Андрей Рябов

Демократы и демократия в посткоммунистической России

Необходимым условием для серьезного рассмотрения состояния и перспектив демократического движения в современной России является ретроспективный анализ факторов и причин, вызывавших поначалу его небывалый подъем в конце 80-х — начале 90-х годов прошлого столетия, а затем и столь же стремительный упадок в период второго президентства В. Путина. Дело в том, что многие из этих факторов продолжают оказывать существенное влияние на российскую политику в настоящее время и, скорее всего, сохранят его в ближайшей перспективе.

Демократическая альтернатива России как политический проект сформировалась в условиях глубокого кризиса коммунистической системы в конце 80-х годов ХХ столетия. Политические и социально-экономические реформы М. Горбачева, столкнувшись с нарастанием кризисных явлений, вызванных давно накапливавшимися и не решавшимися в недрах прежнего общественного строя проблемами, привели политически активную и прореформаторски настроенную часть общества к убеждению, что советская система неспособна адаптироваться к изменившимся мировым реалиям. Отсюда и возникла идея радикального слома прежней парадигмы развития и создания в стране общества, основанного на принципах демократии и открытой рыночной экономики.

Еще на начальном этапе реформ демократия как общественный идеал, лишь частично инкорпорированный в проект перестройки, в условиях усиливавшегося кризиса прежней общественной системы, стала привлекательной альтернативой для массовых слоев населения. На завершающем этапе перестройки, когда кризис достиг апогея, альтернативный демократический проект стал окончательно доминировать сначала в советской, а затем и в российской политике, что и обусловило относительно безболезненную ликвидацию коммунистического общественного строя (август-декабрь 1991 г.). Привлекательность этого проекта в тот период предопределялась сочетанием нескольких факторов.

Первое. Политика информационной открытости, проводившаяся М.С. Горбачевым, позволила быстро разрушить одну из главных основ легитимности коммунистической системы, а именно миф о ее большей эффективности в социальной сфере и способности более надежно защищать права “простого человека”. Информация о реальной жизни на Западе, которую стали активно пропагандировать отечественные СМИ, побудила миллионы советских людей отвернуться от коммунистической системы и связать свои надежды на будущее с реализацией демократического проекта.

Второе. В немалой степени популяризации демократического проекта способствовали и общемировые тенденции того времени — новая волна демократизации, затронувшая многие страны, быстрый крах коммунизма в странах Центральной и Восточной Европы (ЦВЕ) и столь же стремительный упадок коммунистических партий в государствах Западной Европы, динамичное и поступательное развитие Запада во главе с США. Симптоматично, что своеобразным идеологическим credo того времени явилась обошедшая весь мир статья американского политолога Ф. Фукуямы “Конец истории?” о том, что отныне все страны мира обречены двигаться по универсальному пути развития, финальной точкой которого будет повсеместное создание обществ и политических систем либерально-демократического образца.

Третье. Успеху демократического транзита в рассматриваемый период содействовала и мощная демократическая традиция, созданная представителями передовой общественной мысли и культуры во времена хрущевской “оттепели”. В центре их внимания находились проблемы соблюдения человеческого достоинства, социальной справедливости, свободы выбора. И хотя подавляющее большинство так называемых шестидесятников предпочитало оставаться в рамках коммунистической парадигмы и не ставило вопроса о смене общественного порядка, высказываемые ими идеи, достаточно глубоко проникшие в сознание наиболее активных слоев советского общества, в значительной мере обеспечили готовность к масштабным переменам.

Четвертое. Поскольку политические и социально-экономические изменения того периода приобрели революционный характер, они, что свойственно любой революции, сопровождались сильными “выбросами” утопического общественного сознания. Для миллионов советских людей идея демократии на какой-то период заняла место утопии, превратившейся в мощную политическую силу.

Вместе с тем, уже тогда, в начале 90-х, стали очевидными слабые черты политических акторов, отождествлявших себя с демократическим проектом.

Во-первых, в России, как, впрочем, и в большинстве постсоветских стран, в отличие от государств ЦВЕ, не произошла “революция ценностей”. Демократия на массовом уровне изначально воспринималась лишь как способ более эффективно, чем коммунистическая система, решать задачи повышения материального благосостояния большинства населения.

Во-вторых, изначально для большинства населения оставалась неясной цель перемен. В отличие от граждан ЦВЕ, для которых главным было возвращение в европейскую цивилизацию через интеграцию в ключевые институты Запада — Евросоюз и НАТО, — для большинства россиян смысл посткоммунистических изменений и по сей день выглядит неопределенным.

