Светлана Шишкова-Шипунова

Бесы-отцы и дети-идиоты

Об авторе | Светлана Евгеньевна Шишкова-Шипунова — журналист, писатель, лауреат премии журнала “Знамя” за 2007 год. Живет в Сочи.

В анонсе этой книги1  сказано, что перед нами — “русский роман в его универсальном виде”. Не очень понятно, что это значит, но стремление объединить все жанры, все темы и всех героев русского классического романа под одной обложкой — налицо.

Даже при беглом пролистывании замечаешь, что по всему тексту разбросаны названия литературных произведений. Персонажи романа то и дело спрашивают друг у друга:

— “Что делать?” Чернышевского читали?

— Ты “Преступление и наказание” читал?

— Перечитай Толстого “Коготок увяз, всей птичке пропасть”.

— Вы читали “Как закалялась сталь”?

— А вы перечитайте сказку Алексея Толстого про Буратино.

— Да, читывали мы сборник “Вехи” господина Бердяева…

— Вы читали “Исторические письма” Петра Лаврова?

— Что?! Мой личный шофер не читал “Капитанскую дочку”?

При более внимательном прочтении становится понятно, что ссылки на классические произведения служат автору своего рода “подпорками” для объяснения собственной мысли.

— Я им скажу, как Павел Власов в романе Горького “Мать”!

И можно уже не объяснять позицию героя (если, конечно, читатель помнит, кто такой Павел Власов и что он говорил, в данном случае на суде).

Кроме Горького и Достоевского, чьи имена встречаются чаще других, чести быть упомянутыми в “Русском романе” удостоились также В. Розанов, В. Соловьев, А. Солженицын… Достоевскому, правда, не повезло. На его могилу в некрополе Александро-Невского монастыря в Петербурге “с мучительным блаженством” блюет главный герой романа Джон Половинкин — действие, ничем не мотивированное, но зачем-то понадобившееся автору.

В целом же подбор имен классиков и тот контекст, в котором они возникают в романе, дают некоторое представление как о литературно-философских предпочтениях самого автора, так и об идейной направленности его сочинения.

Взявшись написать русский роман, П. Басинский обратился к извечным российским темам, главная из которых — борьба Бога и дьявола внутри самого человека. Реализуется эта тема через противопоставление христианства и язычества, православия и протестантизма, русской и западной культур.

Основа сюжета — как и заявлено в названии — приключения “американца” в России. Дело происходит в знаковом 1991 году, и приключения эти весьма политизированы: автор окунает своего героя в интеллигентские дискуссии о судьбах России, посылает его на баррикады к Белому дому и в буквальном смысле бросает под танки на Тверской. Не забыта и классика жанра: герой стреляется на дуэли прямо посреди Москвы, в Нескучном саду, совершает путешествие на свою малую родину — в “скверный городишко” Малютов и дальше — по заброшенным русским деревням с характерными названиями Кресты, Красный Конь, Красавка…

Параллельно разворачивается ретроспективный сюжет, основанный на расследовании загадочного убийства в 1977 году в городе Малютове молодой женщины. Между собой эти сюжеты связывают одни и те же персонажи: все подозреваемые в убийстве почти двадцатипятилетней давности являются главными действующими лицами и в событиях 1991 года, что также дает некоторое представление об идейном замысле автора. Но прежде чем мы до него доберемся, нужно познакомиться с основными персонажами романа.

…Итак, русский молодой человек, сирота, девственник и эпилептик, возвращается домой в Россию после нескольких лет пребывания за границей. Кто это? Князь Мышкин? Нет, это заглавный герой “Русского романа” Джон Половинкин.

…Пытаясь раскрыть загадочное преступление, следователь ищет в библиотеке старый журнал с криминалистической статьей, чтобы, поняв идею “романического” убийцы, вычислить его из нескольких подозреваемых. Кто это? Порфирий Петрович? Нет, это главный положительный персонаж “Русского романа”, начальник районного отделения уголовного розыска Максим Максимыч Соколов.

