Александр Архангельский, Сергей Боровиков, Денис Гуцко, Игорь Клех, Герман Садулаев, Роман Сенчин, Ольга Славникова

Политика — процесс многоуровневый; на каком-то из своих многочисленных уровней она связана и с бюрократией, и с чиновным способом принятия решений, иначе за пределы митинга ей никогда не выйти. А политика — это способ борьбы за власть, и если вы не хотите прийти к власти, к управлению страной бюрократиче-скими методами (лично или продвигая своих кандидатов), то вам лучше не связываться с ней. Правда, лучше не связываться и в другом случае. Если вы не готовы отстаивать свое право на бюрократическое управление — в открытой политической борьбе за ценности и принципы, провозглашенные вашей партией.

Вот уже почти восемь лет как удержание власти и сохранение рычагов управления стало целью и смыслом реальной российской политики. Целое, сведенное к части, становится новым целым; новое целое, которое мы обрели, — властная бюрократия, заместившая собой все остальные уровни политического процесса и поглотившая все, что может помешать ей удержаться у кормила.

Путинский выбор в пользу отмены выбора как такового — хочется сурово порицать. Но у Путина ничего бы не вышло, если бы не равнодушие исторической нации к своей собственной судьбе, если бы не готовность масс передать, переложить решение ключевых проблем обустройства страны на надежные полковничьи плечи — и готовность интеллигенции сладко стонать, ничего не делая для перемены участи; есть во всем этом некий латиноамериканский оттенок. Но также это было бы невозможно, если бы демократическая оппозиция была дееспособной, жила сама по законам демократии и не терпела во главе своих партий по пятнадцать лет одних и тех же пьеро и бонвиванов. Безальтернативные демократы — все равно что плюралистичные тоталитарии.

Сегодня картина политической жизни печальна. Те, кто барахтается, как правило, ничтожны и маргинальны. Те, кто не маргинальны, — не барахтаются. В этом парадокс и ужас ситуации.

Так что на первый полувопрос отвечаю жестко: у нынешней оппозиции будущего нет. А появится ли новая оппозиция? Проблема отдельная. Мне кажется, что тучные семь лет уже закончились. Усыпляющий запах денег еще витает перед нашими носами, но, поверьте, он улетучивается. Вместе с тотальным скукоживанием фондового рынка; вместе с надвигающимся кризисом продовольственных цен и недвижимости, а значит, и банков; вместе с новым противостоянием России и Запада, которое может окончиться примерно тем же, чем в 1986-м окончилось противостояние СССР с Америкой, когда Саудовская Аравия по сговору со Штатами вышла из картельного соглашения и обрушила цены на нефть вчетверо. За семилетнее бездействие пришла пора платить. Всем. И тем, кто бездействовал, растрачивая силы нации на создание нового информационного щита, на подготовку череды локальных конфликтов по всему периметру границ, на борьбу с экономическим (оно же политическое) инакомыслием. То есть власти. И тем, кто позволял бездействовать. То есть народу.

В моменты таких разломов политическая активность пробуждается. Но какая активность? Как правило, не здоровая, жизнестроительная, а истерическая; тоже полковничья, но более радикальная — радикализм фельдфебеля. Той оппозиции, которая может вскипеть на гребне назревающих процессов, я боюсь. Но что делать; в ответ на ее действие неизбежно родится и человекообразное, вменяемое противодействие. Там, где заявляют о себе люди края, вынуждены пробуждаться от спячки и люди нормы. Если мы не хотели возобновлять политику в спокойной обстановке, придется перезагружать ее в авральном режиме.

И политическая жизнь есть, как и была во все времена, и оппозиция есть и будет, как была во все времена.

Гоголь сказал: “Легкомысленно непроницательны люди, и человек в другом кафтане кажется им другим человеком”.

Разве ж не кружащие вокруг и вблизи трона, хотя и будь они в боярских шубах или пудреных париках, не составляли то и дело самой яростной оппозиции то друг другу, а то и самому самодержцу, вплоть до лишения того живота? Неужто оппозиция — это непременно декабристы, и прокламации и бомбы, и Герцен с Чернышевским? Точно ли именно они оппозиция, а не сотни и тысячи образованного и не только образованного класса русских людей, одержимых российским мыслеблудием, которые все никак не могли додумать главные думы: что делать? кто виноват? кому живется весело, вольготно на Руси? Разве же с молчаливым упрямством не желающий исполнять приказаний барина лакей или рабочий, не признающий хозяина или директора, не есть оппозиция? Разве не вся без исключения семейка Карамазовых — это оппозиционеры, каждый в своем роде?

