Георгий Соснов

Новые русские чиновники, или Как помочь брату-бюрократу

От автора | Георгий Соснов (1945 г. р.) — тюрколог, экономист, историк. Живет в Москве. Более 10 лет работал в Турции в представительствах СССР и России. Владеет турецким и английским языками. Круг увлечений — история и литература. Автор статей и монографий, опубликованных в профильных научных изданиях в России и за рубежом. Автор романа из истории Византии, изданного под псевдонимом Георгий Парадиев. В “Знамени” публикуется впервые.

В последние несколько лет мне довелось наблюдать с близкого расстояния работу двух министров — экономики и промышленности. Интеллект, кругозор, энергетика, воля этих замечательных людей просто завораживали.

Кое-кто из их замов внушал мне скорее досаду, но в основном это были вменя-емые, умные, крепкие, четкие люди.

Дальше, до самого низа, — разброд и шатания…

В среднем звене еще встречались работники опытные и знающие — и из старой гвардии советских служащих, и из самых новых. Но это, увы, исключения.

Рассматривать здесь служебные качества отдельных людей я не буду — мне интересно другое. Что-то ведь крутилось двадцать—тридцать лет назад, хоть и с противным скрежетом. Почему же никак не закрутится в новом формате? А обещали ведь: будет, и в десятикратном размере...

Поэтому предмет моего размышления — место и роль бюрократа в экономическом топтании.

По роду моей предпоследней работы — я больше пяти лет служил зам. атташе по торговле в Турции — мне приходилось вести переписку с десятком департаментов трех—четырех министерств и с сотнями фирм и заводов. Автоматом пишу “переписку” — и ловлю себя на неточности. С предприятиями переписка действительно была — до полутора—двух тысяч запросов-ответов в год: своим пытались помочь выйти на рынки Турции, туркам — на российские. А вот с министерствами — а представляли мы именно их — переписки фактически не было, а было вот что.

Раз в неделю или две вдруг налетала шифровка: дайте такие-то цифры по такому-то факту турецкой действительности, дайте анализ такого-то турецкого закона для разработки российского аналога: по зонам свободной торговли, борьбе с коррупцией, борьбе с незаконной миграцией… Дайте оценку должностных инструкций в турецких ведомствах по борьбе с контрафактной продукцией — эффективности их применения, характерных нарушений, путей обхода принятых постановлений…

О нарушениях мы узнавали из сообщений прессы, уточняли у турецких коллег и раз за разом отсылали информацию… в некотором смущении. Зачем она? Не для применения ведь на российских просторах, и без того богатых реальными и потенциальными нарушителями всяческих предписаний? Хотя владельцы-то просторов, олигархи и крупные чиновники, имели свои каналы информации и сами ее собирали, чтобы потом лоббировать нужные вкладки в закон…

Тем не менее на запросы мы всегда отвечали. Но была еще кипа отчетности: за неделю, квартал, полугодие, год. Мы посылали в восемь департаментов Министерства экономического развития отчеты примерно по сорока темам. При этом и другие департаменты этого министерства, а также другие министерства и ведомства направляли нам запросы по той же тематике. И вот что ужасно: эти запросы-ответы практически дублировали содержание нашей отчетности. На каком-то витке отношений все это стало нас раздражать: да читает ли кто-нибудь наши отчеты?

Прежде, в советское время, кто-то их обязательно прочитывал. Пусть и не применяли полезную информацию, пусть и не разрабатывали аналоги хороших законов — чувствовалось: кому-то все, что мы делаем, надо. А теперь заявляю ответственно: три последних года в министерстве читали только то, что мы писали в ответ на поручения с самого верха: правительства или администрации президента. И происходило это так: в департаменте, переправлявшем нам запрос сверху, получали наш ответ и без анализа и обобщения с другими информационными письмами передавали наверх. Наверху чего-то не понимали и опять задавали вопросы — переписке не было конца.

Основную же часть нашей работы: обзоры экономики и отдельных рынков, выводы и предложения, разработки способов выхода на эти рынки — игнорировали. И получалось так: российский экспортер (а мелких-то — десятки тысяч) вынужден был познавать все на собственной шкуре. Зато под конец квартала, полугодия, года чиновники нам слали поручения: добейтесь роста экспорта... чего бы вы думали? Машин.

Наш экспорт в Турцию — пятнадцать с лишним миллиардов долларов. Тринадцать из них — сырье и материалы: нефть и газ, металлы, уголь, древесина. А машины, станки, другая готовая продукция — меньше половины процента. И вот нам спускают таинственно с верха: “Что ж мы так-то — все нефть да газ? Машины, машины толкайте!”. Мы оживляемся, анализируем, придумываем схемы, пишем: вот, давайте, мы отсюда делаем то-то, а и вы из центра — то-то. Несколько лет пишем, переставляя фразы в надежде задеть эмоционально. А в ответ — тишина. И только раз в квартал слетает окрик: “Да когда ж вы его увеличите, экспорт-то машин?”.