…Молодого человека запирают на ночь в темной церкви, где его до утра мучают оборотни и привидения. Кто это? Философ Хома Брут? Нет, это один из второстепенных персонажей “Русского романа”, секретарь районной комсомолии Петя Чикомасов.

Можно продолжать, но принцип и так понятен.

“Русский роман” населен множеством узнаваемых персонажей. Зачем это автору? Ради литературной игры? Так все уже давно наигрались в эти игры — и писатели, и читатели. Может, для удобства идентификации основных героев? В случае с “Русским романом” это нелишне. Персонажей в нем много, и каждого автор педантично представляет полным ФИО, демонстрируя при этом неутомимую изобретательность. “Говорящие” фамилии, конечно, в духе русской литературы. Но когда на одной странице оказываются Федор Терентьевич Курослепов, Илья Степанович Бубенцов и Павел Иванович Ознобишин, а на следующей нас уже ждут Дмитрий Леонидович Палисадов, Владилен Леопольдович Оборотов и Меркурий Афанасьевич Беневоленский, уразуметь и запомнить, кто тут кто, непросто.

Но персонажи с именами, заимствованными из классики, как Максим Максимыч, Лиза, Родион, Ася — выделяются из общей массы. Имена-“маски” выручают автора там, где ему явно не хватает художественных средств, чтобы наделить своих героев запоминающимися характеристиками. Читатель должен и сам понимать: раз Максим Максимыч — значит, хороший, добрый человек; если Лиза — значит, бедная и несчастная; ну, а коль Родион, — то, скорее всего, он убийца и есть.

Один из персонажей, литератор Барский, говорит Джону Половинкину: “Как я мог забыть, что вы не цитируете классиков, а сочиняете за них!”. Эта фраза вполне может быть отнесена к самому автору и его методу работы с классическим материалом.

Персонажи “Русского романа” четко делятся на положительных и отрицательных, прямо олицетворяя борьбу добра со злом. На стороне добра выступают в романе православная церковь и народ, на стороне зла — сектанты, чиновники и постмодернисты. Есть еще вездесущий и всемогущий КГБ, который держит под колпаком и тех, и других.

Главному православному авторитету романа, юродствующему старцу о.Тихону противостоит адепт международной секты “Голуби Ноя” Родион Вирский.

Доброму капитану милиции Соколову — жестокий генерал КГБ Рябов.

Продажному карьеристу Дмитрию Палисадову — патриот России Платон Недошивин.

На пересечении интересов всех этих персонажей, как в ловушке, оказывается главный герой романа Джон Половинкин. Вообще-то их заинтересованность в Джоне кажется сильно преувеличенной, надуманной. С точки зрения здравого смысла, какую уж такую угрозу представляет одинокий беззащитный юноша для всесильных Вирского, Рябова, Палисадова, которые буквально охотятся за ним? Да никакой. Особенно если вспомнить, что на дворе — август 1991 года, и всем не до этого.

Кто он такой на самом деле? “Несчастный плод коллективной любви”, как говорит о нем Палисадов. Пропущенный через детдом для детей-идиотов, вывезенный затем в Америку (зачем — непонятно), воспитанный в протестантской среде, в двадцать лет Джон становится “избранником” Братства Одиноких Сердец и отправляется с миссионерской целью в Россию — совсем как ветхозаветный Иона к варварам.

Но никакой миссионерской деятельностью Джон не занимается (а любопытно бы узнать, что это такое). Его роль в романе — символизировать собой молодое поколение русских людей, слегка отравленное Америкой, не любящее Россию, не понимающее и не признающее ее духовных ценностей.

“Я ненавижу Россию и русских, но больше всего я ненавижу русского в себе!”

За душу Джона идет настоящая война. Кто победит — Бог или дьявол? Православие или сектантство? Россия или Америка?