Недавно у Ключевского я прочитал слова прусского посла Мардфельда, что “русские не понимают свободы и не сумеют с нею справиться, хотя и много об ней толкуют”. Слова его относятся к особой активной политической суете времен избрания Анны Иоанновны — эпохе дворцовых переворотов. Так что то, что у нас “полуторапартийный парламент”, более естественно для нашего менталитета, чем бурные 90-е митинговые многопартийные годы. Но уж тогда не оппозиция намечалась, когда Макашов призывал толпу выкидывать всех на х… из окон мэрии. Это уж линия Стеньки, Емельки и Великого Октября.

Так что ни свободы, ни оппозиции в европейском понимании мы еще и не нюхали. Еще процитирую Ключевского — то место, где речь идет о поисках выбора формы государственного правления. “Прежде всего, разумеется, обратились к Западу — как там? Глаза разбегались по тамошним конституциям, как по красивым вещам в ювелирном магазине — одна другой лучше, — и недоумевали. Какую выбрать”. Однако “при отсутствии политического глазомера, при непривычке измерять политические расстояния так недалеко казалось от пыточного застенка до английского парламента”.

И те главные “оппозиции”, что вроде бы оформились при Ельцине, — СПС и КПРФ — продемонстрировали, что ни в коей мере не могут быть выразителями взглядов и устремлений сколько-нибудь значительной части нашего общества — не говорю уж “народа”, не желающего ни либеральной свободы, ни коммунистической неволи. И тогда к власти уже откровенно пришел деятельный циничный класс чиновников-бизнесменов, и началась новая глава в нашей отгостомысловой истории.

А однопартийная система — это всегда видимость, доходящая до полной фикции. Так что пусть бы и не полутора, пусть и однопартийный парламент — это не исключает, а предполагает непременную, все более скрываемую и оттого еще более яростную всеобщую (хотя и с разных точек) оппозицию. Со сколькими официальными оппозициями покончили тов. Ленин и его славный ученик. Ну и что?

Это Михаил Исаковский, да и то в стихах, может быть, верил Сталину больше, чем себе. А партия всегда была сплошь оппозицией — и верхам, и друг другу.

Возьмем поближе и вспомним, что Егор Яковлев и Альберт Макашов были членами одной партии, что работники самого что ни на есть верховного центра самой что ни на есть сплоченной на свете партии — ну, Лен Карпинский, Александр Бовин и другие — грамотно и активно и подготавливали ее сокрушительную погибель.

Так что, с “Единой Россией” еще “все впереди”, как выразился один известный вологодский писатель. Определение “Единая” не только в далеком будущем, но и вот-вот уже сейчас никто не будет воспринимать иначе как насмешку.

Что же касается ТВ, СМИ, искусства — то все будет, но в меру. Причем мера будет, конечно, куда обширнее и облегчительнее оттепельной, хотя уже и тогда Евтушенко было дозволено кричать: “Танки идут по Праге! Танки идут по правде!”, а Любимов с ловкостью фокусника мог превращать пьесы Александра Николаевича Островского в сплошную антисоветскую политическую аллюзию.

Поживем — увидим.

Еще много интересного увидим.

Те, кого Кремль называет системной оппозицией, обречены коротать свои дни в политическом анабиозе. Гонимое подполье будет крепнуть.

Для нормального существования легальной политической оппозиции, очевидно, необходимы два условия: а) независимая судебная власть гарантирует соблюдение правил игры, б) оппозиционная партия в случае, если правила игры все-таки нарушаются, имеет достаточно сил, чтобы вывести на улицы своих сторонников. Независимость наших судов комментировать излишне. Что касается второго пункта — ни одна из либеральных партий, за представителей которых я голосовал все то время, пока в России сохранялась хоть какая-то видимость президентских выборов и фактический крах которых мы сегодня наблюдаем, давным-давно не имеет ни лидеров, ни сторонников, способных выплеснуть свой протест на улицы. Либеральные лидеры обрюзгли, кураж девяностых сменила уютная шизофрения нулевых. Сторонники либеральных идей в обществе пассивны, поскольку в массе своей это вполне сытые граждане, увлеченные потребительским бумом больше, чем будущим своей страны. Поворчать — пожалуйста, бунтовать — слишком хлопотно.