А как нам его увеличивать? В застой было просто: приходишь к знакомому турку и говоришь: “Ахмет! Мы возьмем у тебя лимонов. Но ты уж тоже, будь так добр, купи у нас трактора. Хоть на четверть общей суммы. А не то — возьмем лимоны у Мехмета!”. И ничего, покупал Ахмет. Теперь в это трудно поверить, но загоняли мы Ахмета по ценам к самому пределу. Разумному, конечно, чтобы ему было чем дышать. А он нас потом вел в ресторан, всучивал бутылку виски, дарил блок “Парламента”... Морды у нас, чиновников, были гладкие, костюмчики справные, галстуки модные — простой народ смотрел почти враждебно. Но вот чего мы никогда не делали: нам даже в голову не приходило в цену контракта вложить откат. (Откат — это сумма, добавляемая к исходной цене товара, которую хочет получить чиновник.) Теперь это делается повсеместно, а тогда — даже в голову не приходило…

Но вернемся к Ахмету с Мехметом. Теперь стало так: подъедешь с тракторами — а Ахмет говорит: “У меня в России — склады чуть ли не в каждом городе, лимоны гоню пароходами. Но и трактора я тоже хотел бы купить. Я написал заводам: два вообще не отозвались, а с третьего ответили на русском, что не знают английского”. Нашел Ахмет в Стамбуле студента-казаха, тот позвонил на завод, а ему отвечают: “Пусть Ахмет даст запрос, но на русском”. Ахмет пошел искать компьютерную программу с кириллицей. Даже надумал нанять того казаха в переводчики, платить ему зарплату, а потом прикинул: “Аллах! Документации-то будет сколько: по заказам запчастей да ремонта, того да сего — и все на русском? Сгинь он к шайтану, этот трактор!”. И купил у австрийцев, знающих английский. Были сотни похожих случаев. Мы не роптали — рынок…

Рынок в Турции емкий. Из почти восьмидесяти миллионов человек примерно сорок живут приемлемо. Людей со средним достатком — не меньше, чем в России, и, наверное, вчетверо больше, чем на Украине. Экономика там, хоть и переходная, — заметно сильнее экономик Восточной Европы. По производству стали Турция обогнала Францию. Автомобилями и текстилем обеспечила четверть Европы, электроникой и холодильниками — полрегиона. А турецких строительных фирм — только в России под двести.

А наших жаль. Не тех, кто сидит в министерствах и крупных корпорациях. Те знают английский, но слишком, наверное, заняты. Писанием инструкций. Нефтью, газом, сталью. Трактора не производят и не продают, а нагрузки при этом — ого! Попробуйте сами связать огромную страну в некое единое, эффективно работающее целое! Народ там жесткий, по-своему выносливый, и основная трудность у него — получить информацию снизу в неискаженном виде. То есть эффективная обратная связь. Казенные каналы по сбору информации с борьбой интересов разнообразных структур не справляются. А каждая из этих структур интерпретирует факты в своих интересах. И барахлит связь верхов и низов аппарата по полной программе: команды, идущие сверху вниз, по пути процеживаются, а реакции на них снизу — зажевываются. Дошел ли голос сверху и был ли отклик снизу — не понять никому. Ближе к выборам у верхов появляется стремление что-то почистить в каналах: какие-то чиновничьи головы летят с постов. А в результате — все то же… Какие-то ниточки изредка связывались: ведь полпроцента с пятнадцати миллиардов — это более семидесяти миллионов долларов. Но для огромной страны и по сравнению с сырьевой частью экспорта — не масштаб.

Нас критиковали. Мы молчали. Не отвечать же: читайте наши разработки, обобщайте с другими — ведь и с других рынков аналитики вам пишут, — а потом передайте промышленности и бизнесу. Нет, мы давно поняли: министерский народ в России живет тяжкой внутренней жизнью. Мы по своим заграницам живем собственной жизнью — полегче. А уж промышленности-то совсем легко: она не имеет к нам всем никакого отношения.

В застой враг здоровой экономики был нам известен. Звали его КПСС. Вскоре он был низвергнут. Убив этого дракона, мы увидели врага в бюрократе. И, воспылав к нему враждебностью, похоже, забываем, что бюрократ нам — брат. Как без него государству-то существовать? Так же, как и без врачей, учителей и работников сферы услуг. У каждого своя задача. Задача чиновника — вести машину. Государственную машину!

Поэтому — посмотрим на них без враждебности и брезгливости. И увидим довольно пеструю и многочисленную группу людей, обладающих какими-то специальными знаниями и склонностью к упорядочению всего, что попадает в поле зрения. А также к жизни по твердым, извне установленным правилам. И раздражению на все, что способно нарушить такое равновесие с бытием. Вне заданных правил эти люди теряются, чувствуя себя никем. В этом пункте (нарушения правил) идет приживление бюрократии к иерархии — оно и поддерживает силу духа при растерянности.

Создавался бюрократический аппарат еще при царях, работал и при коммунистах: ему давали команды, он их выполнял. В раннее советское время ему было вольготно, но потом пришел Сталин — этот умел порядок наводить… В 90-е бюрократам пришло небывалое послабление. И страна разлезлась. С нее съехал единственный обруч в отсутствие других, так и не созданных, — экономических, финансовых, идеологических — державший ее в мало-мальски рабочем состоянии. Теперь он восстановлен старыми методами — силовой компонент в жизни нашей страны все заметнее. А другие пока — химера и греза, увы.

