Памяти Александра Агеева

Позвонили поздним вечером:

      — Саша Агеев в больнице…

      И спустя еще несколько дней:

      — Он умер…

И хотя мы знали, что он давно и тяжко болен, смириться с горестной вестью невозможно. Красивым, тридцатидвухлетним Александр Леонидович Агеев в начале 1990-х впервые перешагнул порог редакции, рискнув переменить долю доцента Ивановского пединститута на участь литературного критика и хлопотные обязанности члена редколлегии “Знамени” по разделу публицистики. За его плечами к тому времени уже были сборник стихов “Первое слово”, выпущенный Верхне-Волжским издательством еще в 1979 году, серьезные научные публикации. И первые рецензии, полемические выступления, как раз и обратившие на себя внимание фундаментальной начитанностью автора, свежестью его восприятия литературы, резкой определенностью его понятий о чести и достоинстве русского слова.

Будто плотину прорвало — за двадцать отпущенных ему лет “в профессии” Александр Агеев напечатал сотни, а возможно и тысячи статей о русской литературе и российской действительности. Крупные “толстожурнальные” работы, почти каждая из которых вызывала ожесточенные дискуссии, рифмовались с едкими репликами, с колонками, которые он вел в газетах, в сетевых “Русском журнале” и “Взгляде”, с серией статей в журнале “Профиль”, где он проработал несколько лет, формально уйдя из “Знамени”, но безусловно продолжая ощущать себя нашим товарищем и единомышленником.

Поводы к высказыванию менялись, но сами высказывания, литературная и гражданская позиция Александра Агеева оставались неизменно цельными, твердыми в своем мировоззренческом контуре — всегда быть голосом униженного образованного сословия, при любых обстоятельствах отстаивать свободу как высшее из человеческих достояний и, говоря о сиюминутном, преходящем, внятно напоминать читателям о том, что “есть ценностей незыблемая скала”, есть долг честного писателя и перед родной для него культурой, и перед своим талантом.

Он родился таким писателем. На том стоял и не мог иначе.

Теперь его уже нет с нами. Но остались статьи. Осталась книга “Газета, глянец, Интернет: литератор в трех средах” (М.: НЛО, 2001). Остались в его домашнем архиве и в его компьютере работы, частью едва начатые, а частью и вполне завершенные, но не выпущенные им в свет. “Это тоже русская традиция: у приличного литератора должно быть кое-что, написанное в стол”, — отшучивался Александр Леонидович, когда ему о них напоминали.

Он был верен и этой традиции, так что теперь уже наша обязанность — открыть файлы со стихами, которые Саша, оказывается, продолжал писать всю свою жизнь, разобраться с дневниками, которые он тоже вел со студенческих лет, прочесть и опубликовать его прозу, которую он при жизни показывал только близким людям. И наконец-то сделать общедоступными масштабные библиографические проекты, которыми как истинный филолог был занят Александр Агеев, — детальную роспись российской литературной периодики и удивительную книгу о собственной библиотеке, где каждая “единица хранения” вызывает к жизни лаконичную и яркую новеллу о времени и о себе.

Такие люди, как Александр Агеев, и после своей кончины не уходят из литературы. Живут в нашей благодарной и виноватой памяти — будто и не было никогда этих тревожных ночных звонков.