Владимир Коркунов

«Пароходик с петухами». Предисловие Беллы Ахмадулиной

От автора | Родился я в 1984 году в городе Кимры Тверской области, работал журналистом и преподавателем. Печатался в журналах “Юность”, “Студенческий меридиан”, в альманахе “Истоки”, в “Литературной газете”. Член Союза журналистов России. Мой отец — В.В. Коркунов, упомянутый в предисловии Беллы Ахатовны, член Союза российских писателей с 2001 г., автор многих книг и статей по истории родного края. Много лет проработал в медицине. Более 20 лет возглавлял Клуб краеведов г. Кимры.

Известно, что поэт Осип Мандельштам в летние и осенние месяцы 1937 года находился в деревне Савелово, которая в 1934 году вошла в состав города Кимры1 . Между тем, во всех биографических очерках и монографиях о поэте эти два места называются разными, независимыми друг от друга географическими территориями. Так, на страницах книги воспоминаний вдовы поэта Надежды Мандельштам читаем: ““Рано что-то мы на дачу выехали в этом году”, — сказал О.М., укрывшись от московской полиции в Савелове, маленьком поселке на высоком берегу Волги, против Кимр”2 . Да и на допросе 17 мая 1938 года писатель скажет: “По окончании высылки летом 1937 г. я приехал в Москву, не зная того, что мне запрещено проживать в Москве. После этого я выехал в село Савелово…”3  И тем не менее, правильнее было бы говорить именно о Кимрах. Правда, интересно заметить, что жители деревни, которая давно стала крупным районом Кимр, подчас подчеркивают свою обособленность от самого города. Это привело к забавным путаницам: с экрана телевизора говорилось о несуществующем городе Савелове, а в соседней Дубне, на выезде из нее в направлении Кимр, до сих пор располагается табличка с указанием на несуществующий населенный пункт: “Савелово”.

Что же, историческая неточность исправлена. Сегодня можно прямо сказать, что Осип Мандельштам в 1937 году жил в Кимрах — в районе города под названием Савелово.

Сведений о жизни писателя в этих краях осталось не очень много. Все факты разрозненны, и хотя общую картину представить можно, по-прежнему зияют белые пятна. Итак, попробуем нарисовать эту “общую картину”.

Доподлинно известно, что 26 июня 1937 года Мандельштам уже был в Кимрах. На это указывает телеграмма, найденная в архиве поэта исследователем его творческого наследия Викторией Швейцер4 . Выбрали этот город Мандельштамы из-за того, что он находился в относительной близости от Москвы — на самой границе 101-километровой зоны, и железнодорожное сообщение между Москвой и Кимрами позволяло супругам нередко посещать столицу. “Савеловский период” жизни Надежда Яковлевна Мандельштам в своих воспоминаниях называла “дачным”, так как они “…не собирались пускать корней и жили как настоящие дачники. Это была временная стоянка — она понадобилась, чтобы отдохнуть и оглядеться”. Покинули Кимры Мандельштамы, вероятно, к ноябрю 1937 года. Этот вывод можно сделать опять же из упомянутых воспоминаний, где замечено: “Осенью стал вопрос о переезде из Савелова, и мы снова изучали карту Подмосковья. Лева (Лев Бруни. — В.К.) посоветовал Малый Ярославец… Осенью рано темнеет. Освещен в Малом Ярославце был только вокзал. Мы шли вверх по скользким от грязи улицам и по дороге не заметили ни одного фонаря, ни одного освещенного окна, ни одного прохожего”5 . Пробыв там до утра, они вернулись в Москву, а оттуда И. Бабель направил опального поэта в г. Калинин (ныне г. Тверь) к Н. Эрдману. И 17 ноября Мандельштамы уже были там6 .

