Юлия Рахаева

Эдуард Шульман. Полежаев и Бибиков, или Собрание разных бумаг

На обложке — наискосок — красная наклейка: “Номинант “Букер-2008”. Хотя книге довелось побывать и в лонг-листе, который в минувшем году был лишь вчетверо больше шорта, — так, бермуд, бридж, в крайнем случае, капри какой-то, но никак не лонг. Тем не менее книге Эдуарда Шульмана “Полежаев и Бибиков”, в отличие от многих других, там место нашлось. Но вот в шорт взять ее высокое жюри, тем не менее, не решилось. А зря!

Книга эта не простая, а легендарная — автор читал ее на известных в узких кругах “четвергах” аж в семидесятых (тогда же, как вспоминает в предисловии “От издателя” Александр Шишкин, “впервые произнесено было слово “нетленка”). И это не все.

Странице приблизительно к пятидесятой читателя (правда, не всякого, а — любопытного) захватит поток авторского обаяния. Не дочитать до конца и — одновременно — не пожалеть, что эта книга (как, впрочем, и все хорошее) когда-нибудь, увы, кончится, он уже не сможет.

Читая все далее и далее, увлекаясь все более и более, я, к своему удивлению, испытывала порой некое дежавю. При том что книгу эту держала в руках точно впервые, а на те “четверги” в далеких семидесятых звана не была… В какой-то момент меня осенило: да ведь это напоминает какие-то тексты, написанные позже, но читанные мною прежде! Аурой ли, ароматом ли эпохи… И первым вспомнился в этой связи мой любимый роман Михаила Шишкина “Всех ожидает одна ночь”.

Интересно, а мог ли лауреат самых престижных литературных премий читать в те давние времена роман Шульмана? Тогда — по младости лет — вряд ли. А вот некоторое время спустя — более чем, вряд ли старший брат не поделился с младшим тем, что его так поразило! (Прямым подтверждением знакомства Михаила Шишкина с Эдуардом Шульманом и косвенным — с романом “Полежаев и Бибиков” является посвящение Михаилу Шишкину одной из глав книги Эдуарда Шульмана — “Те, кому повезло”).

Предположу, что роман “Полежаев и Бибиков”, пусть неопубликованный, зато легендарный, стал своего рода пратекстом не только для Михаила Шишкина, но и для некоторых других будущих литераторов. Кстати о пратекстах. Моя дочь, прочитав когда-то “14 декабря” Дмитрия Мережковского, воскликнула: но ведь Эйдельман лучше! На что я ей ответила: Мережковский писал много раньше, а Эйдельман, очевидно, был талантливым не только писателем, но и читателем.

А вот интересно, почему роман “Полежаев и Бибиков” не был опубликован тогда, когда был написан? Вроде, все оценки там вполне соответствуют принятым в те времена: пострадавший от властей свободолюбивый герой, мерзкий Николай Палкин, помещик-самодур, несчастные униженные крепостные… Неужели из-за намеков на чрезмерное женолюбие Александра Полежаева (“Сашу Полежаева знаю я сызмала. Еще в пансионе учился, нас навещал. И девушек выбирал веселых да толстых. Которая грустная была, сразу отсылал”)? Или — на его же подверженность русской народной болезни (“Руки Полежаева сильно дрожали, что вместе с несколько припухшим лицом и преждевременной сединой показывало пристрастие поэта и его болезнь. …не пить — не жить”, — говорил, если верить Шульману, Полежаев)? А может, роман Эдуарда Шульмана не вышел книгой из-за того, что в творчестве его героя, Александра Полежаева, помимо сатирических выпадов против университетских порядков и самодержавия в целом, имеется много такого, из-за чего даже в наши дни поэму “Сашка”, например, любой эксперт легко признал бы порнографией. Да и мата у него тоже предостаточно. Поэтому в советские времена нам, конечно, рассказывали о замечательном поэте Александре Полежаеве, о том, как он пострадал из-за своей свободолюбивой поэмы “Сашка”, но вот о том, что свободолюбие это было с изрядным привкусом непристойности, — ни-ни! И, кстати, что-то не припомню я, чтобы того же “Сашку”, хотя бы и с купюрами или с троеточиями, изучали. Не в школе, конечно, но и в университетской программе его тоже не было. Как не было, понятное дело, и в книжных магазинах.