Сейчас у нас если что-то работает, то само по себе — потому что оно так устроено: должностные инструкции четкие, структура не такая многоступенчатая, бьют за промахи больно и сразу. Это несколько бизнес-корпораций: “Газпром”, “ЛУКОЙЛ”, “Транснефть”, “Базэл” (автомобилестроение, энергетическое машиностроение, цветные металлы), “Система” (каждый десятый микрочип в мире)... Все остальные пытаются выжить. И, как правило, делятся с бюрократией трудовыми доходами.

На службу идут в основном люди умеренные, спокойные, малоинициативные. Такие готовы скорее удовольствоваться посредственной, но стабильной зарплатой, чем идти на какой-либо риск. И это — удобные для исполнительной функции качества. Ничего плохого в этом нет — не боги горшки обжигают. Нормальная бюрократия обязана быть средней по определению. Креатив в этом деле нужен минимальный, куда полезнее умеренность и аккуратность. Не стоит министерствам брать к себе талантливых отличников. Но и двоечников бы поменьше…

В 90-х бюрократа не шпынял только ленивый. Лишившись приличной зарплаты и привычного самоуважения, пугливый, воспитанный в педантизме и робости, он долго не мог перестроиться. А когда наконец осмелел и научился загребающему движению — все ресурсы оказались кем-то перехвачены.

И тут он, человек правил, почти нищий и почти еще честный, стал мешать другому нашему брату — новому русскому богатому. Ведь дикий капитал должен быть свободен от каких-либо правил по определению. И развернулась постоянная, направленная, а даже, пожалуй, и плановая дезорганизация аппарата — с привлечением судов и арбитражей, СМИ и общественного мнения.

При дезорганизованном аппарате бизнес получал свободу, о которой даже не мечтал. Почти семнадцать лет он упоенно пользовался ею. А что в это время делали бюрократы? Те, что пооборотистее, организовывали собственные бизнес-структуры и переправляли в них государственные ресурсы. Директор тракторного завода, к примеру, мог продать подставной фирме (себе самому) партию тракторов по себестоимости. Фирма перепродавала их на бирже по тройной цене. На разницу покупались акции предприятия, и директор становился совладельцем, а потом и владельцем своего завода.

Хуже всего, наверное, жилось чиновнику в начале эры Ельцина. Видел он, например, что государственные средства идут в бизнес-структуры, и не подписывал бумагу — могли и пристрелить. Игра тогда велась без правил.

Нынче сами собой сложились какие-то правила. Проворовалось, к примеру, руководство Минздрава. Или Минатом оставил атомные станции без топливных резервов — продал их за рубеж. Но мы своих братьев-чиновников иностранцам в обиду не дали и сами пока не обижаем…

Не время ли создать другие правила — настоящие? Не просто с места на место переставлять оскандалившегося чиновника, а — конкретизировать должностные инструкции, определить меру ответственности за нарушения и лишить бюрократа возможности играть на противоречиях в законодательстве. Ведь, чтобы экономика работала, нужен порядок. И деньги. Все дыры мы пока затыкаем деньгами от нефти и газа. Лет через пятьдесят этого ресурса не останется — и что тогда? Чтобы будущее не страшило, надо большую часть этих денег вкладывать в машиностроение, приборостроение, информатику, наукоемкие производства… Нынешний режим понимает опасности, которых не понимали предшественники, и все это худо-бедно пытается делать. Худо-бедно — это вяло и неэффективно. Но почему?

Итак, в 90-е годы самые толковые из служащих ушли в бизнес. На их места набился народец поплоше. Корпеть над бумагой, а бумагу потом не терять — нести на подпись, отсылать по адресу и т.п. — задачи, не для всех посильные. Но вроде начали работать, стали втягиваться — и тут пришла беда с зарплатой, как и к врачам, и к учителям…

Сбежали и эти, прибежали другие. Сбежали и другие, прибежали следующие. Разбегаются, едва обучившись чему-то, а приходят совсем непутевые. Порой просто убогие. На одного оставшегося от перестроечных восьмидесятых набирается пятеро таких. И так — почти пятнадцать лет в реформах аппарата.

Чтобы не быть голословным, расскажу байку. Однажды я зашел к приятелю в Белый дом. Хотели отправиться в баню — Краснопресненскую, по соседству. Было это в мае не то девяносто восьмого, не то девяносто девятого года.

Приятель старался, работая чиновником, заработать квартиру. Не заработал. Стоял два года в очереди сороковым, потом десятым и опять сороковым. В Совмине дома тем временем сдавали по три раза в год. Вот только люди в правительстве менялись чаще. И приводили своих сотрудников, чтобы на них опереться. А те нуждались в жилье. За приятелем моим был шлейф неблагополучия: в восьмидесятые годы он трудился у Гайдара старшим научным сотрудником. К концу девяностых годов это уже мешало, притормаживало карьеру, стало почти опасным. Такой вот поворот судьбы…

Помню, с каким затаенным злорадством он показал мне паренька, кажется, из Челябинска. В Белый дом паренек попал с новым замом премьера, человеком замечательным (до сих пор в правительстве!), светлого ума и феноменальной памяти. Есть у нас такие люди — наблюдал на короткой дистанции. Зампремьера привел из Челябинска человек тридцать, и всех их поставили в очередь перед моим приятелем. И квартиры они получали.

