиджа. Главная героиня романа, Саша Голдберг, несмотря на типичную фамилию, никакая не еврейка, а вполне русская девушка с четвертью африканской крови. И эта четверть весьма определенно отразилась на ее внешности — жизнь подбрасывает нам подобные сюжеты, например, телеведущая и журналист Елена Ханга, хоть она и не Голдберг, все же на четверть еврейка, ее еврейская бабушка приехала в СССР из Америки со своим афроамериканским мужем, а мама, вполне советский человек, вышла замуж за настоящего африканца...

Американские критики, тепло отзываясь о романе, пишут о нем по-разному, некоторые мало что поняли в его сути. Но я хотел бы процитировать то, что достаточно точно передает и мои ощущения от романа: (цитата из Los Angeles Times, автор рецензии — Antoine Wilson): “Улинич — мастер трагикомедии. “Петрополис” завлекает, смешит и искренне трогает в самом хорошем смысле. Искристый дебют автора оказался уникальным комическим романом о Хомо Постсоветикус. Пытаясь согласовать два далеких друг от друга жанра — роман воспитания и сатиру, — Улинич рисковала, но риск оказался оправданным, она добилась успеха. Произошло это благодаря таланту Улинич-рассказчика и умению ее смеяться сквозь слезы со своими героями”.

В оригинале вместо “смеха сквозь слезы” было написано the bittersweet (горькая сладость), но я думаю, что именно “смех сквозь слезы” больше соответствует главному приему Ани Улинич. Могу добавить от себя, что именно этим меня привлек роман Ани Улинич — умением героев в самых тяжелых жизненных ситуациях с горькой улыбкой взглянуть на происходящее.

Напоследок я бы хотел сказать о некоторых, с моей точки зрения, странностях выбора книг для перевода в Америке. Я, например, разочарован, не обнаружив перевода романа, который я считаю одним из лучших в литературе последнего десятилетия ушедшего века. Это “Прохождение тени” Ирины Полянской. За почти двенадцать лет со времени его выхода ни одно издательство им не заинтересовалось. Впрочем, в России книга тоже не оценена по достоинству, хоть на Букер ее выдвигали (но недодвинули). Может, дело в этом?

Но вот и с лауреатом самой большой российской премии — та же загадка. Я имею в виду вездесущего Дмитрия Быкова. Он все последние годы выдает по шедевру в год. Тем не менее его романов в переводе на английский я тоже не обнаружил на книжных полках. Дмитрий Львович бывает в Америке достаточно часто, его знают в узких кругах американских славистов, наконец, его романы издаются в России если не с большим коммерческим успехом, то по крайней мере с большим шумом. Тем не менее…