О печальном Пьеро, чекисте и сионисте
Виталий Бардадым. Александр Вертинский без грима. — Краснодар: Советская Кубань, 1996. — 208 с.
Два вопроса волнуют автора книги.
Первый: был ли Александр Вертинский тайным зарубежным агентом НКВД?
Если верить краснодарскому краеведу, то был, доказательством чего стало сочинение и исполнение певцом в 1935 году просоветской песни “О нас и о Родине”: “Вертинский вдруг сбросил свою маску, которую он носил долгие годы.” Странное, однако, поведение для законспирированного агента — сбросить маску. Но упорный смыватель грима мыслит понятными ему категориями; перечислив полученные певцом в СССР блага, он вопрошает: “За что же такие милости свалились на возвращенца? За какие такие заслуги? Не за песенки же Пьеро? <...> Совершенно абсурдной кажется реплика, приписываемая И. В. Сталину: “Пусть допоет!” Глава Советского государства не был невеждой. Он любил искусство”.
Второй вопрос: был ли Александр Вертинский евреем? Это интересует автора даже более, чем подвиг разведчика. Ведь его крайне беспокоит всемирное засилье евреев. Выражается он чаще старомодно, прибегая к советскому эвфемизму: сионисты. Они-то и обеспечили славу Вертинскому. Ведь в юности он печатался в журнале “Киевская неделя”, где “мы встречаем фамилии Бернер, Гольдман, Крон, Либерман, Лудберг, Эльснер и др.” Латвийской визы для певца добивался “некий Абрам Моисеевич Копеловский”. А если в Америку Вертинского пригласили, по его словам, друзья, то резонен вопрос: “Кто они, его друзья? Быть может, восхищенные его песнями слушатели Тель-Авива, в руках которых сосредоточена вся мировая пресса (реклама)...” А высокое самомнение артиста было вызвано похвалами, которые расточала в его адрес “вся европейско-сионистская пресса, которая сразу же признала в нем, в его рафинированном искусстве “своего человека”. Апогеем же низкопоклонства Александра Николаевича перед сионистами стали его гастроли в Палестине. Знаменитое “Палестинское танго” возмущает В. Бардадыма: ведь речь идет “о той исконно арабской многострадальной земле, куда пришли незваные иноверцы, оккупировали ее и залили кровью местных патриотов, их матерей и детей! Не злая ли это насмешка “сумасшедшего шарманщика”...
Нужно очень постараться, чтобы подверстать Александра Вертинского к арабо-израильскому конфликту, но — взялся за гуж... Ведь и у самого артиста, уверяет автор, “запутанная родословная”, из-за чего и бежал он из Германии с приходом к власти фашистов. Видимо, убежден, что нееврею незачем было расставаться с Гитлером. Вся же запутанность происхождения заключалась в том, что отец певца Николай Петрович Вертинский не мог венчаться с его матерью Евгенией Степановной Сколацкой, т.к. не был разведен с первой женой. И первой супругой самого Александра Николаевича была, оказывается Рахиль Потоцкая. Как обычно, В. Бардадым не указывает источников своих сенсаций, тогда как в архиве певца хранится свидетельство (г. Шанхай) о разводе его с Ириной Владимировной Вертидис*... Замаскировалась, видимо, сионистка.
Неприязнь автора к Вертинскому вызывает недоумение: что же заставило его взяться за книгу? Ведь, по его мнению, Вертинский не годится в подметки великим “едва ли имеющим аналог в отечественной и зарубежной эстраде ХХ века” Петру Лещенко и Юрию Морфесси. И хоть Вертинский “намного превосходит Булата Окуджаву, но все же его песенки — это “переделки с французского (оригиналы, если поискать, найти нетрудно)”, чего, однако, Бардадым почему-то не сделал.
Иногда снисходительно похвалив певца, он тут же уличает его в неискренности и самовлюбленности, отсутствии вкуса и плагиате. Анализировать тексты краевед не в состоянии и почти не занимается этим, но уж если возьмется, то выходит следующее: “В каждую песню артист вкладывал частицу своей души, своего повседневного бытия. <...> Вот выдержки из романса “Прощальный ужин”. Уже с первых слов вас охватывает меланхолическое настроение расставания” (цитата в одну строфу). “Далее следует откровенное сожаление” (еще строфа). “По мере развития сюжета происходит накал чувств” (три строфы) и т.д.