Так вот, паренек тот с другими такими же составляли документы, а после растерянно тыркались — куда, кому нести их дальше? Не осуждаю приятеля, не показавшего им, где машбюро... Компьютеры в кабинеты тогда еще не ставили — было такое поверье, что компьютер должен стоять в специально оборудованном служебном помещении, чтобы никто не прослушал или не скачал информацию (к слову вспомнилось, как еще в начале семидесятых пишущую машинку на выходные убирали в специальную комнату, чтобы никто никакой самиздат на ней не напечатал…). Те пареньки готовили правительству кипу глобальных указов в финансовой, а потом промышленной сфере. Судя по отрезку времени от составления до печати бумаги, остаток церемонии — согласования, визы, поправки — им предстояло разведывать месяц-другой. Что они могли подготовить?

Белый дом в те годы был многолюднее. Какого колоритного народу я только не перевидал в тех коридорах: и седые казаки расхаживали там при орденах и саблях, и горцы в папахах шагали, и цыгане бродили — все что-то согласовывали, носились с постановлениями из кабинета в кабинет, кто-то им что-то подписывал, кто-то отказывался подписать…

Теперь порядка больше: не видно дедов с саблями и цыган не впускают. Но каждый год или два там вдруг начинается бестолковое тырканье по коридорам пареньков с кипой глобальных указов, составленных этими деятелями так, что законодательство оказывается трактуемо очень широко. Какие-то параграфы подзаконных актов меняются поэтому еженедельно — даже юристы не способны уследить за этой чехардой. А вот те, кто что-то делит и присваивает, способны как отслеживать противоречия между законом и подзаконным актом, так и нырять за добычей в образовавшиеся прорехи.

Правильно составить записку министру, изложить суть вопроса кратко (в полстраницы, больше министр не принимает к чтению) — все-таки мыслительный процесс. Своеобразие нынешнего бюрократа в том, что думать ему некогда — на него обрушивается водопад бумаг: бумагооборот с 70-х годов прошлого века возрос катастрофически — а по каждой ведь надо ответить, принять решение и отчитаться. Приходится учиться сортировать бумаги: какие могут полежать, а на какие надо сразу отвечать, а то дадут по шее — от реальной ценности вопроса это не зависит. Бумаг прибывает и прибывает: каждый год или два — соединение министерств, разъединение: в Министерство промышленности и энергетики отдали торговлю, а энергетику оттуда выделили в отдельное министерство — приходится все это оформ-лять и переоформлять…

И все-таки.

Мы бесконечно можем ругать бюрократию, писать о ней злые слова и с содроганием читать их. Но власти она нужна, и позарез, и не только самый ее верх (тот сам стал этой властью, но управляет страной как будто на ощупь: решения часто не доходят до адресатов, словно некому их проводить). Однако, судя по зарплатам, государству гораздо более необходимы военные и милиционеры. А чиновники стоят где-то между ними и учителями. Поэтому часть оплаты большинства госзаказов поступает в карман госчиновника. Если в 90-е годы многим оборонным и смежным предприятиям — аэрокосмическим, атомным, энергетическим — почти не давали денег из бюджета, то теперь понимание, что без этих отраслей у страны нет будущего, пришло. Чтобы получить бюджетное финансирование, надо обговорить с чиновником министерства, что такая-то сумма (порядка 10 процентов от цены проекта) поступит в его личное распоряжение.

Узнал от знакомых турок (когда они чем-то впервые напуганы, тут же приходят советоваться): они как субпоставщики учитывали требование какого-то завода — поставщика оборудования — за оборонный заказ отдать постороннему дяде десять процентов с цены. В принципе — по-божески. Но не пора ли попробовать этому воспрепятствовать?

Средние и нижние звенья чиновничьего аппарата — не эффективно работа-ющий инструментарий, а аморфная масса, способная топить благие начинания. Думаете, это они специально? Нет, этого не может быть. Консолидироваться, чтобы сместить власть, бюрократы не могут — мешает разделенность функций; в отличие от военных и полувоенных структур, они не создают конгломерат. И они управляемы. У чиновников нет возможности самостоятельного воздействия на экономические процессы. Но они могут создать цепочку, по которой движется согласование того или иного решения. И подвигать ресурсы какой-то отрасли экономики в заданном извне направлении.

Так вот, чтобы государственная система работала не в интересах кланов, а в собственных, государственных интересах, нужна работающая цепочка эффективной передачи властных решений сверху вниз и обратной связи — передачи снизу наверх информации о результатах. Как превратить бюрократов в эффективный инструментарий государственного управления?

Вопрос для кандидатской диссертации по менеджменту…

Как начиналось турецкое чудо четверть века тому назад? Начиналось с разгона парламента и прихода военных к власти. Они и выбрали премьера: экономика штука капризная, выбрали понимающего. Премьер учился в США, работал в Международном валютном фонде, знал не по учебникам монетаризм и прочую бяку, работал потом в Госплане и… остался патриотом. У турок, кстати, исключительно развито чувство патриотизма. Даже малыши в колясках там играют не погремушками, а флажками — национальным флагом… С МВФ премьер усердно бодался чуть не с первых дней реформ. Когда одолели кризис, стал бодаться жестче. После ухода военных в тень стал и президентом.