Эволюция героя происходит на удивление быстро. Пообщавшись с соотечественниками, побывав в разных переделках и научившись пить все, что наливают, Джон начинает смотреть на окружающее другими глазами. Как ветхозаветный Иона в лодке с рыбаками, так Джон в переполненном автобусе движется в сторону своей малой родины. И, несмотря на духоту и давку, любуется видами за окном.

“Береза! О! В нее нельзя не влюбиться с первого взгляда. Вот она, светлая душа России!” Еще несколько страниц — и произойдет чудо. Напившись самогону с обитателями районной “дурки”, он в умилении упадет на землю и воскликнет: “Я дома!”.

Смахивает на пародию. Но нет, автор не шутит.

А если так, то немного же понадобилось убежденному (судя по его высказываниям в Москве) русофобу для того, чтобы превратиться в не менее убежденного русофила — всего-то березки за окном, деревенские дурачки да самогонка.

Хотя Джон Половинкин и находится в центре всего повествования, его трудно признать не только “героем нашего времени”, но и просто главным героем. Во-первых, все, что он делает, он делает не по своей, а по чужой (злой или доброй) воле, он — марионетка в руках других, и сам чувствует себя “лишним в этой чужой взрослой игре”. Во-вторых, автор не показывает того, что называется “внутренними терзаниями” героя, поступки его психологически слабо мотивированы.

Обратимся теперь к ретроспективной части романа.

В ее основе — история двух убийств, произошедших в одном и том же месте, в одно и то же время года (осень, октябрь), но с разницей лет этак в девяносто. В первом случае время и место обозначены (как и было принято в русской литературе ХIХ века) неопределенно: М-ский уезд, 18** год. Во втором, как в старых советских детективах, точно: райцентр Малютов, год 1977-й.

Сюжет преступлений одинаков: компания распутных господ (товарищей) заманивает к себе в поместье (пансионат) невинную девушку, дочь лесничего (дочь сторожа), впоследствии ее находят в саду (в парке) с “аккуратно перерезанным горлом”.

Первая история стилизована под “банальный детектив конца прошлого века”. Сюжетная роль этой вставной новеллы — послужить развернутым прологом к основному действию. Но зачем он вообще понадобился, этот пролог?

Дело в том, что Павел Басинский написал идейный роман. И как во всяком идейном романе, здесь все подчинено главной идее, все работает на нее — и сюжет, и персонажи, и язык. Судите сами.

Описывая свою встречу с горничной пансионата “Лесные зори” Лизой Половинкиной, один из героев вдруг впадает в неестественный пафос:

“Меня поразила ее коса, толстая, каштановая, настоящая русская коса!.. И еще меня удивил ее стан. Высокий и стройный. Была в ней какая-то особенная, гордая стать”.

Ну как тут не вспомнить Тютчева — “у ней особенная стать…”. Кажется, автор и хочет, чтобы мы вспомнили Тютчева, он и сам не раз его поминает, цитируя именно эти очень подходящие к идее романа стихи. Вот тут-то и начинаешь смекать, что бедная, невинно убиенная Лиза — никакая не Лиза, а сама… Россия. Образ такой. Не верите? Слишком прямолинейно? Пойдем дальше.

Лизу, оказывается, убил малютинский алкоголик и бомж по кличке Рыжий, но научил-то его (загипнотизировал) посланник “мирового зла” Родион Вирский, он же потом аккуратно выкачал из невинной жертвы всю кровь. С тех пор бродит неприкаянный призрак ее и “является” в основном деревенскому пастуху Геннадию Воробьеву, а он в структуре персонажей романа — главный представитель простого народа. Этот-то Геннадий, проспавший по пьяни момент удушения любимой, до сих пор, спустя двадцать с лишним лет, больше всех ее и любит.

— Может, ты великомученица? — спрашивает, придя на могилку. — Я сейчас на тебя молюсь… Вроде святой ты для меня. А я так думаю, что святая ты и есть! Нет меня без тебя, Лизонька, совсем нет!

