Светлана Соложенкина

Константин Шилов. Восстановление родства

В одном из писем Марина Цветаева обмолвилась: “Кто был однажды — должен быть всегда. А это — забота поэта”.

Невольно начинаю с этой цитаты свои размышления о недавно вышедшей книге Константина Владимировича Шилова, хотя в аннотации к изданию он вполне справедливо и точно поименован “писателем-исследователем”. Но, во-первых, свое заветное дело — посильного восстановления корневых, “родственных” связей в драматической истории нашей культуры — он совершает именно с поэтическим вдохновением. А во-вторых, в послесловии к этой книге, названном “Бессребреник, золотых дел мастер”, Юрий Карякин упоминает среди тех, кто поддержал когда-то юного литератора, не только авторитетнейших ученых Ю.Г. Оксмана, И.Л. Андроникова, Т.Г. Цявловскую, Н.Я. Эйдельмана, но и — поэтов, высоко оценивших литературную одаренность, писательское слово Константина Шилова. Это и Арсений Тарковский, и Семен Липкин… Добавлю к ним и то, что знаю: имена Валентина Берестова, Константина Ваншенкина…

Легко заметить, что поддерживали автора, как правило, люди старшего, теперь уже легендарного поколения. Думаю, что их отзывчивость объяснялась во многом врожденной, с детских лет проявившейся тягой К. Шилова равно и к истории, и к поэзии. Когда-то двенадцатилетним школьником будущий автор книги у стен астраханского кремля, где велись земляные работы, нашел половинку керамической тарелочки зелено-голубого цвета с изображением павлина. В краеведческом музее, куда он отнес находку, ему сказали, что это — “типичная золотоордынская керамика”, и настоятельно посоветовали поискать и вторую половинку тарелочки, на том же месте или неподалеку. Данный ему совет: “самое ценное — ищи — в отвале!” — школьник запомнил на всю жизнь. Вторая половинка действительно нашлась. “Былое жаждало быть восстановленным и взятым в руки” — это тревожаще-чудесное ощущение стало для юного археолога определяющим.

Музеи, архивы давно вошли в его жизнь. Да это и неудивительно: помимо всего, наследственность сказалась! Мать работала в архивах двух старинных волжских городов, и, помогая ей, он увлекся до самозабвения. “Прошедшее, с его поэзией” стало казаться ему даже “живее настоящего”. А стихи и прозу он сочинял уже и тогда…

Кстати сказать, книгу К. Шилова предваряет посвящение светлой памяти матери. Как это правильно и хорошо: восстановление всеобщего родства и до?лжно начинать с благодарной памяти о самых близких. Как писал в “Уединенном” В. Розанов: “Мне хотелось бы, чтобы меня некоторые помнили, но отнюдь не хвалили; и только при условии, чтобы помнили вместе с моими близкими. Без памяти о них, о их доброте, о чести — я не хочу, чтобы и меня помнили”.

В. Розанов же сказал: “Душа есть страсть”.

Да, это, несомненно, так. Автор книги вложил всю страсть своей души в то, что обозначено в названии его книги словами другого мыслителя — Н. Фёдорова, казавшегося чудаковатым, но “нравственный императив” утопического учения которого притягивал к нему и Владимира Соловьева, и Льва Толстого, и многих других…

Знаменитое кантовское звездное небо есть в душе каждого человека, уникален опыт жизни самого скромного смертного, а потому — “ищи ценное в “отвале”!” Именно так и поступил К. Шилов, предчувствуя, а — скорее всего — уже и зная на опыте, что “архивные юноши” не просто “пыль глотают”, — иногда это “звездная пыль”. Обратившись к архивам безвестного дворянского семейства Устиновых и — неуклонно расширяя круг поисков — автор книги начал с того, что нашел, говоря грибоедовской фразой, в “деревенской теткиной глуши” Саратова… неизвестный автограф Пушкина! А вокруг него — целый пласт материалов, связавших высокую столичную культуру той эпохи с “культурными гнездами” саратовско-тамбовско-пензенских усадеб. Но и это не все! Когда “клубочек” стал разматываться, расширились представления о круге московских знакомых Пушкина, о топографии пушкинской Москвы, по-новому приоткрылся загадочный сюжет, связанный с письмом-исповедью Пушкина накануне его женитьбы к старому приятелю Николаю Кривцову…

В книге — рядом со звездами первой величины: А. Пушкиным, П. Вяземским, В. Жуковским — возник целый архипелаг всплывших из забвения людей. Среди них — вернувшийся из сибирской ссылки декабрист Сергей Кривцов, московская красавица Софья Пушкина, на которой в 1826 году собирался жениться великий поэт (теперь благодаря шиловским находкам мы можем впервые “услышать” ее голос), оригинальнейший и таинственный график с трагически оборвавшейся короткой жизнью Э. Сен-При, воспетый Пушкиным в “Евгении Онегине” (его работы — и тоже впервые — мы можем увидеть в книге). Увлекательны рассказы о судьбах заклятого врага Наполеона графа Поццо ди Борго, поэта Ивана Бека с его печальной и тоже короткой земной участью…