Тогда мы вживую увидели и наблюдали годами гибко работающую матрицу: экономисты — финансисты — юристы — менеджеры. Первые два года — под колпаком у военных, поэтому вольнодумства в финансах (воровства, разбазаривания, непродуманных действий) не было. Экономисты построили и предложили модель развития, одобрили в МВФ и получили начальные деньги. Дальше на первые роли вышли финансисты — вливать в систему кровь, все обеспечивать деньгами — и бюджет, и частный сектор. Потом уступили место юристам, и те написали законы, по которым все должно было заработать. Когда поняли, что работает, — подвинули юристов, и на первые роли вышли управленцы, менеджеры. Но на вторых ролях, кураторами, оставили экономистов, финансистов и юристов. И при серьезных сбоях кто-то из них выдвигался вперед. Вот она, прямая и обратная связь в действии: сигнал — реакция системы — и коррекция сигнала.

Жизнь, к сожалению, не идеальна — дальше были выборы: коалиции в правительстве, межпартийные склоки, дележ портфелей; но тенденция осталась. А когда заходили в какой-то тупик, возобновлялась явно.

А была ли у нас в пореформенный период какая-то модель экономики с финансовыми выкладками — чтобы было ясно, на чем стране зарабатывать, куда поощрять вливания средств и каковы приоритетные отрасли? Внедрялись ли варианты ее регулирования — с послаблением налогов и, простите уж, дотациями — в 90-е годы это было ругательное слово (полная либерализация, пусть рынок сам все регулирует)?

Похоже, что модели не было. Я помню лишь грызню за бюджетные средства и перетасовку министров. Принятие основных экономических решений происходило под большим кремлевским ковром. Векторы власти и бизнеса по временам совпадали, воспринималось это в девяностые как серьезный прорыв — непонятно только, куда...

У революции много лиц, одно из веселых — неразбериха. Кто ей тогда не радовался! У турок лезли глаза на лоб при виде масштабов разгона старых кадров и притирки новых. Насколько же у них было мягче. В дореформенные годы у них доминировал госсектор. Но госчиновник работал и с капиталом. Начиная с какого-то чина он что-то, конечно, имел. В качестве взяток в основном. Откатам они, по-моему, научились у нас. Разница, видимо, в том, что их капитализм был почти век как не дикий — не воровал оголтело. У каждой крупной бизнес-структуры были лоббисты в госаппарате — зарываться друг другу они не давали. Эта мера приходит и к нам; но специфика нашей страны (огромность, безмерность) такова, что она перестает быть мерой. Сошлюсь опять на турок, которые по старой памяти приходят иногда советоваться, нет ли где подвоха. Они говорят: у вас так много удобных схем присвоения госсредств — не надо никаких взяток...

Допустим, строят электростанцию. Стоит она условно сто миллионов евро. В такой стране, как Турция, конечная стоимость контракта может быть в пределах ста двадцати миллионов. Двадцать идут в откат — они разойдутся между “верхушками” заказчика и компетентных структур, которые утверждают контракт.

В нашей стране стоимость такого контракта будет миллионов триста: больше и аппетиты, и количество участников схемы. Под эту цену сделают фиктивный расчет: по металлу, бетону, турбинам и прочему. Выберут по конкурсу, кто что построит (что это будет за конкурс — понятно: протащат конкретную фирму, входящую в схему. По закону, участвующих в конкурсе фирм должно быть не менее трех. Две из них обычно фиктивные).

Фирма-подрядчик, выигравшая конкурс, получит деньги, начнет из них платить за земляные работы, бетон, металл, турбины, насосы... Тому, кто будет эти документы сопровождать, покажется, что она получает бетона примерно на Братскую ГЭС, а металла — на две. Но его поправят. Не из калаша, как раньше, нет — методы сегодня мягче.

Деньги от заказавшей строительство электростанции организации приходят на счет подрядчика, а от него — поставщикам, но частью — в виртуальный мир. Потому что владельцы бетона, металла, турбин и насосов, как правило, обладают двойным гражданством и офисом за границей.

Чтобы в цепочке владельца было и руководство заводов-поставщиков, ему платят премии. Отстегнув свою долю, владелец перегоняет остальное заказчику, куратору и тем, кто обеспечивал и контролировал прохождение денег, и тем, кто обязательно придет спросить (тихо и вежливо, сверяясь со статьей УК), куда подевалась их большая часть. Можно оформить это и как консультацию…

У “консультантов” тоже все регламентировано: себе оставляют по чину (полковник, капитан — свои расценки на каждое звание и каждую должность), а остальное сдают — страшно подумать куда.

Есть и другие схемы, и без выхода за рубеж. Можно увидеть (никто и не прячется), как предприятия с почетной когда-то приставкой “-экспорт”, уходят с внешних рынков, обосновываясь на внутреннем. Почему бы вы думали? За границей нет таких откатов. Прибыль-то — как на наркотиках. А вы говорите: экспорт машин…

Сведения об объемах поставок, в том числе и виртуальных, попадают и в статистику, раздувая объем ВНП (валового национального продукта). Подрядчику же достанется столько, сколько реально ему причиталось. Потому что бетона, турбин и прочего поставили как раз столько, сколько нужно для объекта. А остальные деньги (за виртуальные поставки) уходят в откат, он превысит вдвое стоимость объекта. Заветное слово “откат” на всех языках одинаково, как когда-то “спутник”, которым мы гордились...