В-третьих, к началу 90-х годов в России не сложилось влиятельное гражданское общество. В позднесоветский период в бывшем СССР сформировалось в основном общество потребления, которое захотело жить “как на Западе”, что и стало поначалу мощным ресурсом реформаторов в поддержке проводимой ими политики. Однако под влиянием экономических трудностей, необходимости адаптации к новым условиям жизни общество потребления, не скрепленное связями гражданской солидарности, стало стремительно атомизироваться. В таком дисперсном состоянии оно никак не могло претендовать на роль игрока, готового отстаивать демократический проект.

В-четвертых, общественное развитие воспроизвело слабость, наметившуюся еще в российской прогрессистской традиции середины ХIХ века, а именно расхождение либерализма и демократии. Носителями либеральной парадигмы, центральное место в которой занимала идея свободы выбора, были, как правило, представители образованных слоев общества. Но их устремления оставались чуждыми основной массе населения. Напротив, идея демократии, воспринимавшаяся в России традиционно сквозь призму руссоистских понятий — “общее благо” и “справедливость”, — легко подхватывалась теми, кто делал ставку на массовое революционное движение снизу, направленное против власти. Поэтому в обществе либералы зачастую не воспринимались как демократы (представители партии конституционалистов-демократов — кадеты), а демократы нередко относились с откровенной враждебностью к либеральным ценностям (большевики). Это противоречие, пустившее глубокие корни в российской истории, воспроизвелось в начале 90-х годов прошлого столетия. И хотя образованные слои в это время составляли в общем составе населения несравненно большую долю, чем в прошлые периоды российской истории, все равно их либерально-западнические устремления оказались чуждыми основной массе населения, понимавшей демократию как социальную справедливость.

Поэтому демократическое движение в посткоммунистической России, за исключением короткого периода начала 90-х, когда романтические иллюзии возможности скорого достижения западных стандартов жизни оказывали решающее воздействие на состояние общественного мнения, так и не смогло стать главной движущей силой рыночных перемен. Основная масса населения, столкнувшись с трудностями перехода к рынку и не обладая сложившейся приверженностью к демократическим ценностям, быстро охладела к демократическим партиям и движениям, поддерживающим экономические реформы. Эта ситуация сформировала различные стратегии действий, которые проводили в жизнь партии Союз правых сил и “Яблоко”.

Стратегия СПС исходила из того, что в стране, где нет объективных условий для массовой поддержки перехода к рыночно-демократическому строю, главная задача демократов состоит в том, чтобы, овладев важными позициями в исполнительной власти, прежде всего в ее экономическом блоке, осуществить переход к рынку сверху, опираясь исключительно на государство и индивидуальную инициативу наиболее активной части населения. При этом, учитывая сопротивление реформам на массовом уровне, допускалось (в определенных сегментах) проведение авторитарной политики ради достижения поставленных целей.

Стратегия партии “Яблоко” исходила из убеждения, что в стране, где гражданское общество слабо, а реальная власть и контроль над ресурсами принадлежат быстро обуржуазивающейся государственной бюрократии, необходимо сначала создать социальную базу поддержки демократических и рыночных реформ, сделать их понятными населению. На первый план выходило не скорейшее построение “рыночного общества”, а утверждение процесса реформ как последовательно и жестко выполняемых демократических процедур.

Оба подхода имели очевидные слабости. Так, стратегия СПС в сфере публичной политики прочно ассоциировалась с элитизмом, с презрением к настроениям и интересам большинства. В последующем, в годы второго президентского срока В. Путина, это умело обыграли противники демократического развития в кремлевских структурах, обвинившие реформаторов в ненависти к собственному народу, в навязывании чуждых ему политической культуры и традиций. Ставка на использование административного аппарата в реформаторских целях оправдалась лишь частично. Правящая постсоветская бюрократия быстро научилась использовать энергию и профессионализм демократических реформаторов только в тех пределах и сферах, которые были нужны ей самой, — для решения важных для нее задач. Поэтому, когда новым постсоветским элитам присутствие реформаторов во власти становилось невыгодным, их быстро оттуда изгоняли. Теряя массовую поддержку, реформаторы СПС постепенно превращались в зависимую от государства социальную корпорацию специалистов-менеджеров по управлению реформами. “Яблоко”, напротив, проведя жесткую разграничительную линию между собой и правящей номенклатурой, на практике всячески стремилось избегать участия в исполнительной власти, опасаясь быть “замазанным” в сотрудничестве с нею. В результате у “Яблока” постепенно сложилась репутация резонера-критикана, не способного к практической работе. А наиболее яркие представители “Яблока”, которые все-таки решались на работу в исполнительной власти, постепенно порывали с партией. Лишь в последнее время отрицательное отношение к работе в исполнительной власти руководством партии стало пересматриваться.