Любая оппозиция жива доктриной, которую отстаивает. Либеральная идея в России смертельно дискредитирована именно теми, кто называет себя либералами. Величайшим русским либералом единодушно провозглашен покойный Борис Ельцин. Человек, допустивший коммерческую войну в Чечне, человек, пропивший страну, — становится знаменем либерализма? Более эффективного антипиара трудно придумать! Кто и как докажет теперь русскому народу, что либерализм и анархия — не одно и то же?

Либеральная оппозиция обречена еще и потому, что давно потеряла собственный голос. В течение долгих лет я слушал “Эхо Москвы”. Но во время подготовки передачи власти от Путина к Медведеву (которую у нас по инерции называли выборами) слушать перестал. Эти монотонные, ненужные, унизительные своей беспомощностью гадания о том, какой он, Медведев, как будет нами править и будет ли он слишком заметно гнуться под Путина, — через пару недель вызывали уже рвотные рефлексы. Это уровень пресловутых совковых кухонь, пропахших котлетами и квашеной капустой.

Только вследствие перечисленного выше, а вовсе не из-за своей малочисленности либеральная оппозиция в России обречена. У нас любят буйных. У нас верят героям. Для нас в формуле “сила в правде” от перестановки слагаемых сумма не меняется. Правда в силе, господа, и если вы не готовы платить за свою правду борьбой, страданием, страхом и кровью — кому нужна такая правда? Десяткам “ботаников” с красными дипломами?

Даже если легальные правые снова будут допущены к политическим спаррингам — они никому уже не интересны, комплекса аутсайдеров им не преодолеть. Пассионарная энергия общества все больше концентрируется в другом русле — а именно в русле “Другой России”. Омоновские дубинки, разгоняющие Марши несогласных, куют героев, которые необходимы тем, кто не способен жить в нынешнем политическом обмороке, в условиях сытой безнадеги — когда наличие денег в кармане не гарантирует ни нормальной медицины, ни праведного суда, ни хорошего образования детям. Словом, выживут только буйные. Они и возглавят волну новой политической активности общества, которая, на мой взгляд, неизбежна. Потому что невозможно бесконечно отвлекать людей от накапливающихся проблем потребительскими кредитами и “Минутами славы”. Когда-то эту хлипкую плотину прорвет. Очень жаль, что случится это без участия высоколобых либералов, не сумевших перевести свои мудрые мысли на язык бунтарей и юродивых, понятный и милый народу.

Не хочется, если получится, ни поучать, ни брюзжать, но порассуждать можно. На мой взгляд, конечно же, будущее у оппозиции есть, но не сегодня.

Начну с примера. В отсталой Румынии лет сто назад нанял один боярин швейцарского садовника, по убеждениям анархиста. Тот привел его хозяйство в божеский вид — цветы посадил, кусты постриг, скамейки расставил. Но очень быстро кто-то все это потоптал-поломал. Садовник попался упорный и идеалист, раз за разом все восстанавливал пару лет, пока терпение не лопнуло — взял расчет у боярина:

— Да ну вас к черту, возвращаюсь в свою Швейцарию. Вам до моего анархизма еще лет триста расти!

Кажется, Чаадаеву принадлежит утверждение, что родине мы обязаны прежде всего истиной. Надо называть вещи своими именами: народонаселение наше и без того было диковато в некоторых отношениях (а именно — бытовой и политической культуры), а в ХХ веке еще и переболело тяжелейшей умственной эпидемией. Вы-здоровление идет. Несмотря на все его гримасы, весь процесс последней четверти века, и особенно последнего десятилетия, воспринимается мной как нормализация общественной жизни. Никогда еще на моей памяти мне не встречалось такое количество (пока не число) вполне нормальных людей (в жизни, а не на телеэкране). Это не повод любить их (никто и не требует), но это уже не клиентура психиатра — с ними можно сосуществовать и даже что-то делать сообща.