Особое место в книге занимает изничтожение воспоминаний певца. Вертинский-мемуарист и в самом деле нередко хвастлив, очень часто неточен — нормальные свойства памяти “звезды”, к тому же надо учитывать годы, когда Александр Николаевич писал в расчете на публикацию. Бардадым же именует мемуары не иначе как “Мюнхгаузениадой Вертинского”. И все же Александр Николаевич не утверждал, как ему приписывается, что “среди друзей его были Блок и Рахманинов”. И с Шаляпиным встречался не раз, во что отказывается верить краевед из Краснодара. “Единственная вероятная встреча Вертинского с Шаляпиным состоялась в Шанхае, в “Катей-отеле”, где останавливался великий артист за день до его отъезда”. И — по В. Бардадыму, щедрый на похвалы Федор Иванович сделал знаменитую дарственную надпись на своей фотографии, где назвал Вертинского “сказителем”. И было это в 1936 году. Но на фотографии, воспроизведенной в известном шаляпинском трехтомнике, явственно читается дата: 1933. И была еще единственная телеграмма из Токио, которой якобы хвалился Вертинский. Про телеграмму ревнитель документальности узнал из книги “А. Вертинский. Дорогой длинною. 1990 г.”, где она воспроизведена неточно, но если бы он заглянул в ЦГАЛИ, где хранится архив артиста, то обнаружил бы кроме этой, от 3 января 1929 года, телеграммы прелестное пасхальное письмо: “Спасибо, милый Александр Николаевич, за кулич. Посылаю Вам в свою очередь бутылку. Кушайте на здоровье. Открывать надо осторожно. Пробка очень слабая. Возьмите хороший штопор и запускайте его боком. Христос Воскрес! Обнимаю, Шаляпин.” И штопор нарисовал Федор Иванович, каковым следует пользоваться.
Безапелляционность всегда связана с некомпетентностью: “Полны издевательства, грубости и насмешки его “Лимитрофы” (само мудреное название, восходящее к Древнему миру, и весь стихотворный текст — это смесь пижонства и дерзости)”. В. Бардадыму невдомек, что кроме известного ему значения мудреного слова — им обозначались пограничные области Римской империи, — в 20-30-е годы нашего века лимитрофами именовались государства Европы, граничившие с СССР, и написанное в 1927 году стихотворение создавалось именно в таком государстве, а именно — в Литве, в Каунасе.
Грубость, тенденциозность, неопрятность книги “Александр Вертинский без грима” таковы, что естественны вопросы: есть ли в ней хоть какая-нибудь ценность и к чему вообще обращать на нее внимание? Начну со второго. Не так много было и есть работ об удивительном явлении русской культуры по имени Вертинский. За последние годы вышла добросовестная, хоть тоже не без греха по части достоверности книга В. Г. Бабенко “Александр Вертинский. Материалы к биографии. Размышления”, Свердловск, 1989 г. И остается все еще неосмысленным творчество печального Пьеро, причины его невиданного успеха, доходившего до массового поклонения в весьма непохожие исторические эпохи. После войны существовало даже негласное общество “вертинистов”, осколки которого доживают еще в наших городах. Поэтому всякое новое слово, хотя бы и столь вульгарное, обращает на себя внимание.
И достоинства у книги тем не менее есть. В известных пределах В. Бардадым собрал и сообщил новый материал: почти преимущественно публикации латышской и бессарабской прессы времен пребывания там Вертинского. При этом, правда, создался некий географический перекос: Латвия и Бессарабия занимают в книге столько места, что можно подумать, что певец оттуда не вылезал. Еще ясно, что автор — опытный коллекционер пластинок. Как и в его предыдущей книге “Тот самый Петр Лещенко”, Краснодар, 1993, приведена обширная дискография, перечень изданий нот, репертуар. Увы, и здесь коробит от самодеятельных справок, вроде того, что в “белой лире” Георгия Иванова “советские критики не без оснований усматривали эпигонство и подражательность”, или наивного утверждения, что издатель нот Б. Л. Андржеевский сообщал на них о своем исключительном праве из-за того, что дорожил именно Вертинским, но то была повсеместная практика и не только издательства “Прогрессивные новости”. Есть и неточности, и пробелы, скажем, неизвестным оказался автор знаменитой песенки “Оружьем на солнце сверкая”, очень популярный в начале века сочинитель и исполнитель В. А. Сабинин.
И ведь бы мог В. Бардадым (он же редактор собственной книги — любопытное ноу-хау краснодарских издателей) сделать небольшой дайджест об отзывах прессы, выпуске пластинок, нот, если бы не претензия на сенсацию, снятия грима, мнимые разоблачения.
С. Боровиков