Начиная с 2000 года в негативную для демократического движения сторону начала меняться и общая политическая ситуация в стране. Одной из главных целей первого президентства В. Путина стала консолидация разных групп и слоев элиты на основе совместной защиты существующего общественного строя, сформировавшихся социальных и властных отношений. Президент предложил и новые, соответствовавшие новым задачам, правила игры для элит. В обмен на преференции в поддержке и развитии бизнеса предпринимателям предлагалось отказаться от вмешательства в процесс принятия политических решений. Предпринимательский класс эти правила игры принял. Те же, кто с ними не согласился, под давлением властей вынуждены были покинуть страну (“олигархи” Б. Березовский и В. Гусинский). В 2000—2002 годах была проведена федеративная реформа, важнейший политический результат которой — утрата региональными элитами роли самостоятельного игрока в политике. Губернаторы и спикеры местных парламентов лишились права заседать в верхней палате парламента, власть губернаторов и президентов национальных республик в составе Российской Федерации была урезана с созданием института полномочных представителей президента в Федеральных округах.

Политическое ослабление двух пользовавшихся наибольшей самостоятельностью главных групп постсоветских элит — крупнейшего бизнеса и регионалов — привело к консолидации правящего класса на основе централизации власти, отказа от публичной конкуренции и критики президента. С этой целью был реализован проект создания партии “Единая Россия”. С самого начала он, несмотря на очевидные издержки, строился как внутренне плюралистичный, в рамках которого разные группы элиты получили возможность представлять свои позиции, пользуясь принадлежностью к единственной прокремлевской партии, лоббировать собственные интересы. Проект заметно снизил привлекательность СПС среди крупных бизнесменов и чиновников-технократов. Отныне для того чтобы обозначать свою приверженность рыночным реформам, уже не требовалось противопоставлять себя правительственным консерваторам.

Изменившиеся взаимоотношения внутри элиты уже не предполагали открытых публичных дискуссий. К тому же власть в лице президента и его команды сама четко обозначила свое намерение продвигаться вперед по пути рыночных реформ. Были приняты Земельный, Налоговый и Трудовой кодексы. В этих условиях интерес бизнеса к СПС как партии, наиболее последовательно и эффективно отстаивающей рыночные реформы, стал постепенно падать. В равной мере сказанное относится и к более широкому слою “успешных людей”, традиционно рассматривавших Союз правых сил как политическую организацию, наиболее близкую к их интересам и составляющую ядро социальной базы этой партии. Поэтому неслучайным было существенное падение количества избирателей, готовых проголосовать за СПС на думских выборах 2003 года. Союз правых сил получил всего 4,0% голосов и не попал в парламент.

“Сжатие” социальной базы тогда наблюдалось и в “Яблоке”. Представители топ-групп населения потеряли интерес к продвигавшимся партией идеям демократизации. Массовую базу поддержки “Яблока” составили наиболее социально зависимые слои населения, преимущественно бюджетники. Среди них все активнее распространялись популистские и патерналистские настроения. И “Яблоку”, стоящему на платформе социального либерализма, оказалось явно не под силу соперничать за избирателя с национал-популистским блоком “Родина” и с КПРФ. На выборах в Госдуму 2003 года “Яблоко” также не преодолело 5% барьер, получив лишь 4,3%.

К 2003 году в российской политике произошло еще одно важное изменение, существенно снизившее возможности демократических партий. Государство постепенно лишило крупнейший бизнес свободного выбора в финансировании политических партий. Пожертвования в принудительном порядке стали направляться в первую очередь на поддержку “Единой России”.

В годы второго президентства В. Путина завершилась консолидация новых постсоветских элит на основе общих интересов защиты и удержания власти и собственности. Наиболее эффективным инструментом реализации этих консервативных установок было избрано универсальное и не раз проверенное Историей средство — ограничение конкуренции. Поначалу публичная политическая конкуренция была удалена из самого правящего класса (ликвидация полицентризма через утрату политической автономии региональных лидеров и “олигархов”, установление контроля над телевидением со стороны правительства), а затем вообще вытеснена из массовой политики. “Цветные революции” в странах СНГ, приведшие к смене революционным путем политических режимов, массовые протесты пенсионеров в России в начале 2005 года вызвали у российских правящих кругов серьезные опасения за устойчивость своего положения. Усилилось стремление власти к ужесточению бюрократического контроля за общественной жизнью, произошло дальнейшее свертывание конкуренции и вытеснение из социальных процессов независимых от государства акторов (поправки к закону об НПО). Благоприятная среда для этих изменений во многом была связана с тем, что население, уставшее от трудностей, вызванных реформами экономики, сосредоточилось на приоритетах частной жизни и утратило интерес к политике, фактически делегировав реализацию своих политических прав верховной власти.