Другой вопрос, что в подавляющем большинстве случаев нам не больше лет, чем той стране, с которой мы себя идентифицируем, — новой России. Столько глупостей наделано, столько пережито детских инфекций и интеллектуальных лохо-тронов — но другого способа повзрослеть не существует! Интеллектуал обязан хотя бы задним числом чесать репу и пытаться определить: что же это было?

Несмотря на открывшийся большой мир — чтения, путешествий, карьер, перемены участи, — удручает крайне обуженный кругозор огромного числа людей, не подозревающих, что подавляющее число происходящих с нами историй уже не раз случались в мировой истории и сегодня продолжают происходить в других странах, не имеющих к нам никакого отношения (выдача зарплат унитазами, финансовые пирамиды и тоталитарные секты, дурной круговорот охлократии, олигархии и тирании, казни монархов и пр.).

Называя вещи своими именами — сейчас у нас государственный капитализм после отмены крепостного права (и это уже было во времена “Анны Карениной” и Чехова), и меня лично данное положение устраивает в большей мере, чем несколько предшествующих стадий, включая “семибанкирщину” и феодализм в регионах.

Необходима точность в понятиях. “Оппозиция”, “свободная пресса”... Оппозиция существует всегда и везде как “война всех со всеми”. Нас может интересовать только конструктивная политическая и ответственная парламентская оппозиция — но наши “оппозиционеры” оказались незрелыми, безответственными, частично нанятыми и потому безнадежно скомпрометированными. “Свободная пресса” — говорите лучше “негосударственные средства массовой информации”, не подменяйте понятия, не участвуйте в лохотроне; а уж насколько свободны эти последние — кто еще сомневается?!

То же с “государством”, которое зло по определению (а без него в девяностые попробовали жить? И для меня это тоже был большой урок — хотелось бы развить, да не место), то же с “политикой”, которая — грязное дело по умолчанию (а демо-кратии тогда откуда взяться? Или хотя бы просто цивилизованному правлению?). Алармистские истерики, популизм, дремучий мессианизм стоят друг друга и являются, по существу, проявлением личных амбиций и скрытой корысти. С нашим правовым нигилизмом (сколько борцов обнаружилось за право нарушения правил дорожного движения!), со стихийным анархизмом (сам такой) — откуда взяться стройным рядам оппозиции?

Так что не стоит наводить тень на плетень, оппоненту всякое лыко ставить в строку и в упор не видеть бревна в собственном глазу. Живем, как умеем и можем, правительство имеем, какое заслуживаем (а может, даже и не заслуживаем!). И в школе Истории занимаем все же не последнее место — не Украина все-таки, не Грузия, не Средняя Азия, да и не Прибалтика, которой нечего сегодня предъявить миру, кроме бытовой опрятности и всех оттенков русофобии.

Голосистой оппозиции и политической рубки лет через пять-семь будет у нас опять море разливанное. Колебательного закона исторического движения никто не отменял — просто в очередной раз созреет критическая масса людей, отчужденных от решения собственных судеб в силу заскорузлости и жадности властей предержащих, и появятся у них в избытке слепые поводыри. Вот за эти пять—семь лет многое, мне кажется, надо успеть сделать — хотя бы в интересах собственных детей. А детям нужна выздоровевшая, нормальная, развивающаяся большая страна — Россия.

Мне кажется, вопрос стоит несколько иначе: а нужна ли эта оппозиция?

За годы, прожитые после “демократизации”, мы успели понять, что демократические институты не работают так, как об этом написано в учебниках. У нас не работают, нигде не работают и не работали никогда. Все эти красивые тезисы о том, что народ в ходе демократических процедур избирает своих радетелей и чаятелей, оказались пустой сказкой.

На деле все, что мы видим, — это недетская борьба различных группировок элиты за власть, влияние и, в конечном счете, за деньги.

Кто и как попадает в эти элиты — уже другой вопрос. И демократия тут опять ни при чем. И оппозиция ни при чем. Есть законы формирования элит в любом обществе, а демократические или недемократические способы — это лишь облицовочный материал.

Реальным и сравнимым показателем является только степень вертикальной социальной мобильности — то есть реальная возможность повысить свой статус. И здесь можно со всей уверенностью сказать, что возможности вертикальной мобильности в Советском Союзе, несмотря на всю “недемократичность” режима, были на два порядка выше, чем в современной России, несмотря на всю ее “демократичность”.