Года три назад турки добились от нас согласия выплатить старый долг — триста миллионов долларов — за поставки турецких товаров в восьмидесятые годы. Активно текли нефтедоллары, и мы рассчитались ими с Парижским и Лондонским клубами. Заодно уж решили и с турками — предложили отдать им вместо денег какой-нибудь завод или на эти деньги что-то им построить. Чтобы платить не им, а своим заводам и строителям — и еще осталось бы, а это как раз самое интересное. Хорошая мысль, продуктивная.

Турки сразу “нет” не сказали — у них это не принято. По национальной традиции сделали паузу. Тогда-то на них и на Минфин РФ, владельца этих самых денег, свалилось вот что. Очень многие хотели добиться согласия турок, а после — нашего Минфина именно на свой завод или подряд. Посольству стали идти поручения из разных министерств: добейтесь согласия турок — с российским Минфином у нас согласовано! Таких поручений был десяток, и все на разные объекты — это нас насторожило. Особенно неистовствовал Олимпийский комитет: хотел проложить автотрассу вдоль берега Черного моря от Синопа до Батуми. Звонил, пугал, грозил пойти к руководству страны, чтобы нас выгнали с рабочих мест, записывал наши фамилии. И другие тоже грозились, хотя и чуть сдержаннее. Что было делать? Какой толщины рычаги каждый использовал дома, мы не знали — а то бы совсем потеряли стойкость. Был потом слух — перестали здороваться два зама премьеров…

В интригу вовлекли и турецких подрядчиков (по закону, часть работ на своей территории должны выполнить турки, им ведь тоже нужны рабочие места и зарплаты), те понесли посулы уже и в свой Минфин.

Все передрались, скандал затянулся, оба Минфина в конце концов взвыли и кинулись друг к другу напрямую, чтобы просто и быстро рассчитаться все-таки деньгами — так никакой завод и не поставили и ничего не построили.

В застой — будьте уверены: определили бы завод и толкнули бы наши железки по двойной цене. Завод туркам нужен, русские строили тогда дешевле, чем западники… А деньги зарыли бы в какой-нибудь проект, а не в футбольный клуб или недвижимость на Средиземноморье, — на случай возможной войны с Гондурасом.

Вообще в мировой практике работать на экспорте прибыльнее, а наши все рвутся сегодня на внутренний рынок. Пока нас питает поток нефтедолларов, корпорации выдерживают схемы работы с откатами и государство тоже. Солидная часть этих откатов уходит за рубеж, там владельцы несчитаных денег покупают дворцы или клубы, заводы, электростанции, банки, торговые сети — вместо реинвестирования в собственную экономику, создания новых рабочих мест и повышения покупательной способности собственных сограждан многие годы подкармливают экономики соседей. Мы просто уже надоели там американцам и европейцам — отнимаем их куски. Приходят наши с бешеными деньгами и многое перекупают (“Шкоду” у “Фольксвагена” перекупить, увы, не удалось, но многое получается). Завистники пишут в газетах: русские, дескать, купили до половины Восточной Европы и побережье Израиля. Кипр они купили еще раньше, и энергетику Грузии тоже, и не только энергетику... Мы обижаемся, сетуем: на постсоветском пространстве, не говоря о Восточной Европе, с нами стали жестче обращаться — выкидывать из тендера, к примеру. Да мало ли способов не допустить покупку...

К нам приходит иностранный капитал — просто в силу одного из основных экономических законов: экспорт капитала выгоднее экспорта товаров. Приходит не только затем, чтобы поиграть на финансовом рынке, но и в реальную экономику: в России дешевле рабочая сила, сырье, электроэнергия — да все дешевле, чем на Западе, к тому же не надо платить импортных пошлин (когда “Фольксваген” продает нам автомобили, импортная пошлина составляет не менее трети от стоимости машины, а когда производит у нас — машин продается больше).

В то же время наш капитал уходит за границу организовывать производство там, где все заметно дороже. На уход денег за границу работают и объективные факторы, главный из них сформулирован еще Адамом Смитом: капитал уходит не только туда, где выше норма прибыли, но и туда, где ему безопаснее работать. И задержать его нечем.

В конце девяностых годов в образованном обществе стала модной заплачка: “Какую Россию мы потеряли!” — дореволюционная Россия имелась в виду. Кажется, нам возвращают нечто подобное той потерянной полицейской России, только без подъема в экономике. Что за строй у нас получился? Экономисты и публицисты дали определение “бюрократический капитализм”. Лучше он дикого, нет ли — нам уже решили. Кажется, многим годится как наименьшее зло.

Дикий, не обросший традицией капитал, конечно, страшен. Он хочет только брать. Структурироваться, отяготиться связями, которые не захочется рвать, понять, что страна, своя, с границами, в которых его не накроют чужие, — новому россий-скому капиталу только предстоит. Пока он боится своих больше, чем чужих, и расползается по миру. Отток капиталов сегодня — десятки миллиардов долларов в год. Сами законы его вывода довольно либеральны, а в законах, представьте себе, есть еще и лазейки…

Если за два поколения (пятьдесят лет), капитал не научится отдавать — вкладываться в отрасли, не приносящие быстрой и непосредственной выгоды, — работать на него будут малограмотные и больные работники.