Переломным событием для российской политики, четко обозначившим ее поворот к свертыванию демократии, явился арест в октябре 2003 года главы крупнейшей частной нефтяной компании страны “ЮКОС” М. Ходорковского и инициированное властями банкротство нефтяного гиганта.

Доминирующие позиции внутри правящего слоя захватили группы “силовиков”, постепенно запустивших процесс тотального передела собственности, который придал откровенно условный характер институту частной собственности.

В 2004 году были отменены прямые выборы губернаторов, широкое распространение получило применение административного ресурса на выборах разных уровней. Подконтрольные администрациям суды снимали с выборов под надуманными предлогами неугодных кандидатов. Так, в 2006 году власти Санкт-Петербурга и Карелии через подконтрольные им суды сняли с выборов избирательные списки “Яблока”: в обоих случаях партия имела хорошие шансы получить представительство в местных парламентах.

Кампанию против “ЮКОСа” власти представили в массовом сознании как борьбу с “олигархами”, “разворовавшими страну”. Заявляя, что средства, изъятые у “ЮКОСа”, пойдут на “общее благо”, власти стремились обеспечить массовую поддержку своим действиям. Поскольку борьба с “ЮКОСом” совпала с заметным улучшением социально-экономического положения, обусловленным нефтяным и газовым бумом, в массовом сознании возник так называемый посттравматический синдром. Рост благосостояния способствовал резкому взлету негативистских настроений по отношению к ориентирам 90-х годов: демократическим институтам, либеральным ценностям, прозападному курсу развития страны. Государственной пропагандистской машине не составило особого труда представить демократов как агентов “олигархов”, которым те обязаны своими нечестно нажитыми состояниями. На них же была возложена ответственность за массовое обнищание населения, рост преступности, бесправие в “лихие 90-е”.

Эффективное манипулирование массовым сознанием привело к тому, что демократические партии сузили, а затем почти утратили возможности для плодотворной работы с избирателями и свою инвестиционную привлекательность для бизнеса.

Падение интереса предпринимательского класса к развитию демократического движения было обусловлено и тем, что лоббирование его интересов стало осуществляться в основном через партию “Единая Россия”, прочно захватившую контроль над всеми законодательными органами власти в стране.

За короткое время крупный бизнес выработал удобную для себя модель политического позиционирования. Олигархические группы в период президентства В. Путина не только сохранили, но и упрочили связи с бюрократическими кланами, представленными в кремлевских структурах. При этом они демонстративно дистанцировались от демократического движения, всячески подчеркивали свою лояльность президенту и его команде, по первому требованию осуществляя финансирование “Единой России” и иных кремлевских проектов. Но одновременно олигархическим группам было выгодно демонстрировать Западу роль едва ли не единственной серьезной социальной силы в России, заинтересованной в демократизации страны. Поэтому с крайней осторожностью эти группы иногда позволяли себе финансирование отдельных радикально-демократических проектов (“Другой России”, Народно-демократического союза экс-премьера М. Касьянова). В этом смысле олигархи, привыкшие рассматривать демократическое движение лишь как инструмент для решения групповых и корпоративных задач, наряду со значительной частью правящей бюрократии серьезно препятствовали демократизации. Показательно поведение руководителей “Альфа-групп” П. Авена и М. Фридмана, которые, неоднократно оказываясь в одном самолете с В. Путиным в составе делегаций, участвовавших в переговорах и встречах на высшем уровне за рубежом, “отделяясь от состава делегации”, рассуждали о судьбах демократии в России. В лекции о перспективах российской экономики и демократии в России глава “Альфа-групп” М. Фридман, выступая перед американской аудиторией, так высказался о современном состоянии демократии в России: “…Когда рассуждают об утере демократических ценностей и свобод 90-х, многие не понимают, что, с точки зрения простого россиянина, нельзя потерять то, что ты никогда не имел: большинство россиян никогда не располагало равным избирательным правом и потому не может сожалеть о потере этого фрукта с древа демократии… Именно поэтому мы считаем, что одной из основных задач нового Президента России будет необходимость развития демократии в стране, что по сути является жизненно необходимым условием благополучного развития экономики России”. К точке зрения российских олигархов прислушиваются на Западе: ведь они не только скрытно спонсируют демократическую оппозицию в России, но и инвестируют средства в западных политиков — семья Л. Блаватника, близкого делового партнера владельцев “Альфа-групп”, вложила в последние годы в избирательные фонды различных американских политиков около 100 000 долларов США, поддержав финансово избирательные штабы Буша, Клинтона и Джулиани.