Давайте будем реалистами, давайте мыслить научно, как и положено интеллектуалам, раз уж мы претендуем на эту роль в обществе. “Демократические процедуры” в современном обществе — это условный, конвенциональный, технический способ легитимации правящих элит. В прежние века таким способом было “происхождение по крови” от, к примеру, Чингисхана. Или преемственность от византийского императора. Надо понимать, что все способы легитимации были и остаются именно что условными, конвенциональными, техническими. Это в некотором роде — социальная магия, ритуал. Не имеющий содержания — вернее, в ритуале его форма и является его содержанием, — но необходимый. Любое общество удерживает от распада только соблюдение формальностей, ритуалов.

В этом смысле понятно, что не важны приписки и фальсификации. Раньше подделывали родословную или преемственность от византийского императора, теперь — число голосов. Глупо ожидать точности и правдивости от ритуала или, например, обрядового танца. Например, индийская девушка танцует, изображая сбор урожая. Некоторое сходство в движениях есть, но это все же — ритуальный танец, а не сбор урожая. Если она вот так вот пойдет по полю или саду, то может совсем ничего не собрать.

Так и вся наша политика.

В политической оппозиции нет особого смысла. Это явление того же порядка, что и власть. Когда власть сильна, она подавляет оппозицию — именно потому, что это явление того же порядка.

Другое дело — оппозиция интеллектуальная. Она есть. И будет. Немногочисленная, лишенная экономических, политических рычагов влияния, удаленная даже из массовых СМИ и вообще из информационного поля. Ее единственная сила — это авторитет разума. И власть не будет в силах ее подавить — именно потому, что это явление другого порядка.

Если только физически уничтожить носителей — интеллектуалов. Но сейчас мир так устроен, что интеллектуалов уничтожать нельзя. Без них ничего не будет работать.

У нас политики нет. А где она есть? Ее нигде нет.

Есть такое выражение в английском языке: you can fool some people some time, but you can not fool all the people all the time. Какое-то время какая-то часть людей в России верила, что, ходя на митинги, участвуя в акциях протеста и прочее, она делает политику. Потом все поняли, что это блеф. Реальную политику массы в последний раз делали в 1917 году, и в руках у них были не транспаранты, а винтовки системы Мосина.

В какой-нибудь Америке люди все время ходят на демонстрации. Они, как дети, верят, что партия демократов чем-то отличается от партии республиканцев. И с неподдельным интересом наблюдают за борьбой нанайских мальчиков — кто победит?

Русские — народ старый, усталый, ленивый и искушенный. Борьба нанайских мальчиков его не занимает. Это же видно, что мальчик на самом деле один, и в одной половине у него — там, где должна быть голова, — жопа. Так какая разница?

Так что пусть они там сами делают свою политику. Лишь бы не трогали простого человека. Не мешали жить.

Самая большая опасность в том, что власти скоро начинают зарываться, ошибочно принимая искушенность российского народа за его полное бессилие. А он не бессилен. Он просто понимает, что вся эта “политика”, оппозиция, дебаты, митинги и шествия, выборы и перевыборы — бирюльки. И это ему неинтересно. Вышел из детского возраста.

А когда нашему народу нужна реальная политика, он не лозунги в руки берет. Если доведут до греха, то такая оппозиция будет — мало не покажется.

Будущее у оппозиции в России, конечно, есть. Впечатление, что сегодня она деморализована, распылена, неактуальна, — обманчиво. Сегодня мы живем по принципу: “Чего нет в телевизоре, того нет на самом деле”. Но этот процесс опасен для правящих кругов: в романе Маркеса “Осень патриарха” главного героя все убеждали, что в его государстве нет недовольных, все хорошо и спокойно, и когда на улицах забурлило и толпа ринулась к дворцу, для “патриарха” это было страшным откровением. В одну минуту из отца народа он превратился в дряхлое ничтожество. И не понял — за что...

Вообще благодаря оппозиции цивилизация развивается. Оппозиции политиче-ской, духовной, научной, религиозной. Игнорировать оппозицию, навешивать на инакомыслящих ярлык врагов государства, существующей эстетики, научных законов, религиозных догм — это уничтожать и государство, и науку, и все прочее. Устоявшееся положение в любом виде человеческой деятельности губительно. Должно быть противостояние, оно — признак жизни.