Очень трудно весь этот пафос отнести на счет реальных, а не символических персонажей, тем более что нет никаких оснований считать реальную Лизу Половинкину “святой” и “великомученицей”. Уж не говоря о том, что душа ее не упокоилась и мается — но это уже по части мистики. “Тебя убили, дурочка! И теперь ты будешь вечно скитаться по земле! Без имени, без памяти!” — говорит Вирский. Неприкаянная душа Лизы всякий раз задает своему мучителю один и тот же вопрос: “Как мое имя?”.

Хочется ответить: имя твое — Россия.

И если так, то пролог в виде старинного детектива понадобился автору, чтобы показать, кем и когда подготовлялось “удушение” России. И тут не важен год, а важно, что дело было еще в конце ХIХ века, то есть — до революции. Персонажи “Провинцiяльного Вавилона” иллюстрируют собой картину разложения в верхних слоях русского общества. Князь Чернолусский — “личность самая безнравственная”, промотавшая состояние родителей. Помещик Талдыкин, “молодой, но с уже заметно порочными склонностями господин, живший тем, что сдавал имение дачникам”. “Вечный студент” Иванов, которого “с позором исключили из университета за воровство”. Вроде бы именно с помощью Иванова и Талдыкина (а может, и кого другого — это непринципиально) совершает спирит-гастролер Иван Вирский (дед Родиона Вирского) убийство дочери лесничего.

Мораль: сами, сами, своими руками, кто бы там ни наущал, губили бедную Россию — своей безнравственностью, распущенностью, своим нежеланием слушать отцов, беречь нажитое ими. Да еще — своим безбожием, языческой склонностью ко всяческому оккультизму. Это — канун революции, которая в сюжете никак не отражена, но, конечно, подразумевается, недаром же события в Малютове разворачиваются именно в октябре 1977-го, накануне 60-летия революции. А что такое 1977 год? Самый пик застоя, никому ничего не надо. Чиновники из столицы, эти новые русские баре (Барский и др.), втихаря развлекаются с провинциальными дурочками, а русские мужики валяются пьяными под кустами в саду разоренной когда-то усадьбы (теперь это парк культуры и отдыха имени Горького) и в состоянии пьяной невменяемости в очередной раз губят вроде бы горячо любимую ими бедную Лизу-Россию.

Нет, не стать Лизе Половинкиной в один ряд с классическими женскими персонажами русской литературы. Живой, говорящей, чувствующей читатель ее не видел: первый раз она появляется на страницах романа в виде трупа со странгуляционной бороздой на шее, а все остальное время пребывает в образе русалки, призрака — бесплотна и безжизненна, как и подобает символу. И самое главное — нет здесь никакой истории любви (вместо нее темная история то ли изнасилования, то ли соблазнения), а без любви женский образ в романе мало чего стоит.

Восполнить столь серьезный пробел мог бы другой женский персонаж — Ася, она же — Анна Чагина (почти Гагина), юная особа, которую Джон встречает в августе 1991 года вблизи Белого дома.

“Высокая девочка в майке-топике и шортиках, таких коротких, что напоминали скорее трусики, мчалась на роликовых коньках... Она летела под уклон с такой сумасшедшей скоростью, что Джону стало за нее страшно. На ее пути стоял фонарный столб, и она неминуемо должна была врезаться в него… Он расставил руки и ноги, готовясь принять удар на себя”. (Глава называется “Джон Половинкин спасает революцию”).

Ася прописана автором живее и ярче других женских персонажей — самоуверенная, безбашенная девица, которая катится под уклон и ничего не боится. Чем не образ новой России! Нет, третьего ритуального убийства не произойдет, хотя, похоже, оно и планировалось. Но Асе уготованы тяжкие испытания. Все тот же Вирский выкрадет ее, подсадит на наркотики, потом увезет в Таиланд, там подло предаст и упечет в тюрьму, где бедную девочку заставят есть тараканов, и это еще не все, ее протащат через череду зверских изнасилований, доведут до безумия и только в таком виде вернут Джону: хочешь — люби, хочешь — брось. Обещанной “love story” и здесь не получается, хотя в эпилоге Джон и женится на Асе.

