Георгий Кубатьян

Гранатовые четки

Сокрушайся не сокрушайся, литературное бескультурье неодолимо. Квалифицированный читатель имеет обычно дело с изданиями соответствующей квалификации, прочие нам не нужны. Кому охота вникать в убогую книгу, в уровень ее редакторов-неумех! Это сообщающиеся сосуды, текст и редактура, скверный текст и готовят спустя рукава, верно? Не всегда. К примеру, в сборнике, величаемом “антологией армянской поэзии за последние 100 лет”, предостаточно стихов отменного либо весьма пристойного качества. Книга тем не менее получилась образцово-показательная — любительщина во плоти, дилетантство как экспонат. А нам-то что, пусть армяне разбираются? Сборник, он и впрямь армянский, да книга-то русская.

С чего начинается работа над антологией? С ее состава: без каких авторов национальная поэзия немыслима, кого надо представить пошире, чье присутствие вовсе не обязательно. Короче говоря, требуется табель о рангах, условная, но непреложная.

Вслед за литературным языком армянская литература нового времени традиционно разделяется на две ветви, западную и восточную. В советское время поэзию западных армян (тех, кто жил в Османской империи, а ныне в рассеянии), бывало, в упор не замечали. Похоже, редактор-составитель “Гранатовых четок” Г. Онанян избрал ту же дорожку. Где крупнейшие поэты Сиаманто, Даниэл Варужан, Мисак Мецаренц, Ваан Текеян, Рубен Севак, где недавно скончавшийся Захрат? Их нет, а пишущие по-западноармянски представлены двумя—тремя, скажем осторожно, далеко не выдающимися стихотворцами. Логики не ищите. Точно так же не понять, отчего составителю не глянулись один из классиков, Иоаннес Иоаннесиан, и те, кого потихоньку причисляют к их сонму: Гегам Сарьян, Гурген Маари, Наири Зарьян, Рачья Ованесян.

Полная неразбериха с авторами, ныне здравствующими. В книгу не включены наиболее видные поэты старшего поколения: Размик Давоян, Юрий Саакян, Аревшат Авакян, Генрик Эдоян, упущены более молодые, но тоже не безвестные Армен Мартиросян, Рачья Сарухан, Эдвард Милитонян. Называю только тех, чьи стихи во многом определяют нынешнее лицо армянской поэзии.

Под каждым стихотворением указано, кто его перевел, однако не уточнено, с какого языка. Не цепляйся к мелочам, одернут меня, без того понятно — с армянского. Да нет, я не цепляюсь. Аргентинка Алисия Киракосян, к примеру, пишет по-испански, парижанин Рубен Мелик сочинял по-французски, Анаис (а не Анаит, как напечатано) Нерсисян из Бухареста — по-румынски. На каком основании, спросите вы, составитель уделил им место в этой книге? Вот ответ (его дали во вступлении к сборнику): “Среди армянских поэтов есть пишущие и на русском, и на других языках. Но все они являются самобытными, яркими и глубокими властителями дум поколений <…> внесли неоценимый вклад в сокровищницу армянской поэзии”. Не хотелось язвить, ан как тут удержишься? Полюбуйтесь одним хотя бы властителем дум поколений (стихи написаны по-русски):

Вообще подход составителя к этому вопросу — считать или не считать иноязычных авторов армянскими поэтами — крайне любопытен. “Я по своей духовной сути русский, раз думаю на русском языке, — пишет Онанян, убежденно настаивает: — Да, русский я, — и признаётся: Мне иной (кроме русского. – Г. К.) язык неведом”. И все же включает объемистую свою подборку в антологию армянской поэзии и даже дает ей — антологии, а не подборке — заглавие своего стихотворения. Непонятно только, почему ж он оставил за пределами книги трех известных русских поэтов-армян: Григория Поженяна, Леонида Григорьяна и Сергея Мнацаканяна. Как и нескольких англо- и франкоязычных авторов из США, Франции и Швейцарии.

В основу книги положен алфавитный принцип. Эскапада? По меньшей мере, величайшая редкость; я лично пас — об антологиях, где важнее всего, с какой буквы начинается фамилия писателя, не слыхал отроду…

Открывает сборник Артем Арутюнян (1945 г. р.), завершает его Геворг Эмин (1919–1998); родившиеся в позапрошлом веке Туманян, Исаакян, Терьян и Чаренц затерялись где-то посередке. Причем и Туманян и Терьян именно что затерялись; обоим исполинам отведено места в обрез. Однако ж об этом ниже. Невесть отчего лишь о восьмерых из тридцати пяти поэтов даны справки, да и везунчикам-то даты рождения либо жизни когда проставлены, когда не проставлены. Посему не слишком осведомленный в армянской литературе читатель — а таковых, надо полагать, абсолютное большинство — вряд ли разберется, кто за кем следовал, что написал и вообще кто чего стоит.