Слово “революция” сегодня немодно, куда чаще снова (как и лет сто — сто пятьдесят назад) стало встречаться “эволюция”. Представить себе эволюцию я не могу. Развитие человечества, да и вообще планеты Земля, происходит скачками. Взрывы магмы, землетрясения, изменения полюсов, разрывы континентов... Трудно поверить, что природа строила Эверест тысячелетиями, — скорее всего, это были страшные, но великие минуты... Человеческое общество периода, который более или менее точно известен историкам, тоже развивалось скачками, вспышками, революциями. По крайней мере, революциями в технике. А революции в технике требовали быстрых, революционных перемен и в устройстве государства.

Впрочем, и природные, и общественные революции созревают — созревают веками. Это долгий, зачастую почти незаметный процесс, поэтому нынешней политической оппозиции не стоит отчаиваться: нужно работать, а условия для победы в конце концов созреют. Главное — не прозевать момент...

В последние почти уже десять лет нас убеждают, что изменения в России должны происходить постепенно, без потрясений. Нас убеждают, что за зубчатыми стенами и в еще нескольких хорошо охраняемых зданиях Москвы есть те люди, которые знают, что делать и как делать. Остальных просят не беспокоиться. А если кто-то начинает беспокоиться, тем более в общественных местах, — их наказывают... В общем-то, народ с таким положением дел согласен — большинству дана возможность откусывать от общего пирога кусочки помимо определенных порций, и одни откусывают кусочки крошечные, другие — огромные. У кого какие возможности. При этом люди находятся в тесных тисках государственного, корпоративного, коммунального, налогового контроля; особо зарвавшихся или жадных объявляют оборотнями, вымогателями и шумно осуждают. У людей есть ощущение порядка, некой даже справедливости. Немощные, слишком робкие или совестливые, не име-ющие сил и смелости подобраться к пирогу погоды не делают — они просто постепенно вымирают. В респекте — энергичные, креативные, мобильные. А те, кто пытается заявить, что такое положение дел в государстве недопустимо, оно преступно, и, хоть пирог у нас велик, но он скоро закончится, — объявляются деструктивной оппозицией и загоняются в подполье. Кого-то из оппозиции покупают, кого-то запугивают, кого-то сажают. Для того чтобы показать, что есть оппозиция, с которой можно вести диалог — “работать”, создается системная оппозиция; ее мы ощущаем примерно раз в четыре года...

Настоящая, действенная оппозиция никогда не бывает многочисленной. Политическая активность общества очень редко становится массовой. По процессу декабристов прошло несколько сот человек, но убежденных среди них едва ли набралось два десятка; то же и с другими обществами, кружками и даже политическими партиями России и в XIX, и в XX столетиях. Но эти единицы и десятки создавали климат в обществе, повышали общий уровень. Как у Льва Толстого в “Воскресении”: “...Герцен говорил, что, когда декабристов вынули из обращения, понизили общий уровень. Еще бы не понизили! Потом вынули из обращения самого Герцена и его сверстников”. Сегодня из обращения вынута вся оппозиция — и левая, и правая. Она существует, но на обочине общественной жизни, влиять на умонастроение народа возможности не имеет. Митинги запрещены, взять и начать выпускать газету немыслимо — объявят экстремистом, террористом, затаскают по судам, да и какая типография сегодня согласится печатать не зарегистрированную в соответствующих учреждениях продукцию?

А большинство и не против, чтобы общий уровень понижался, — легче существовать...

Эдуарду Лимонову часто ставят в вину, что он заманивает в свою партию совсем молодых людей, провоцирует их на экстремистские действия. Молодые люди садятся в тюрьму, их судьбы ломаются, а Лимонов живет неплохо, продолжает губить новых несмышленышей... Не думаю, что к нему идут наивные юнцы, которые раскаиваются в том, что совершают. Просто тому же Лимонову, да и другим лидерам нынешней внесистемной оппозиции, не на кого опереться, кроме молодежи. У молодежи есть желание изменить существующее положение вещей и пока нет груза, что гнет к земле людей, доживших до возраста, когда нужно искать хорошо оплачиваемую работу, обрастать удобными вещами, жениться или выходить замуж, размножаться. Молодежь же... “Каждое поколение разрушает миросозерцание предыдущего поколения, — писал Дмитрий Писарев в 1861 году. — (...) что можно разбить, то и нужно разбивать; что выдержит удар, то годится, что разлетится вдребезги, то хлам; во всяком случае, бей направо и налево, от этого вреда не будет и не может быть”. И значительная часть молодежи сегодня убеждена в том, что “на стороне правительства стоят только негодяи, подкупленные теми деньгами, которые обманом и насилием выжимаются из бедного народа”. Конечно, почти вся эта молодежь довольно быстро “образумливается” и пополняет собой офисы, конторы, кабинеты, встраивается в предложенную систему существования. Но кто-то продолжает противостоять этой системе.