Что и говорить, сурово обошелся автор с героинями своего романа, прямо как в каком-нибудь триллере. Классики так не поступали.

Известно суждение М.Е. Салтыкова-Щедрина, что западный роман — это роман скорее семейный, тогда как русский — роман скорее общественный. Если с этих позиций оценивать труд П. Басинского, то он написал безусловно русский роман, ибо общественная проблематика в нем практически вытесняет проблематику индивидуального, социум подавляет семью, а все герои озабочены исключительно судьбами России: одни пытаются ее погубить, другие — спасти, и в результате смертельной борьбы добра со злом происходит (должно произойти) полное преображение героя.

В самом деле, ни одной полноценной семьи нет в этом романе. Отцы и дети находятся друг с другом в довольно причудливых отношениях.

Джон Половинкин — “плод групповой любви”, “сын полка”. Правда, к концу выясняется, что отец у него все-таки один — полковник КГБ Платон Недошивин. (Это он говорит про “русскую косу” и “особенную стать”).

В свою очередь, сам Платон Недошивин и его двоюродный брат Родион Вирский имеют в анамнезе отцов-близнецов, рожденных их матерью от двух мужчин сразу (!) — мужа, Ивана Платоновича Недошивина, и любовника, Ивана Родионовича Вирского. Близнецы вышли совершенно непохожие друг на друга, и судьбы им были уготованы разные. Один стал добропорядочным инженером-метростроевцем, второй — злодеем и убийцей. Так сказать, добро и зло из одной утробы. Карамазовы отдыхают. Впрочем, кончили братья одинаково — обоих расстреляли.

Расстреляли в свое время и отца Палисадова, отец Лизы Половинкиной угорел по пьяному делу в своей сторожке, отец Аси — законченный алкоголик… Короче, какого героя ни возьми — сирота, безотцовщина. При этом безотцовщина как общественный феномен понимается автором в самом широком смысле — как разрушение вековой русской патриархальности, как утрата триады Бог—Царь—Отец.

И вот он, один из болезненных результатов разрушения патриархальности.

“Настоящих мужиков в России осталось мало и скоро не будет совсем”. Это пророчит некто Гнеушев — тайный педофил, он же секретый агент КГБ. Тема гомосексуализма крас… пардон, голубой нитью проходит через весь роман. На эту тему говорят едва ли не все персонажи — от старца Тихона до сатаниста Вирского, причем старец рассуждает о “мужском обаянии”, и оба они — Тихон и Вирский — цитируют одного и того же поэта — Михаила Кузмина (“Голый отрок во ржи…”). Штаб-квартира международной секты “Голуби Ноя” на улице Пятницкой воспринимается окружающими как притон “пидоров”. Апофеозом этой темы становится история несчастного русского трансвестита по имени Николай Истомин. С ним Джон Половинкин знакомится в самолете по пути в Таиланд, куда тот летит вместе с нанявшим его любовником-немцем.

Сам Джон Половинкин описан автором как довольно женственное существо:

“Полноватый юноша… с безвольным подбородком, покрытым цеплячьим пухом, и роскошными ресницами, из-за которых по-женски томно смотрели серые большие глаза. Казалось, накануне рождения мать-природа сомневалась, какой пол определить своему творению. Вот и вышло ни то, ни се, ни парень, ни девка, серединка на половинку”.

“— Несчастье этой страны, — говорит Джон, — что она обожествила Отца. Я говорю не о Боге. Я говорю о комплексе отца, которым она больна… Русский комплекс отца сложно описать, но он пронизывает весь хребет нации. В сущности, это и есть ее хребет”.

Значит, чтобы сломать хребет нации, надо выбить из него мужское, отцовское начало, феминизировать русских мужчин, сделать их женоподобными?