В то же время появившееся недовольство бизнеса, в том числе и крупного, усилением жесткого давления со стороны силовиков в период второго президентства В. Путина теоретически оставляло пространство для формирования нового, хотя и ограниченного по своему содержанию, запроса на возрождение демократического движения.

Следует отметить, что и сами демократические партии, сформировавшиеся в условиях плюрализма 90-х годов, когда политика после кровавого конфликта между президентом и Верховным Советом в 1993 году проводилась в основном мягкими методами, исключавшими возможность административных репрессий, оказались не готовыми к работе в новых условиях. Они по-прежнему сосредоточивали основное внимание на доступе к электронным СМИ, не прилагали должных усилий для создания прочных организационных структур на местах. В их рядах оказалось много функционеров, хорошо подготовленных к работе законодателей и телевизионных экспертов, но было недостаточно людей, способных кропотливо вести партстроительство на местах. Не сумев сохранить ресурс массовой поддержки, эти партии оказывались втянутыми в закулисный политический торг с кремлевскими структурами, в котором неизменно проигрывали. Чиновники из президентской администрации не раз привлекали демократические партии для решения своих конъюнктурных задач, а затем не выполняли взятые на себя обязательства.

Безуспешной оказалась и попытка СПС опереться, вместо потерянных им “успешных людей”, на популистски настроенных маргиналов. Правые не стали для этих слоев “своей партией”, но еще более отдалились от традиционных симпатизантов.

Отмеченные обстоятельства привели в период между парламентскими выборами 2003 и 2007 годов не только к ослаблению наиболее влиятельных демократических партий — СПС и “Яблока”, — но и к провалу новых демократических партий, в частности обновленной В. Рыжковым Республиканской партии.

Провалились и попытки власти создать управляемую из Кремля многопартийную систему. Не удалось раскрутить проекты “Новые правые”, “Гражданская сила”, а также давно забытую Демократическую партию. Причины этих неудач очевидны: демократические партии, даже находясь в состоянии прогрессирующего упадка, все-таки опираются на потенциал той части общества, где более всего сильны традиции самостоятельного гражданского поведения. Это существенно снижает возможности властей в создании в этой части политического спектра искусственных организаций-симулякров, хотя подобные проекты могут оказаться весьма успешными в других политических сегментах (национал-патриотическом, центристском, где традиции гражданских инициатив слабы и государство обладает несравнимо большими манипулятивными возможностями).

Таким образом, сложилась парадоксальная ситуация: демократическое движение находится в состоянии глубокого упадка, демократическая часть политического спектра на уровне большой политики по существу пустует, нет и массового запроса на его возрождение. Такой запрос может возникнуть в результате повышения интереса к демократическим переменам со стороны бизнеса, в том числе и крупного, недовольного политикой “игры с правилами”, которая получила широкое распространение в деятельности властных институтов в последние годы.

Избрание Д. Медведева, представителя умеренного крыла команды В. Путина, третьим Президентом Российской Федерации, создало новую ситуацию в российской политике. Общество ждет ответа на два больших вопроса.

Первое. Возможна ли при президентстве Медведева новая демократизация (либерализация) сверху, без активного участия демократических сил, либеральных политических партий, НПО и других сегментов гражданского общества? Если такой вариант возможен, то каковы могут быть его пределы?

Второе. Как должны позиционировать себя демократические силы по отношению к президентству Медведева?