Последний год у нас в стране в смысле внутренней политической жизни — полнейшие тишь да гладь. Каменная стабильность. Растет благосостояние активного слоя общества. Неактивные — они и есть неактивные. Во всех смыслах. Это балласт в той модели, которую выбрали для России. Запад, живший по этой модели лет сто пятьдесят назад, балласт тогда скидывал — кусок получали активные, работавшие за двоих, за троих. В одной европейской стране совсем, по историческим меркам, недавно для слишком уж тяжелого балласта придумали программу эвтаназии.

Вообще сегодняшняя Россия лично мне очень напоминает Германию 1935—1938 годов. Все довольны, оппозиция разгромлена, инакомыслящие если и есть, то плотно прикусили язык, да и критиковать им по существу нечего; люди занимаются делом, экономика, говорят, на подъеме, власть крепка, продукты есть, дома строятся, машины красивые на улицах, самосознание граждан выросло: “Страна поднялась с колен!”. Намечается территориальный прирост... К чему это единство народа и власти привело в Германии, мы знаем. От повторения никто не застрахован. И народу в его симпатиях доверять не стоит... Опять из Толстого — слова революционера Новодворова: “Массы всегда обожают только власть. <...> Правительство властвует — они обожают его и ненавидят нас; завтра мы будем во власти — они будут обожать нас...”.

И здесь заложен приговор оппозиции: когда оппозиция становится властью, у нее тут же находится своя оппозиция. Нет идеального мироустройства, тем более не может быть идеального государства, поэтому оппозиция не исчезнет, сколько ее ни искореняй. И рано или поздно, пусть через десятки поколений людей, ее составля-ющих, оппозиция становится позицией. А у нее возникает оппозиция. И так далее. И слава богу. Это и двигает человеческое общество вперед.

Так исторически сложилось, что вопрос об оппозиции в России — это вопрос об элите. Национальная элита представляет собой очень тонкий, но сверхплотный слой, блюдущий собственную целостность, как живой организм. Сверхплотность этой социальной пленки — при многих противоречиях между отдельными группами — обеспечивается общими правилами поведения и, если угодно, общей эстетикой.

Правила, насколько я могу судить, обслуживают бесперебойную подачу денег “наверх”. При этом наблюдается уникальный, чисто российский феномен: человек может воровать и одновременно рьяно служить Отечеству. Так было и при Петре, и при Екатерине, причем немцы и голландцы на русской службе моментально перенимали этот образ действий и склад ума. Совершенно понятно, что сегодня войти в элиту может только человек богатый — иначе он просто будет не в состоянии обслуживать свое повседневное пребывание в элите, не говоря уже о такой затратной процедуре, как выборы. У нас в стране, в отличие от стран Запада, нет “старых денег”: все наживается здесь и сейчас. Стало быть, человек, стремящийся в элиту сегодня, когда возможности строительства бизнеса из обломков советской империи практически исчерпаны, не может не принять универсальное “правило насоса”.

Теперь об эстетике. Кажется, русский Vogue писал, что национальной идеей России становится роскошь. Гламуризация всей страны — это, конечно, иллюзия, при том, что во многих провинциальных городах хорошей зарплатой считается десять тысяч рублей. Но важна не истина, а именно видимость, прежде всего телевизионная картинка. Подлинная культура имеет дело с подлинными человеческими трагедиями, а также с вещами малогламурными: с бедностью, ветхостью, болезнью и так далее. Элита заменяет культуру на ее суррогат, где гламур и антигламур — близнецы-братья. Может ли органично войти в элиту человек, который не считает Сергея Минаева писателем и не восхищается Ксенией Собчак? Очевидно, это будет уже человек другого замеса — инородное тело, чье присутствие в элите будет для этого организма неудобно и даже болезненно.