Ключевая для романа глава, в которой ведется разговор на эту тему, называется “Убить отца”. В качестве отцов поминаются и русские цари — Грозный, Петр Первый, Николай Первый (бывший декабристам “отцом родным” и “по-отечески” вздернувший их на виселице); и духовные отцы нации — Сергий Радонежский, Феодосий Печерский, Иоанн Кронштадтский; и советские вожди — Ленин, Сталин.

“— Долой отцов! Все зло от них! — орет русский постмодернист Сид Дорофеев. — Мы генетически изменим русскую культуру. Мы внедрим в нее ген безотцовщины. Главное — вдребезги разбить образ Отца!”

Отрывистость прямой речи, на которой построена эта глава (как, впрочем, и большая часть всего текста), не позволяет автору довести, проговорить эту важную мысль до конца. Здесь, как нигде, ждешь от него философских обобщений, но как раз этой традиции русского романа автор усиленно избегает.

Зато с этой главой аукается еще одна вставная новелла — “Легенда об Ороне”. Убивший своего отца “колбасным ножом” отрок Орон так объясняет свой поступок Господу: “Я не отца своего убил, но Тебя в своем отце. Мой отец был отражением Твоим, и вот я разбил зеркало”.

Философия подменена легендой. Прямых ответов на извечные русские вопросы автор не дает. Но выводы сделать все-таки можно. Кто виноват? Виноваты мы сами (ведь и главный злодей Вирский — свой, доморощенный, единоутробный). Что делать? Верить в Бога, любить Отечество, чтить отца своего.

Недаром многие персонажи носят сдвоенные имена-отчества — Максим Максимыч, Платон Платонович, Родион Родионович, Василий Васильевич, Семен Семенович… Это все — сыновья, “помнящие родство”, признающие и продолжающие дело своих отцов (даже если дело — злое, как в случае с Вирским). Для сравнения: постмодернист Дорофеев стыдится своего имени и отчества — Сидор Пафнутьевич, потому и зовется на западный манер — Сид Дорофеев.

Кстати, о постмодернистах — как иванах, не помнящих родства. Очень похоже описывает московскую богему Максим Кантор в своем романе “Учебник рисования”: такие же фамилии персонажей, слишком откровенно намекающие на прототипы (там Гузкин — Брускин, здесь Дорофеев — Ерофеев), та же карикатура на своих идейных противников. Вот характерный пассаж о Викторе Сорнякове, авторе нашумевшего романа “Деникин и Ничто”: “невзрачный парень с распухшим лицом и нагловатыми глазками… в свою гениальность верит больше, чем в реальность существования мира… Виртуальная личность”.

Но именно этой виртуальной личности приписывается авторство очередной вставной новеллы — “Последний русский”. Некая страна… Лэндландия… глобальная катастрофа… не осталось в живых никого, за исключением одного-единственного человека… “Всемирный совет” решает, что с ним делать — оставить погибать или забрать к себе, в столицу мирового сообщества… забрали… там он растолстел, обленился… когда умер, все вздохнули с облегчением… спустя несколько лет система мирового счастья сыграла в ящик…

Мораль: не будет России — и ничего не будет. Очень актуально.

Точно в такой же карикатурной стилистике изображены в “Русском романе” и политики, управляющие новой Россией. “Рыжий мужчина с волевым подбородком” по фамилии Пеликанов, которому поручают “быстренько” решить проблему государственной собственности. “Как грязная работа, так Пеликанов!” “Рыхлый, нескладный” Еремей Неваляшкин, метящий в премьеры. “Особенно сладостно рисовался ему конфликт поколений, раздрай между ничего не понимающими отцами и не желающими ничего объяснять детьми”.

Между тем выясняется, что и за августовскими событиями стоит фигура все того же мелкого беса Вирского. “Мы — мощная международная организация, которая управляет политикой и экономикой двадцати пяти стран. Лично я, если захочу, могу устроить переворот в любой из них. Как я сделал это в СССР не без вашей помощи”.