Наш — может не успеть. Потому что нет концепции приоритетов, которые долж-но задавать государство путем снижения налогов и облегчения бюрократических процедур для организации бизнеса, путем присуждения грантов — при условии поддержки приоритетных отраслей, на которые не хватает госсредств.

К примеру, на Тайване прописали в Конституции, что 25% госбюджета тратится на науку и образование — и за 25—30 лет страна стала одной из самых развитых в мире. В условиях, когда Америка прикрывала его от Китая, Тайвань мог позволить себе мало тратиться на оборону. Правительство решило: надо вложиться в людей, а они уже все сделают сами, — и не ошиблось…

Не вложиться ли государству хотя бы в институты подготовки кадров собственного аппарата? Ведь идеал — компетентная и ответственная бюрократия, ограниченная законом без расставленных в нем лазеек, — зачаровывает, будто свет далекой звезды…

Кстати, почему мы не ставим знака равенства между государственным чиновником и служащим крупной компании, который себя почему-то считает работающим в бизнесе? Работать-то он работает, но строго по инструкции, уткнувшись в компьютер и кипы бумаги, и никогда ничего не решает, пока не вылезет в топ-менеджеры. Но может и с рацпредложением выступить. Если повезет, и креатив не присвоит непосредственный начальник, талантливого заметят и дадут подрасти. Связи между звеньями в бизнес-структурах яснее, и звеньев этих меньше. Только самые необходимые. Информация движется туда и обратно быстрее. Чем мельче такая структура, тем гибче и эффективнее в ней аппарат управления, но в общем — это те же чиновники, что и в госструктурах, с тем же набором способностей к делопроизводству и личных качеств. Почему же мы относимся к ним лучше, чем к конторским крысам из госаппарата? Да, они иногда улыбаются нам — их этому учат, чтобы клиент пришел еще. Да, они четко знают свои обязанности и меру ответственности за их невыполнение. Но им и платят больше госчиновников того же ранга — раза в три или четыре. Отчего же не улыбнуться? И не постараться быть результативным?

Некомпетентность же госслужащих порой изумляет до горести. Даже, казалось, в МИДе, меньше других пострадавшем от утечки кадров. В нашем Посольстве в Турции (дипсостав — человек сорок) на протяжении многих месяцев трудился всего один (!) сотрудник, которому посол мог доверить составление и выпуск ноты посольства. Теперь, говорят, их два. А ведь с внешним миром посольство общается только посредством нот — о неформальных контактах не будем, это по линии СВР (Службы внешней разведки) и ГРУ (Главного разведуправления Генштаба). Но когда доходило до ноты…

Писать “болванку”, записываться в очередь, ждать день-другой возможности попасть к послу, чтоб он решил, стоит ли вопрос ноты. Если да, то дальше идти к чиновнику, который составляет по “болванкам” и устным комментариям ноты. Придя, увидеть: у него в кабинете уже сидят двое. С одним он заканчивает, другой ждет очереди, но это не значит, что ты будешь третьим — в соседних кабинетах ждут звонка минимум еще двое. Поэтому — снова день-два ожидать. Наконец он составит ноту на русском языке, ее опять нести к послу — в тот же день к нему вряд ли пробьешься… Если нет переделок, отдать ноту в перевод тому же, у которого вновь сидят двое и еще двое на проводе… На все уходит минимум неделя. Вот и думаешь: может, само рассосется?

Жили мы, как и коллеги в министерствах, больше трудной внутренней жизнью: делали сводки газет, писали отчеты и справки, отправляли их в центр…

Несчастье наше в том, что способные и продвинутые служащие группируются возле “Газпрома”, в его боковых компаниях и подобных ему структурах, а также в РЖД, в “Транснефти”, московских банках... Уютнее всего в “Газпроме”: тихо, чинно, благородно от ощущения великого дела. Так, по легендам, было и в коридорах Совета Министров и ЦК КПСС. Но как у них доходит до работы с населением… Если, не дай Бог, вы захотите пойти и подключить к газу свой садовый дом, мытарств получите больше, чем в районном БТИ (БТИ — это уж крайняя степень угнетения). Так что и наша симпатия к новым чиновникам из корпораций вряд ли оправданна...

Не самые способные чиновники устраиваются в тысячах фирм попроще, кто еще посерее — идет в министерства, а кто не устроился и там — туда, где за окошком маячит многометровая очередь накаленных с рассвета сограждан. Типа “Мосрегистрации” или не к ночи помянутого БТИ. Но эти-то как раз таки пашут: девчушка в окошке “Мосрегистрации” за день пропускает до тридцати человек, каждая квитанция — сто рублей в московский бюджет. Итог — три тысячи в день, в месяц — шестьдесят тысяч она заработает московскому бюджету, окупив его затраты и на нее, и на ее начальство. И почему бы не посадить туда еще пару таких же, чтобы народ не зверел в очереди, не терял рабочих часов и не честил руководство страны хотя бы в этом месте? Тут, возможно, придется пожертвовать чьим-то частным доходом — ведь введена система звонков и предварительной записи по телефону, но по нему дозваниваются только фирмы-риэлторы. Те, у кого нет времени стоять в очередях и есть деньги на услуги риэлторов, обращаются в эти фирмы, а те поощряют работников “Мосрегистрации” за поставку клиентов таким замечательным способом. Начальству — побольше, девчонкам — по мелочи, но иначе вообще никто не пойдет за окошко. Работа-то там адская, хуже только шоферу троллейбуса на маршруте Перово — Выхино…