Чтобы функционировать в публичной политике, оппозиция должна иметь харизматических лидеров. Любой политический лидер, поднимаясь наверх, инкорпорируется в элиту. Возможно ли появление такой фигуры, которая осознает для себя выбор между пребыванием в элите и пребыванием в оппозиции? И на какие деньги такой политик, не принявший “правило насоса”, будет вести свою деятельность? Есть вариант: взять у Запада. Вариант, прямо скажем, не лучший: никогда не знаешь, как далеко придется зайти, чтобы отработать транш.

Вообще появление на публичной арене новых людей встречает сейчас сильное сопротивление, причем на очень глубоком подсознательном уровне. Помню пресловутую встречу президента Путина с молодыми писателями в феврале 2007 года. Тогда СМИ обрушились на участников встречи с обвинениями в духе постсоветской риторики — мол, эти юноши желают обслуживать власть за спецпаек. Прошло время — и что? Никакого нового Совписа, дали молодым несколько грантов, как дают гранты музеям, театрам и т.п. Самое характерное: многие издания (например, “Коммерсантъ”) тогда измывались над “ходоками”: мол, плохо одеты, небриты. Я думаю, что на самом деле столичные журналисты опознали в участниках встречи “иных”, не соприродных тусовке, и на какой-то момент всерьез испугались, что вот эти, неизвестно откуда взявшиеся, никак с “нами” не связанные, окажутся приближенными к самому сердцу власти.

Оппозиция — это активная вертикальная динамика в обществе, это новые люди, принципиально способные прийти во власть. Но сегодняшняя элита (а у нас нет разделения элит, как нет разделения властей) просто не может себе позволить быть смещенной. Слишком долго действовало “правило насоса”. Если вдруг теперь придут “иные”, “не наши”, то они наткнутся на следы и последствия этой деятельности. Стало быть, допустить можно только “своих”, и потому элита будет держаться за монополию на власть и информацию. Что же — гражданская война? Не можем себе позволить. Следовательно, возникновение в России реальной политической оппозиции — вопрос очень длительного времени, вопрос “сроков давности”. Неутешительно, но это так.

Мы долго верили, что заграница нам поможет. Запад, на словах желающий России расцвета демократии, оказал нам ряд дорогостоящих медвежьих услуг. Последняя такая услуга — информационная война против России в ходе конфликта вокруг Южной Осетии, начавшегося 8 августа и на момент написания этого текста явно еще не завершенного. При всем нашем недоверии к государственным телеканалам — сфабриковать “картинку” уничтожения мирных жителей в Южной Осетии было невозможно. Это был не фильм ужасов, а реальность, на которую никто не имел права закрывать глаза. Тем не менее, BBC и CNN начали свои репортажи с ввода российских войск на территорию Южной Осетии. И теперь, даже если Михаила Саакашвили под давлением доказательств осудит международный трибунал — в миллионах умов на Западе останется факт: Россия совершила агрессию против Грузии. Западный телезритель увидел то, что хотел увидеть, и услышал то, что хотел услышать: негативный имидж России давно создан. Понятное воспринимается без больших энергозатрат и внедряется в сознание намертво. Россия виновата по определению, потому что она плохая. Что же чувствует обычный, нормальный россиянин? Он чувствует себя дискриминированным, оклеветанным и оскорбленным. Достаточно набрать в русском Яндексе “Южная Осетия”, кликнуть на блоги и убедиться: так оно и есть. Отстаивая себя лично, человек эмоциональнее, чем прежде, идентифицирует себя со своим государством, каким бы оно ни было. Теперь вопрос: возрастают ли в такой обстановке шансы у российской политической оппозиции? Нет, шансы уменьшаются. Запад сбросил информационную бомбу прежде всего на демократическое сообщество внутри России. И чем жестче становится перед Россией стена неприятия “по определению”, тем более мобилизационными будут сценарии внутреннего развития страны. Как известно, армии не свойственна демократия, более того — демократия ей противопоказана. Не исключено, что впереди нас ждет что-то вроде “военного капитализма”.

Таким образом, мой прогноз негативный. Я пока не вижу для российской оппозиции хороших новостей.