Это он говорит своему двоюродному брату, полковнику КГБ Платону Недошивину. Связь Вирских с ОГПУ / НКВД / КГБ подчеркивается на протяжении всего повествования. Причем кто чей агент и кто на кого работает — еще вопрос.

Озадачивает другое — связь бесовского семейства с… православной церковью. Выясняется, что отца-Вирского крестил в свое время сам Иоанн Кронштадтский (наиболее часто упоминаемый в романе русский святой), а Вирский-младший — духовный сын и крестник старца Тихона. Мало того, он, Тихон, и с Великим Магистром, стоящим во главе Братства Одиноких Сердец, знаком.

По идее, старец должен был стать ключевой фигурой всей православной тематики романа, но этого не произошло. Внешние признаки юродствования — плюется, кривляется и т.д. — это есть, но речи его обыденны и мало отличаются от речей остальных персонажей, никаких “откровений” в них не содержится. Видимо, автор и сам это чувствует, поэтому и пытается “приподнять” образ Тихона ссылкой на знаменитую картину Павла Корина “Русь уходящая”, на которой, как известно, изображено православное братство — от высших иерархов церкви до схимников и юродивых — во главе с тремя русскими патриархами: Тихоном, Сергием и Алексием.

“— Он оттуда! Из тех, понимаете?.. Представитель уходящей русской натуры…” — говорит Чикомасов Джону о малютинском старце.

Читатель (если он видел когда-нибудь картину Корина) понимает и проникается почтением. Но ведь этого мало, нужны и прямые доказательства “святости” старца, а их нет. К тому же автор, который активно использует в своем романе прием двойничества, двоения (близнецы, двойники, зеркальные сюжеты и персонажи), и тут не удержался. Отец Родиона Вирского пишет картину с отраженным названием “Уходящая Русь”, в которой собирается “заголить и высечь старую Московию”. И заставляет позировать для нее отца Тихона. Тот усердно молится, и картина у Вир-ского не выходит. (Кстати, и Корин не смог окончить свое полотно).

Что всем этим хотел сказать автор? Что Бог и Церковь не одно и то же? Что батюшки бывают и пьяницами (Беневоленский), и комсомольскими секретарями (Чикомасов), и даже водятся с нечистой силой, как Тихон?

В таком случае, положительных героев в романе вообще нет, все замазаны.

Где же спасение? И кто тот человек, который сможет стать для России не отчимом, но отцом и повести ее правильным путем, как ведет свое стадо заботливый пастух?

“Не брюнет, не блондин. Не шатен. Глубокие залысины незаметно переходят в скудный волосяной покров на висках и затылке. Остренький, слегка приплюснутый с боков нос… Губы узкие, поджатые. Нижняя едва заметно оттопырена, что придает лицу чуточку обиженное и как бы детское выражение. Брови и ресницы белесые, слабо выраженные, узко поставленные, как у лося, глаза. Невыразительный взгляд…

— Комитетчик, — сразу понял Соколов”.

Читатель тоже сразу понимает, какого именно комитетчика имел в виду автор, и прощает “выражение… выраженные… невыразительный” в одном абзаце.

Идея автора состоит в том, что в недрах КГБ давно, задолго до путча, некие люди под руководством генерала Рябова (сама фамилия выдает сталиниста) готовили операцию по внедрению во власть своего специально подготовленного человека.

“Недошивин прекрасно подходил на эту роль. Он прошел выучку дома, потом за границей. Он любит Родину и умеет быть благодарным начальству… Гениальность операции состояла в том, что сам Недошивин не знал, для чего его готовят… Он… взойдет на имперский трон по воле случая, в силу удачно сложившихся обстоятельств судьбы… А другого императора нам и не надо! В отличие от дерьмократов, Недошивин начнет новую историю с белоснежного листа!”

Такой вот “заговор Мудрых”.