В “Мосрегистрации” знают, как и что им делать, работают как заведенные. Чиновники обычно хорошо делают простую работу, но чем работа ответственнее, чем многослойнее структура организации, тем успешнее такая организация замыкается в себе, будто схлопываясь, перестает работать на внешний мир. Варит что-то, варит — и никому не дает попробовать. А когда выдает варево наружу — тому, кто еще работает в реальной экономике, это почти безразлично, поскольку реальности эти структуры не знают. Сейчас большинство чиновников не представляют себе бизнеса. Но пишут ему инструкции, перевирая законы, — все на основе навыков общения с бумагой.

Даже в глухой застой на ключевые посты в министерствах (кстати, в партийные органы тоже) брали людей из промышленности, строительства и т.д. и натаскивали, а бюрократ с бумажным прошлым не поднимался выше начальника отдела, крайне редко — управления. Переучивать их на бизнес после распада Союза смысла, конечно, не было. Наглядный пример их способностей — КПРФ: двадцать лет развивают то, чего давно нет.

Все-таки надо смелее начать переманивать способных людей на госслужбу, как когда-то их перетащили в бизнес. Кто-то из них уже заработал достаточно, и ему важно другое: влияние, контакты, самореализация и даже самоуважение, которого не даст подачка нищей школе или храму в соседнем селе. А то и захочется сделать что-то великое в масштабах страны — люди-то пожившие, от многого вкусившие, понимают, что хватательный рефлекс понижает престиж. Строительный будет смотреться солиднее. Кто бы ввел такую моду?

Но вернусь к моему турецкому опыту. Нет-нет, а случалось видеть: идет перелив людей из бюрократии в бизнес, а потом обратно. Правда, у Турции есть и специфика. Кланы и компании в большинстве семейные. Отряжают кого-то из родственников, не обязательно близких, чтобы какое-то время те поработали в госаппарате. Именно в том ведомстве, которое ближе этой компании по профилю. Или платят стипендии детям своих служащих, организуя десант в госструктуры. Поступив на службу, те обрастают друзьями и связями, растут и по служебной лестнице — и вот уже способны на что-то там влиять. В крайнем случае, знают технологию успеха: в какой кабинет постучаться и с чем в него войти. Но поскольку там все-таки рынок, то и конкуренты не дремлют. Кто-то прорвется, кого-то подрежут — особенно если уж очень прорвался. Система перелива кадров все время в движении, сама себя регулирует. Все со всеми знакомы, говорят на одном языке, а в результате выходит, что дело как-то движется. Вот бы и нашему бизнесу отрядить свой десант в госструктуры? Сколько бедных родственников в каждом нашем бизнес-клане?

Наверное, пора решать: или пускай в министерствах работают бестолковые, а народ продолжает хиреть в очередях, или надо позволить всей цепочке чиновников брать что-то типа налога с обнаруженных ими откатов, которым высшие бюрократические чины облагают работающий бизнес. То есть стимулировать такое обнаружение (сейчас они их пропускают, поскольку не заинтересованы в обнаружении и боятся увольнения). Тогда возможно повысить их реальный доход и заманить на госслужбу людей нормальных, а может быть, даже способных. Для этого хватит малой толики денег, идущих в откаты.

Бредовое величие этой затеи оценит тот, кто занимался бизнесом, но потом из него ушел и не очень-то его любит, поскольку куча денег уходит Бог знает куда… Глядишь, она и навеет кому-то, кто не чета нам по положению, широте и глубине ума, какую-то практическую схему поощрения труда мелких чиновников. В налоговых органах уже поняли что-то такое — там поощряют сотрудников с возвращенных в казну денег.

Я не призываю равняться на Турцию — это нереально. Двадцать процентов отката, фи! У нас за такой процент никто и работать не будет... Но, господа, не двести же (или сейчас уже — все триста?). Природа бизнеса обязывает скрыть часть прибыли, этой операции присвоен сладкий термин “оптимизация доходов”. Кроме налоговых органов в этом никто не копается.

Если цепочка чиновников будет твердо знать, что денег ей добавят из утаенной кем-то прибыли, то она эту прибыль выловит. Нутром ее почует прежде людей в погонах. Это, возможно, поможет создать равновесие между потребностью бизнеса в свободе, интересами государства и нуждами чиновников — систему баланса интересов, саму себя регулирующую, которая может позволить дышать и экономике в целом. Такая вот оптимизация. Это от отчаяния…

В Думе у нас заседают в основном представители кланов — отраслевых, финансовых, по другим интересам (спросите любого на улице, и вам непременно скажут: криминальным тоже). Кто или что заставит их подвинуться в сторону оптимизации в изначальном смысле слова — то есть способа, который позволит экономике России попасть из точки А в точку Б наиболее просто и быстро?

Вопрос для докторской диссертации по менеджменту…