Одна моя знакомая предположила, что книгу могли отвергнуть из-за ее излишне вычурного устройства. Действительно, тогда еще не были написаны ни “Сундучок Милашевича” Марка Харитонова, ни “Хазарский словарь” Милорада Павича, не говоря уже о книжках-игрушках проекта под названием “Б. Акунин”.

А устройство “Документального повествования с вымыслом” (определение жанра, данное “Полежаеву и Бибикову” автором) и вправду непростое. Тут и игра шрифтами, и рамочки всякие, и параллельно-последовательные столбцы, и комментированные письма, и списки, причем как поэтические, так и послужные, и инструкция, как именно надлежит производить экзекуцию... И все это то вместе, то поврозь, а то попеременно складывается в довольно-таки стройное повествование. Во всяком случае, по прочтении остается впечатление именно что романа. Воистину: когда б вы знали, из какого сора…

Поддаваясь авторской своеобразной логике, в какой-то момент перестаешь удивляться вообще чему бы то ни было. Например, главе ХХIV, “записанной за Сергеем Александровичем Есениным”, с упоминанием имен Маяковского, Клюева, Гумилева, Цветаевой, Мандельштама, Ахматовой, Пастернака… Или другой главе, LIV, “Из переписки Виссариона Григорьевича Белинского с Николаем Васильевичем Гоголем”, где левые столбцы, набранные курсивом, как правило, начинаются словами “Нет, Николай Васильевич!”, правые же — “Да, Виссарион Григорьевич!”.

Полное название книги “Полежаев и Бибиков, или Собрание разных бумаг — основательных и не основательных”. Полежаев — это тот самый Александр Иванович Полежаев, недооцененный (во многом и по его собственной вине) поэт и гражданин. Между прочим, когда-то я, не зная ни стихов, ни истории Александра Полежаева, была, тем не менее, чуть ли не уверена, что станция московского метро названа в его честь. Потом узнала: в честь совсем другого Полежаева, Василия Дементьевича, почетного метростроевца и начальника Метростроя в 50-70-е годы.

А вот Бибиков — кто таков? Фамилия — дворянская, Бибиковы известны в России аж с ХVI века. В книге Эдуарда Шульмана несколько Бибиковых обоего пола. Но Бибиков из названия — это Иван Петрович Бибиков, который сначала, говоря языком современным, настучал государю императору Николаю Павловичу на Полежаева, а спустя время, в том числе и во исправление своей вины, поселил того у себя дома и всячески опекал. Причем и то и другое было сделано им абсолютно искренне.

Да, конечно, человеку свойственно ошибаться. Однажды очень ошибся Иван Петрович Бибиков. Многажды ошибался, вследствие чего прожил тяжелую и недолгую жизнь поэт Александр Полежаев. Но уж точно не ошибся Александр Шишкин, издав эту удивительную книгу! Хотя и тиражом всего 650 экземпляров…

Некая “ученица 11-го класса Р. Ч.”, чье письмо сочинителю предваряет собственно “документальное повествование с вымыслом”, очень точно пишет о форме книги, сходной “с детским калейдоскопом, вернее, с мозаикой, что выложена мелкими раскрашенными стекляшками или составлена из пестрых, случайных тряпочек, — бабушкино лоскутное одеяло”. Не знаю, реальная ли это школьница, но представленный образный ряд очень верно отражает принцип композиции “Полежаева и Бибикова”. Именно что стекляшки, тряпочки, камушки, как-то так грамотно сложенные, что целое — это именно целое. И если лоскутное одеяло, то такое, которым можно всерьез укрыться, и будет тепло. Качественное лоскутное одеяло.