В дискуссиях о перспективах демократизации сверху многие аналитики справедливо исходят из того, что никакого запроса на масштабные и глубокие изменения демократического характера ни в верхах, ни в более широких общественных слоях не существует. Но есть определенные возможности для ограниченной либерализации системы, поскольку существует лишь вполне оформленное стремление верхов вернуться, пусть и применительно только к сфере защиты собственных интересов, к идее соблюдения “правил игры”. Избрание Дмитрия Медведева как “умеренного прогрессиста” не было ответом на соответствующие общественные ожидания, а стало результатом сложных интриг в кремлевской политике. И тем не менее некоторые возможности для ограниченной демократизации и либерализации все же могут возникнуть. Это связано с тем, что слишком жесткая политико-экономическая система, возникшая в годы второго президентства Путина, стала создавать определенные проблемы для части элит. Экспансия верхушки “силовиков” в крупный бизнес существенно подорвала права частной собственности, способствовала тому, что этот важнейший институт во все большей степени начал приобретать условный характер. Право же собственности начало требовать подтверждения “служением” ее владельца государству. Усиливалась заинтересованность крупного бизнеса в создании надежных правовых инструментов, защищающих права собственности. В условиях России, где никогда не удавалось реализовать на практике концепцию “просвещенного авторитаризма”, подобные гарантии могут быть созданы лишь при нормально действующей системе разделения властей, конкурирующих и не находящихся под контролем государства СМИ, при независимом от исполнительной власти правосудии, то есть при хотя бы частичной либерализации политической системы. Иными словами, часть крупного частного бизнеса может быть объективно заинтересована в ограниченной верхушечной либерализации.

Примечательно, что конфронтационная внешняя политика Кремля последних лет стала создавать проблемы крупному российскому бизнесу и в его отношениях с партнерами на Западе, о чем некоторые предприниматели стали заявлять публично (В. Вексельберг). Д. Медведев еще в ходе президентской предвыборной кампании неоднократно поднимал тему борьбы с “правовым нигилизмом”. В политических кругах это было воспринято как свидетельство того, что новый президент посылает общественным группам соответствующий сигнал.

В годы правления Владимира Путина существенно сузились каналы вертикальной мобильности, в том числе и для многих групп государственной бюрократии, включая и часть “силовой”. Поэтому идея ограниченной либерализации может быть поддержана ими как лозунг, объективно позволяющий надеяться на расширение конкурентных возможностей и появление доступа к новым постам и административным ресурсам. Наконец, часть “старокремлевских” элит, достигших пика влияния в годы президентства Б. Ельцина, но затем отстраненных от власти и лишенных возможности участвовать в перераспределении собственности, также позитивно восприняла бы верхушечную либерализацию как возможность возвратиться на ключевые позиции в политике и бизнесе.

Теоретически существуют объективные условия для формирования вокруг нового президента разнородной умеренно-прогрессистской коалиции. Возможность ее возникновения будет зависеть от нескольких факторов.

Один из них — это готовность и желание самого Д. Медведева стать независимым лидером, заинтересованным в осуществлении политических и социально-экономических изменений в стране.

Второй фактор связан с позицией элитных групп. Сдвиги в направлении ограниченной либерализации возможны в случае, если заинтересованные в ней элитные группы придут к пониманию того, что такая политика может быть осуществлена при условии сосредоточения новым президентом в своих руках реальной власти, не ограниченной влиянием сторонников status quo. В этом случае сторонники умеренной либерализации станут пытаться оказывать давление на президента, стремясь убедить его в том, что как национальный лидер он способен состояться лишь в том случае, если с самого начала проявит самостоятельность и настойчивость, с помощью которых только и реально добиться концентрации властных полномочий.

Дуалистичная модель исполнительной власти, предложенная В. Путиным для нового президентства в декабре 2007 года, таким образом, способна создать определенную институциональную среду для консолидации сторонников и противников ограниченной либерализации. Сам факт наличия конкуренции между центрами власти может стимулировать их активизацию. Значительной выглядит вероятность того, что конкуренция между президентом и премьером может усилиться из-за непримиримости бизнес-интересов соперничающих групп элиты, которые наверняка, для более эффективного продвижения своих проектов, предпочтут поддержку какого-либо одного центра власти.

Наконец, нарастание приближающихся социально-экономических и финансово-экономических трудностей системного характера, усиленных перспективами мировой рецессии, объективно может поставить властную элиту перед необходимостью внесения изменений в проводимый ею курс, направленный прежде всего на повышение адаптивности экономики к новым вызовам, что также дает некоторые шансы на либерализацию. Но в то же время кризис прежней социально-экономической политики при отсутствии устойчивого демократического запроса снизу может быть использован и консервативными силами в верхах для еще большего ужесточения курса. В конечном итоге выбор дальнейшей политики в условиях сокращающихся ресурсов будет зависеть в решающей мере от сочетания нескольких факторов: от степени и характера давления на власть снизу (например, привыкшие в последние годы к распределительной политике широкие общественные слои вполне могут потребовать усиления административного контроля правительства над экономикой); от реакции международного сообщества, от баланса сил в верхах; от решительности тех или иных групп и политических деятелей, представляющих российскую элиту.