Автор почувствовал, осознал (и постарался передать читателю): все эти вроде бы второстепенные персонажи на самом-то деле — “подпочвенный слой” большой литературы и культуры вообще. “Маленький человек” с его душевной чуткостью и ранимостью — неизменно в поле писательского внимания К. Шилова. Так, не могу не отметить и проникновенный портрет Анны Дмитриевны Борисовой (в сюжете о Борисе Зайцеве). Ее дом в Тарусе, который часто навещал Константин Паустовский, был, можно сказать, ласковым солнышком для многих, в том числе — и для автора “Восстановления родства”. И вполне оправданно и справедливо, что в книге, наряду с портретами известных деятелей литературы, есть и ее скромная фотография. От нее так и струится ощутимое тепло…

Наряду с несомненной интеллектуальностью высокой пробы, я хочу особо отметить в Константине Шилове эту его врожденную демократичность. Очевидно, и ее подразумевает в своем послесловии Ю. Карякин, подчеркивая, что в книге — “воскрешается былое и близкое, а главное — люди, люди… Когда вы будете читать эту книгу, вы откроете для себя ее автора и наверняка полюбите его”.

В самом деле, невозможно не оценить особую сердечность К. Шилова, его лирическую ноту, которая совсем не мешает его научным изысканиям. Напротив! Она придает им какую-то пронзительность, щемящее обаяние не только угаданной, но и выстраданной истины. Да, “все мы вышли из гоголевской “Шинели””! Но по сути — мы из нее не вышли и до сих пор — так и пробираемся в глубинах ее рукавов, как в темном туннеле… а что же брезжит в конце этого туннеля? Все то же: свет гуманизма, без которого великая русская литература непредставима, хотя сейчас модно называть книги не книгами, а безлико-отрешенно — “текстами”. А что же в подтексте, хотелось бы знать? Дырка от бублика или просто астральная дыра?

Протестуя против такого миропонимания, автор ведет читателей от пушкинской эпохи к 90-м годам ХХ века. Редкие находки, счастливые догадки… Там и тут вспыхивают опять же пушкинские “искры”, звучит имя поэта. Перед нами встают образы его замечательных исследователей. Здесь — и первый пушкинист П.В. Анненков. И — ближе к нам — Т.Г. Цявловская, Натан Эйдельман. Их письма к Константину Шилову — доверительные, дружеские, полные серьезных раздумий — настраивают на старинный лад: сейчас — увы! — таких писем уже не пишут. Интернет съел все грядущее эпистолярное наследство: нашим детям и внукам наследовать будет просто нечего! А тут — такое бесценное богатство… даже взглянуть на почерки этих замечательных людей (некоторые странички писем, надписи на даримых книгах факсимильно воспроизведены) — чрезвычайно интересно.

Что еще? Беседа с академиком Дмитрием Сергеевичем Лихачевым. Не очень пространная, но удельный вес даже одной фразы, оброненной таким человеком, велик… Еще в портретной галерее — Булат Шалвович Окуджава. И — Елена Камбурова с ее музыкально-поэтическим театром. Кому-то может показаться: не “пестровато” ли? Академик — и певица… Ревнители “табели о рангах” недовольно поморщатся… И совершенно напрасно! Обе фигуры для автора внутренне связаны и духовным родством, и неустанной борьбой за его восстановление в нашем весьма дисгармоничном мире, пребывающим под прессом “масскультуры”.

Посему — книга К. Шилова вовсе не эклектически собранный сборник, а именно цельная книга, объединенная одной общей идеей. События давно минувшие и события сегодняшние здесь не просто чередуются, они входят друг в друга по-пастернаковски — “как образ входит в образ / И как предмет сечет предмет”. Возникает не только хронологическое, но, главное, — единое художественное время. Рождается неповторимый и неразделимый духовно-пространственный сплав. Просто в сумасшедшем нашем Вавилоне изрядно утрачена и культура чтения. И тогда серьезную, добротно выстроенную книгу пытаются читать, раскрывая наугад то одну, то другую страничку, “поклевывая” по-птичьи хлеб насущный… Подобная книга — не альбом, упомянутый Пушкиным, который бойкие барышни исписали “с конца, с начала и кругом”! В таких случаях читатель проявляет не способность понять и оценить авторский замысел, а фасеточное зрение, как, например, у стрекоз!