О последнем пунктике — кто есть что — можно было бы догадаться, соблюди составитель элементарные пропорции, что ли: крупному поэту больше пространства, стихотворцу поскромней поскромней и пространство. Не тут-то было. Скажем, из Ованеса Туманяна (1869–1923), при жизни прозванного “поэтом всех армян”, в книге помещено стихотворение да баллада (четыре странички). Зато москвич Альберт Оганян, о котором, поверьте на слово, мало кто слышал — его имени не найти в армянских писательских справочниках, — удостоен десяти стихотворений (двенадцать страниц). А справок о них нет. Или соседствуют Ашот Сагратян и Паруйр Севак. Ни про того, ни про другого — ни звука. Кто значительней? Ну, коли пишущий по-русски москвич Сагратян представлен тринадцатью стихотворениями, Севак же — четырьмя, то ломать голову не придется… Наконец, еще два соседа по книге, ныне здравствующий Людвиг Дурян и Аветик Исаакян (1875—1957), аттестованный еще Александром Блоком, который перевел два десятка его стихотворений: такого, мол, свежего и непосредственного таланта сейчас во всей Европе нет. И что же? Дурян — восемнадцать стихотворений на двадцати пяти страницах, Исаакян — семь на девяти. Переводы Блока проигнорированы (равно как Ахматовой и Пастернака, Петровых и Самойлова, Мориц и Ахмадулиной), сведения об обоих отсутствуют…

Ситуацию могли б отчасти прояснить даты написания стихов. Их, однако, нет, или, верней, их означили в двух—трёх случаях, явно невпопад. И так же невпопад объясняются (либо не объясняются) географические понятия и национальные реалии, переводятся (либо не переводятся) армянские слова. Принцип единообразия попросту неведом издателям, они не знают прописей, и перечислять азы, про которые они слыхом не слыхивали, бесполезно, да и неловко.

Не представляю, как издатели намерены расхлебывать кашу, которую заварили. Предупреждая, что перед нами только первый том антологии, кем они намерены заполнить второй? Теми, кому пока что не посчастливилось угодить в поле их зрения, в сферу их эрудиции, плюс авторами помоложе? Снова поставят во главу угла русский алфавит и пустятся по второму кругу? Надо же выдержать хоть один принцип…

Ну да Бог с ними, с принципами, ведь есть и такие немудрящие вещи, как усердие и внимание. Понятное дело, не ошибается тот, кто не работает, и с кем не бывает, и пускай камень в грешника бросит безгрешный. Согласимся, в относительно толстой книге можно по недосмотру приписать иксу перевод игрека. Но когда в порядке компенсации, должно быть, игреку приписывают переводы зета, когда такие недосмотры множатся и множатся (среди пострадавших — М. Петровых, А. Налбандян, В. Куприянов, М. Синельников и др.) — это, простите, чересчур. Особенно пострадал Арсений Тарковский, которого лишили баллады Туманяна и десятка стихотворений Чаренца. На этом фоне Вера Потапова, ставшая В. Потаповым, пройдет у нас по разряду корректорских оплошек, их ведь и без того пруд пруди…

Не повезло в книге многим и по-всякому. Вот, к примеру, Давид Ованес. Из шести его стихотворений два прерваны буквально на полуслове. Чем тут оправдаться? Разве что ссылкой на Велемира Хлебникова; читая свои стихи, “председатель земшара” мог оборвать себя сакраментальным “и так далее”. Тот же казус приключился с шедевром Егише Чаренца. Разговор о нем, впрочем, отдельный.