Но не будем забегать вперед. Итак, в Савелове чета Мандельштамов снимала дачу. Впечатление от тех мест впоследствии Надежда Яковлевна оставит на страницах своей книги: “Лес там чахлый. На пристанционном базаре торговали ягодами, молоком и крупой, а мера была одна — стакан. Мы ходили в чайную на базарной площади и просматривали там газеты. Называлась чайная “Эхо инвалидов” — нас так развеселило это название, что я запомнила его на всю жизнь (на самом деле, название чайной: “Эхо” промартели инвалидов. — В.К.). Чайная освещалась коптящей керосиновой лампой, а дома мы жгли свечу, но О.М. при таком освещении читать не мог из-за глаз. <…> Да и книг мы с собой почти не взяли… <…>

Савелово — поселок с двумя или тремя улицами. Все дома в нем казались добротными — деревянные, со старинными наличниками и воротами. Чувствовалась близость Калязина, который в те дни затоплялся (это ошибка. Часть Калязина была затоплена позднее, в 1940 году, в связи с постройкой Угличского гидроузла. — В.К.). То и дело оттуда привозили отличные срубы, и нам тоже хотелось завести свою избу. Но как ее заведешь, когда нет денег на текущий день? Жители Савелова работали на заводе (Савеловский машиностроительный завод. — В.К.), а кормились рекой — рыбачили и из-под полы продавали рыбу. Обогревала их зимой тоже река — по ночам они баграми вылавливали сплавляемый с верховьев лес. Волга еще оставалась общей кормилицей, но сейчас уже навели порядок, и реки нас больше не кормят…

Мы предпочли остаться в Савелове — конечной станции Савеловской дороги, а не забираться в Кимры, облупленный городок на противоположном берегу, потому что переправа осложняла бы поездки в Москву (мост через Волгу был построен в Кимрах лишь в 1978 году. — В.К.). Железная дорога была как бы последней нитью, связывавшей нас с жизнью. “Селитесь в любой дыре, — посоветовала Г<алина> Мекк, испытавшая все, что у нас полагается, то есть лагерь и последующую “судимость”, — но не отрывайтесь от железной дороги: лишь бы слышать гудки… <…>

К нам в Савелове ходили женщины, предлагая срубы по самой дешевой цене, а мы облизывались, так аппетитно они расписывали стены, крепкие и желтые, как желток. <…> Быть может, в странах капитализма нашлись бы чудаки, которые бы собрали ссыльному поэту на мужицкий дом с коровой, но у нас это исключено”7 .

Просматривая газетные архивы и пытаясь найти какие-либо сведения о пребывании Мандельштама в Кимрах, я обнаружил следующее: в 1990 году в районной газете “За коммунистический труд” было опубликовано обращение к читателям с просьбой откликнуться тех, кто видел поэта в нашем городе или помнит, в каком доме он проживал. И нашелся один человек, Юрий Георгиевич Стогов, который, будучи еще девятилетним мальчишкой, встречал здесь Мандельштама. Он охотно поделился своими воспоминаниями. В виде небольшой заметки редакция их напечатала. Возможно, в чем-то память и подвела рассказчика, но в целом все выглядело довольно правдоподобно8 . Желая узнать как можно больше, я навестил кимрского старожила в апреле 2007 года. Вот что он мне рассказал.

О том, что Осип Мандельштам приехал в Кимры, его тетке сказала подруга-учительница; той, в свою очередь, об этом сообщил муж, некто Тулицын, тогда заведующий гороно. Жила родственница Стогова возле электростанции. Маленький Юра любил приходить к ней, тогда же он и видел там Мандельштама. Поэт со своими спутниками, женщиной (вероятно, Н.Я. Мандельштам. — В.К.) и мужчиной, останавливались в тенистом местечке возле электростанции и беседовали. В тридцати метрах от нее располагался домик бакенщика Фирсова, у которого спутники покупали рыбу и который перевозил их через реку на Савеловскую сторону города. Юрий Георгиевич набрался смелости и подошел к ним. Один из мужчин был грустным и задумчивым, — его тетка Юры и назвала Мандельштамом, другой же, напротив, балагурил. Засмотревшись на женщину, мальчик услышал реплику “балагура”: “Вот у Вас еще один поклонник появился”... По словам моего собеседника, Осип Мандельштам и его жена снимали на Савеловской стороне дом некоего Чусова — покрытый зеленой крышей. Дом располагался возле леса. К сожалению, найти его сегодня, а такие попытки предпринимались, не удалось…