Но ведь мы уже усвоили, что всем в России рулит посланник “мирового зла” Вирский. Без него ни один вопрос не решается. И вот, наконец, они встречаются, братья по крови. Разумеется, на кладбище, где ж еще общаться с нечистой силой? (Кладбище — самое популярное место встречи героев этого романа). И Родион Родионович предлагает Платону Платоновичу сделку: власть над Россией в обмен на ее душу, по-другому: кресло президента в обмен на Лизавету, которая все время ускользает от Вирского, не дается в руки. “Без меня она ничто, призрак. Скажи, чтобы перестала дурить и нормально работала со мной. Тебя она послушает”.

Недошивин соглашается (“Власть нужна мне для того, чтобы спасти Россию”), но… ничего у него не выходит, с кладбища, где он пытался вызвать призрак Лизаветы, прогоняет его пастух Геннадий.

В конце романа Недошивина убивают. Оказывается, в недрах все того же КГБ был и другой тайный заговор, и другой, еще более законспирированный агент для внедрения во власть. Спустя девять лет, в 2000 году, генерал Рябов включит телевизор и увидит его на экране. “Сходство преемника с Платоном Недошивиным было столь поразительное, что генерал сразу все понял”. И застрелился.

Из всех героев романа один только старец Тихон умер своей смертью.

Опустим для краткости имена, но вот что случилось с другими персонажами: признали умалишенным; скончался в тюрьме; умер вместе с умалишенной матерью в чужом доме; сошел с ума; повесился; угорел; выбросился из окна; сгорели заживо; застрелился… Это не считая двух удушенных в самом начале девушек.

Об одной смерти надо сказать особо: капитан милиции Соколов был заколот ножом на месте того самого преступления, которое он так честно и тщательно расследовал. Автор разразился по этому поводу особо прочувствованным лирическим отступлением:

“Умер, умер любезный мой Максим Максимович! Не дождался красного солнышка… Убили моего капитана!..”. И дальше, будто чувствуя, что переборщил с убийствами, незачем было убивать Соколова: “Нет, не мог я оставить капитана в живых… Как ты представляешь, сердитый мой читатель, жизнь Максима Максимыча после девяносто первого года? Ведь он до мозга костей советский человек, а совет-ская эпоха в девяносто первом закончилась”.

Для тех немногих, кого автор великодушно оставил в живых, выбор тоже небольшой: рукоположился в священники; ушла послушницей в монастырь; ушли к сектантам; ушел в скорбный дом; не то чтобы сошел с ума, но тронулся; верховодит среди душевнобольных.

Злодей Вирский “растворился в мировом пространстве”.

А Джон Половинкин, ставший (по отцу) Иваном Недошивиным, вернулся в деревню Красный Конь, туда, где родилась и похоронена его мать, Лизавета Половинкина, где схоронили его отца Платона Недошивина и бедного капитана Соколова, где забил вскоре источник святой воды и построилась новая церковь — храм Николы-на-Водах. В этой церкви Иван служит теперь батюшкой.

И вот каким примечательным диалогом кончается “Русский роман”:

“— Что вы хотите, отец Иван? Устроить в Коне американскую ферму? — спрашивает Геннадий Воробьев. — Это в святом-то месте!

— Россию обустраивать надо, как один умный русский человек написал. И здесь не грех технологии западные знать. В Россию надо не верить, в нее надо силы вкладывать”, — отвечает отец Иван, демонстрируя вполне американский прагматизм.

Может, в этом и была его миссия?

Подведем итог.

Павел Басинский написал книгу с замысловатым, идейно нагруженным сюжетом. Назвать ее типичным образцом русского романа язык не поворачивается. Слишком видны все конструкции. А настоящий русский роман, каким мы его знаем и любим, — это цельное произведение искусства, рожденное не столько идеей, какова бы она ни была, сколько талантом писателя. Если он дан Богом, можно и не знать законов и правил, по которым пишутся истинно русские романы.