Таким образом, исходя из анализа рассмотренных аргументов, все же можно признать, что определенное окно для ограниченной либерализации при новом президенте существует.

Что же касается позиции демократических сил по отношению к новому главе государства и перспективам его президентства, то здесь сформировалось несколько подходов. Первый, который можно условно назвать “активистским”, исходит из целесообразности с самого начала поддержать Д. Медведева, поскольку в настоящее время только с ним связано небольшое окно возможностей для продолжения рыночных и демократических реформ. Наиболее ярким представителем этого течения является А. Чубайс. Второй подход, который можно охарактеризовать как “выжидательный”, основывается на том, что не следует верить на слово осторожным реформаторским обещаниям Д. Медведева. Если его политика действительно окажется реформаторской, его надо поддержать. Эту позицию разделяет значительная часть медийного истеблишмента. К ней близки Г. Явлинский и М. Касьянов. Третий подход сводится к жесткому неприятию нового лидера как одного из представителей путинской команды, наравне с другими несущего ответственность за политику прежнего президента. Таких взглядов придерживаются лидеры радикальной несистемной оппозиции (Г. Каспаров), а также В. Рыжков и Б. Немцов. Промежуточной является позиция, которую занял один из лидеров правозащитного движения Л. Пономарев. С его точки зрения, демократам нужно попытаться инициировать конфликт с репрессивным аппаратом (например, потребовать обнародования данных об избиениях ОМОНом заключенных в российских тюрьмах) и посмотреть, как на это отреагирует Д. Медведев.

Расхождения во мнениях в стане демократов делают еще менее реалистичными попытки объединения демократических сил, которые возобновились после провала либеральных партий на декабрьских 2007 года выборах в Государственную думу и были продолжены в апреле 2008 года в Петербурге. Очевидно, что в ситуации, когда часть демократических политиков по первому приглашению из Кремля готова пойти на сотрудничество с новым президентом, а другие склонны взять паузу для выяснения его реальных планов, создать сколько-нибудь представительную коалицию, объединенную на самом деле единственной целью — выживания, не удастся.

Впрочем, старым демократическим партиям, выросшим в специфических условиях 90-х годов и возглавляемых лидерами, сформировавшимися в ту пору, без глубокой внутренней перестройки в обозримой перспективе и без объединения не удастся вернуть широкую общественную поддержку. Дело в том, что качественно изменилась политическая среда, в которой развивалось демократическое движение. И речь не только о том, что в начале ХХI века демдвижению пришлось столкнуться с возрастающим прессингом со стороны государства и его административного аппарата, но появились новые ограничители, которых не существовало в предшествующее десятилетие. Иными стали как сама российская политика, так и потенциальные функционеры и сторонники демократических партий.

В 90-е годы, когда новая посткоммунистическая элита еще не была консолидирована, а Госдума обладала значительным законотворческим ресурсом, демократические партии в межвыборный период делали основной акцент на работе с электронными медиа. К таким ориентирам в определенной мере побуждала их и слабость партийного актива в провинции. Дело в том, что после антикоммунистической революции 1991 года наиболее успешные активисты демократического движения на местах занялись бизнесом, сделали карьеру в органах государственной власти, в СМИ, продвинулись по социальной лестнице как представители свободных и творческих профессий. В роли местных партийных функционеров в основном остались неудачники, часто не способные к изменению социальной реальности и потому зависимые от финансовых поступлений из Москвы. В этих условиях партийные лидеры видели свою задачу в том, чтобы, используя ресурс телевизионной узнаваемости, после посещения того или иного региона и публичных выступлений, добиться численного роста организации. При этом региональные функционеры выступали как зависимые от центра группы, призванные лишь выполнять решения вождей.

В годы президентства В. Путина политическая среда для партийной деятельности заметно изменилась. Для демократов полностью закрылись возможности “телевизионной политики”. А низовой актив, состоявший в основном из функционеров 90-х годов, ничего не смог противопоставить административному давлению местных властей. В итоге активность большинства низовых организаций была фактически свернута. Лишенные серьезной базы поддержки на местах, демократические партии стали очень уязвимыми в центре, где на них оказывался систематический прессинг со стороны президентских структур.