Из Кимр Мандельштам нередко ездил в Москву. Столичные литераторы побаивались общаться с “опальным” поэтом, поэтому Осип Эмильевич бывал в основном лишь у знаменитого артиста Владимира Яхонтова и Лили (Еликониды Ефимовны) Поповой, его первой жены, к которой поэт испытывал особую симпатию; у Виктора и Василисы Шкловских, где чувствовал себя очень уютно, благо их квартира находилась неподалеку от Савеловского вокзала; у литературоведа Николая Харджиева, у художников Льва Бруни и Александра Осмеркина; архитектора Льва Наппельбаума и супругов Бернштейн9 . Побывали Мандельштамы и в Переделкине у Бориса Пастернака10 .

За время “дачного периода” 1937 года поэту также удалось на два дня выехать в Ленинград: оттуда в Савелово ему постоянно писал брат Евгений. Там произошли последние встречи Мандельштама с отцом, Эмилем Вениаминовичем, и с Анной Ахматовой…11 

В Кимрах писателя навещали друзья — Наталья Штемпель, Евгения Лахути и другие12 .

За тот короткий срок, что Мандельштам пробыл на Кимрской земле, им было создано чуть больше десяти стихотворений. До нас дошли только три из них: “Пароходик с петухами…”, “На откосы, Волга, хлынь, Волга, хлынь…” и “Стансы”.

Хотя, скажем, В. Швейцер к “Савеловскому” циклу относит также “С примесью ворона — голуби…” и “Черкешенку”. Второе стихотворение не сохранилось, нам известны лишь его название и рассказ Лили Поповой, который, вероятно, отчасти преобразовался в его сюжет. Речь шла о том, что горцы уговаривали деда продать им внучку за стадо овец. Дед отказывался, однако горцы все торговались и торговались. “Дедушка снова замотал головой, а я подумала: разве внучки продаются?” — так заканчивает свой рассказ Л. Попова13 . Стихотворение же “С примесью ворона — голуби…” было написано в Москве, когда они вместе с поэтом катались на машине по городу. Об этом Л. Попова сообщает в письме, датированном началом июня 1937 года, в Кимры же Мандельштамы перебрались, как известно, в конце этого же месяца14 .

Еще одно стихотворение, появившееся в период пребывания в Кимрах, условно называется “Канальское” — так его именовал сам автор. И было оно написано по заказу из столицы, от Союза писателей. Чтобы выполнить задание, Мандельштам посетил строящийся заключенными Беломоро-Балтийский канал. Стихотворение не содержало никаких политических подтекстов, о чем свидетельствовала вдова поэта, это было обычное пейзажное произведение. Спустя некоторое время Н.Я. Мандельштам вместе с А.А. Ахматовой сожгла его по причине видимой слабости15 .

Стоит также упомянуть, что существовало и еще одно стихотворение, которое, по словам Н. Штемпель, резко отличалось от других. В нем поэт отрицательно отзывался о смертной казни. Можно предположить, что имеются в виду строчки из “Пароходика с петухами”: “Только на крапивах пыльных — // Вот чего боюсь — // Не позволил бы в напильник // Шею выжать гусь”. Однако, если судить по общему контексту этого стихотворения, слишком заметных его отличий от других стихов того периода мы не найдем, оно ровно ложится с ними в один стилистический ряд. Следовательно, напрашивается вывод: произведение, о котором идет речь, до сих пор не найдено16 .