Определяя для себя (в суждениях о творчестве Б. Зайцева) биографический, да и мемуарный жанры как “воскресительные”, автор “Восстановления родства” старается — даже по крохам — отнять все, что можно, у смерти и забвения. Отнять и — сберечь. Не о себе печется он при этом, и только представители себялюбивой критики (понимая всё, как говорится, “в меру собственной испорченности”) могут расценить такую книгу как… разговор преимущественно о своей жизни. Вроде того, что, вот, мол — “на фоне Пушкина снимается семейство”. Конечно, в К. Шилове много Константина Шилова — но ведь и надо быть личностью, чтобы суметь сделать что-то достойное в искусстве! От себя, конечно, не уйдешь — да и зачем бы уходить? Тогда лучше совсем не браться за перо, а скромнехонько служить себе “кассиром в тихой бане”, как ядовито советовал Саша Черный.

Нельзя не упомянуть еще некоторые интереснейшие сюжеты книги. Среди них — рассказ о подлинном культурном феномене — киевском журнале “Куранты”, издаваемом Александром Иосифовичем Дейчем в 1918 году. Этот раритет сохранился в архиве вдовы издателя Евгении Кузьминичны Дейч. Для К. Шилова (а теперь и для читателя) “Куранты” — поучительный пример борьбы за сохранение культурного наследия в нелегкое время. И тут прежде всего выявляется поразительное созвучие, актуальность многих материалов забытого журнала. Тут и яркие статьи о натиске “рыночной” книжной продукции (“Бульвар идет”), об угрожающем состоянии памятников старины, или — выделенные К. Шиловым, “и вовсе попадающие “не в бровь, а в глаз” нашей современности пассажи против национально-культурного изоляционизма”. Оцените, к примеру, такую приводимую цитату из статьи Григория Зильберга: “Можно ли внутреннюю духовную историю Украины… ограничить Тарасом Шевченко… и вычеркнуть из нее русского Гоголя и русского Короленко?.. Разве можно назвать “Владимирку”, написанную евреем Левитаном, только “московской” или еврейской?.. Применять узкий ярлычок узконационалистического порядка?.. Эти истины забыли в распаде и распыленности наших сил…” Мы видим элементы оформления журнала: обложки работы таких мастеров как Г. Нарбут, или забавный шарж на А.А. Блока работы Бориса Ефимова… И это — отнято теперь у забвения.

Вполне понятно и то, что завещанная нам всем пушкинская “любовь к отеческим гробам” продиктовала автору поистине страстный рассказ о благородном деле А.А. Романова, который с неустанными хлопотами и с редким энтузиазмом собрал и издал огромный труд “На чужих погостах” о некрополе русского зарубежья…

Вспомните, вспомните ту тарелочку, две половинки которой сошлись!

В сюжетах Константина Шилова сходятся, соединяются “большая история” и краеведение, литература и живопись… в книге “живут” Карл Брюллов, Орест Кипренский, график Сен-При, Кузьма Петров-Водкин и другие. Удивляться тут не приходится, если вспомнить, что К. Шилов — автор замечательных книг о В.Э. Борисове-Мусатове, тончайшему искусству которого так трудно подыскать в повествовании о нем “словесные эквиваленты”. И этот любимый герой автора был художником-поэтом, певцом старины!

Новая книга К. Шилова “Восстановление родства” любовно и вдумчиво оформлена художником Д.С. Мухиным. Помимо цветных и черно-белых вклеек с редкими, а порой и уникальными иллюстрациями ее украшают дополняющие рассказ иллюстрации текстовые. Здесь все работает на идею книги — начиная от красочной суперобложки. Она привлекательна не только сама по себе: по сути, это первая публикация работы знаменитого акварелиста пушкинского времени В. Садовникова с изображением дома Талызиных-Устиновых на Воздвиженке. Того самого, который и является одним из “главных героев” книги, но не отмечен пока заслуживающей его пушкинской мемориальной доской. Красив и тоже знаменателен своей символикой рисунок В.А. Жуковского на переплете: “Павловск. Семейственная роща”, где изображена “родственная семья” берез.

Назвав свою книгу федоровской формулой, автор, наверное, мог руководствоваться и такими словами знаменитого “чудака”-мыслителя: “История есть всегда воскрешение…, так как предмет истории — не живущие, а умершие”.

Впрочем, как делить героев К. Шилова на “живых” и “мертвых”? У Бога и искусства — все живы…

Автору достаточно взглянуть на старинный московский особняк (история двух таких домов в книге примечательна…) — и в окнах этих домов засветятся огоньки, немедленно оживут и начнут двигаться длинной музыкальной процессией, как на “Гобелене” Борисова-Мусатова, тени — и будет даже странно, что бегущие торопливо по Малой Никитской или Воздвиженке запоздалые прохожие не видят, не замечают их…

“И с ужасом / Я понял, что я никем не видим, / Что нужно сеять очи, / Что должен сеятель очей идти”, — писал когда-то Велемир Хлебников.

Константин Шилов — один из таких “сеятелей очей”.