Не в пример остальным классикам — они представлены в книге куце и невнятно, — Чаренц фигурирует здесь огромной подборкой. Ее зачином служат четыре четверостишия, переведенные М. Синельниковым, — “Я звук армянской речи…”. Много ниже публикуются два с хвостиком катрена (тот самый казус!) в переводе И. Поступальского “Язык Армении моей…”. Казус казусом, однако же слепому видно — Синельников и Поступальский переложили одно и то же стихотворение. Может, составитель намеренно дал два перевода? Не стройте предположений, не подыскивайте разумных истолкований, все куда проще. Г. Онаняну показалось — это разные вещи. Между тем перед нами чуть ли не самый знаменитый из когда-либо написанных по-армянски гимнов отечеству и родному языку. Даже при нынешнем упадке школы нет, по-моему, в Армении никого, кто не помнил бы назубок если не всех шестнадцати его строк, то хотя б одной только начальной. Не распознать этого, повторяю, шедевра в каком угодно переводе значит откровенно расписаться в своей некомпетентности: не обессудьте, мол, армянская поэзия для меня terra incognita.

Та же беда — совершенное незнание предмета — так и лезет на вид из каждой фразы Виктора Кривопускова, председателя редсовета “Гранатовых четок” и руководителя Российского общества дружбы и сотрудничества с Арменией. Под эгидой общества книга и появилась, а уже процитированную преамбулу к ней подписал руководитель общества.

Кривопусков со товарищи полагают себя продолжателями “традиции, заложенной Валерием Брюсовым, издавшим в 1916 году в переводах выдающихся русских поэтов “Поэзию Армении с древнейших времен””. Антология Брюсова, напомню, доныне поражает исследовательской страстью; полуторатысячелетняя история армянской словесности раскрывается и в общем, и детально, характеристики целых ее периодов сменяются точными персональными характеристиками; среди прочего речь идет об особенностях стихосложения, о богатой поэтической культуре, о связях с Западом и Востоком. А вот, извольте, заявление брюсовского продолжателя: “Литературная, в том числе поэтическая культура восточноармянского общества последнего столетия сложилась и развивалась под влиянием русской литературы”. Влияния русской литературы армянские писатели, разумеется, не избежали, но все-таки профессиональная их культура, первым долгом это касается поэтов, опиралась на многовековые национальные традиции; что называется, слышал звон, да не знает, где он.

Собственно, литературный разговор ограничивается в коротенькой преамбуле тремя фразами. Первую мы прочли, прочтем и следующую: “Конечно же, поэзия, как самый тонкий и звучный нерв общества, в большей степени отражает плодотворность взаимообогащающих межнациональных и духовно братских связей наших народов”. От комментариев уклонюсь и перейду к завершающему пассажу, замечательному подбором имен, особливо русских: “Она (поэзия; должно быть, армянская, хотя… перечтите предыдущую фразу. — Г. К.) взращена не только на великом наследии Нарекаци и Кучака, Саят-Нова, Туманяна и Терьяна, Чаренца и Шираза, Аветика Исаакяна и Паруйра Севака, Сильвы Капутикян и Ваагна Давтяна, но также и Пушкина, Лермонтова и Блока, Есенина, Маяковского и Брюсова, Мандельштама, Тихонова и Твардовского, Тарковского, Пастернака и Заболоцкого, Ахматовой, Цветаевой и Рубцова…”

Завершается преамбула патетически: “Армянскую лиру в России всегда высоко ценили, а сегодня уважение к ней проявляется такое же, как к родной (оно и видно. — Г. К.). Вот и эти поэтические строки, несомненно, благодатно прозвучат в русской поэтической культуре”. Зачем я это цитирую? Затем, что книга “Году русского языка посвящается”.

“Духовно братские связи наших народов”, и литературные тоже, рвутся нынче на глазах. И все ж остаточный интерес к тому, что происходит у вчерашних “младших братьев”, еще теплится. Выпустить антологию армянской поэзии (либо, менее широковещательно, сборник армянских поэтов) — удачная в этой ситуации мысль. Увы, славный замысел изувечен исполнением.

Я ни словом не обмолвился о стихах, переводах и переводчиках. История армянской поэзии ХХ века в лицах и динамика ее развития, которую должна была показать книга, не то что не показаны — даже не намечены; получилось авральное крошево, солянка сборная. Коль скоро живописец не владеет ни композицией, ни рисунком, ни колоритом, излишне толковать о его вкусах и пристрастиях. Ибо пустыня гасит, как и заведено, глас вопиющего. Литературная культура, издательская культура где-то востребованы, где-то же по соседству в обед сто лет не нужны. Злосчастная книга не единична и вышла не в захолустье — в Москве; для многих из армян, кто по старинке тянется к русскому слову, ее выходные данные равносильны знаку качества. Но делали ее, повторяю, люди, понятия не имеющие, как такую работу делать. Ума не приложу, как быть.