Всего же, по воспоминаниям Натальи Штемпель, приезжавшей к Мандельштаму в Кимры, “Савеловский” цикл включал в себя десять—одиннадцать стихотворений. Она посетила этот город в конце июля — начале августа 1937 года, через два месяца после того, как Мандельштамы покинули Воронеж. “Полночи мы с Осипом Эмильевичем бродили по лесу вдоль берега Волги. Надежда Яковлевна с нами не пошла. Осип Эмильевич рассказывал мне, как они жили эти два месяца после отъезда из Воронежа, прочитал все новые стихи. Мне кажется, их было десять или одиннадцать. Насколько я помню, это были небольшие (по количеству строк) стихи, лирические, любовные... Стихи пропали при последнем обыске и аресте. Надежда Яковлевна не знала их наизусть, как знала воронежские. Списков ни у кого не было...” — эти слова Натальи Штемпель приводит в своей статье В. Швейцер17 .

О большинстве тех стихотворений Надежда Яковлевна тогда не знала, и это вполне понятно — ведь они были посвящены другой женщине! “С примесью ворона — голуби…”, “На откосы, Волга, хлынь, Волга, хлынь…”, “Стансы”, “Черкешенка” — обращены к тогдашнему увлечению поэта Лиле Поповой, “эротические флюиды которой”, по словам Ральфа Дутли, “смешиваются в стихах “Савеловского” цикла с образом якобы “омоложенной” Москвы, которую вернувшийся из ссылки Мандельштам порывается любить”18 .

Между прочим, Надежда Яковлевна была не в восторге от “савеловских” стихотворений Мандельштама, когда увидела их впервые. Поэт не успел их доработать и отшлифовать, и она огорчалась, что такими несовершенными стихами будут заканчиваться собрания сочинений мужа. С другой стороны, она призналась Наталье Штемпель, что, прочтя их, впервые приревновала Мандельштама. Возможно, данный факт также добавил расстройства вдове поэта. “Лучше бы вы их не находили”, — в сердцах сказала она Штемпель19 .

Пейзажные зарисовки О.Э. Мандельштама позволяют узнать кимрские места. Находясь за 101-километровой зоной и скучая по Лиле Поповой, он пишет: “Против друга — за грехи, за грехи — // Берега стоят неровные, // И летают по верхам, по верхам // Ястреба тяжелокровные…”. Берега Волги, на которых стоит город Кимры, разной высоты, от этого, вероятно, и появляется образ “берега стоят неровные”. Ястреб же — привычная хищная птица наших краев...

“Ося, родной, далекий друг! Милый мой, нет слов для этого письма, которое ты, может, никогда не прочтешь. Я пишу его в пространство. Может, ты вернешься, а меня уже не будет. Тогда это будет последняя память.

Осюша — наша детская с тобою жизнь — какое это было счастье. Наши ссоры, наши перебранки, наши игры и наша любовь. Теперь я даже на небо не смотрю. Кому показать, если увижу тучу?

Ты помнишь, как мы притаскивали в наши бедные бродячие дома-кибитки наши нищенские пиры? Помнишь, как хорош хлеб, когда он достается чудом и когда его едят вдвоем? И последняя зима в Воронеже. Наша счастливая нищета и стихи. Я помню, мы шли из бани, купив не то яйца, не то сосиски. Ехал воз с сеном. Было холодно, и я мерзла в своей куртке (так ли нам предстоит мерзнуть: я знаю, как тебе холодно). И я запомнила этот день: я ясно до боли поняла, что эта зима, эти дни, эти беды — это лучшее и последнее счастье, которое выпало на нашу долю.

Каждая мысль о тебе. Каждая слеза и каждая улыбка — тебе. Я благословляю каждый день и каждый час нашей горькой жизни, мой друг, мой спутник, мой слепой поводырь…”20 .

Это строки из последнего письма Надежды Яковлевны Осипу Мандельштаму, датированного 22 октября 1938 года, которое поэту так и не суждено было прочесть…