Между тем, в провинции к этому времени сформировались социальные группы, заинтересованные в развитии демократического движения. Это социально активные представители новых средних слоев — средние и мелкие предприниматели, менеджеры высшего и среднего звена, известные журналисты, преподаватели вузов и академические работники, частно практикующие юристы и врачи. Эти группы, в отличие от прежних функционеров, оказались весьма успешными в новых условиях. Но их, тем не менее, явно не устраивал сложившийся в 2000-е годы общественный порядок. Изменилось и отношение этих групп к верхушке демократических партий. Партбоссы и столичные функционеры интересовали их уже не в роли вождей, которым можно лишь доверить голоса и делегировать поддержку, но которые в московских коридорах власти все равно будут действовать абсолютно автономно. Партийные вожди могли интересовать успешных провинциалов лишь в качестве равноправных партнеров, с которыми эти слои могли бы сотрудничать на основе системы взаимных обязательств. Однако партийные верхи демократических партий оказались не готовы к такой смене политического запроса. Демократические лидеры, сформировавшиеся в эпоху “телевизионной политики”, относились с пренебрежением к рутинной работе на местах и по-прежнему рассчитывали на то, что доступ к национальным телеканалам позволит им быстро восстановить социальную базу. В итоге актив традиционных демократических партий и групп оказался в своеобразном тупике. Не желая менять технологию работы с обществом, он стал искать выходы из кризиса на пути создания новых партийных проектов, очередных объединительных инициатив и т.п. Но активизация в этих направлениях лишь подчеркивает бесплодность подобных попыток. Более того, их безрезультатность ведет к дальнейшему снижению авторитета демократического движения и его лидеров в обществе, к продолжающемуся сокращению его поддержки.

Однако попытки властей воспользоваться прогрессирующей слабостью демократических сил и навязать обществу созданный сверху “симулякр” новой партии демократического толка в этой ситуации также бесперспективны. Демократический электорат настроен по отношению к нынешней российской власти в целом оппозиционно и потому по определению не доверяет выдвинутым Кремлем политикам. Те же избиратели, кто разделяет либеральные и демократические ценности, но, оставаясь в рамках традиционной парадигмы российского политического сознания, полагает, что реализовывать их на практике должны политики, имеющие доступ к реальным рычагам власти, не будут поддерживать партии, не имеющие своих представителей во властных институтах. В этом контексте попытка кремлевских структур использовать президентскую избирательную кампанию 2008 года для раскрутки лидера существующей лишь на бумаге Демократической партии А. Богданова в качестве возможного нового лидера демдвижения, как и прежние эксперименты подобного рода, снова оказалась безрезультатной.

С точки зрения дальнейших перспектив демократического движения возникла в определенном смысле тупиковая ситуация. У властных элит есть необходимые финансовые, организационные и информационные ресурсы для продвижения проекта строительства квазидемократической партии, но нет никакой массовой поддержки для этого. У демократических партий имеются остатки былой поддержки, но нет ни идей, ни ресурсов, с помощью которых эту поддержку можно было бы мобилизовать и расширить.

Сложная ситуация, в которой оказались демократия и демократы в нынешней России, обусловлена в значительной степени специфическим состоянием общества, находящимся на стадии постреволюционной стабилизации. Общество в целом удовлетворено складывающимися общественными реалиями. По данным исследования Левада-Центра, проведенного в январе 2008 года, 65,2% опрошенных полагало, что дела в стране идут в правильном направлении. Лишь в группе респондентов с самыми низкими доходами (“не хватает даже на продукты”) количество полагающих, что дела в стране идут в верном направлении, и тех, кто думает, что они идут в неправильном направлении, оказалось примерно равным (46% против 44%). При этом в основном именно “оптимисты” склонны считать, что нынешнее состояние страны — это и есть движение к демократии. Так, 54% респондентов сказали, что политическая система современной России развивается в сторону демократии. Радикально иных взглядов на развитие политической системы придерживаются лишь 32,9% опрошенных. В этом контексте вполне логичной выглядит ситуация, когда среди действующих политиков в общественном мнении в наибольшей степени с понятием “демократ” ассоциируются прежде всего руководители страны — В. Путин (47,2%) и Д. Медведев (23,1%). Лидеры же демократических партий существенно уступают им. Так, Г. Явлинского ассоциируют с понятием “демократ” всего лишь 8,5% опрошенных, Б. Немцова — 7%, Н. Белых — 3,2%, М. Касьянова — 3%, Г. Каспарова — 2,6%.

На таком фоне понятно, что и результаты думских выборов декабря 2007 года в восприятии российских граждан выглядят абсолютно закономерными. Поскольку дела в стране идут в правильном направлении, а В. Путин как ее лидер возглавляет список “партии власти” — “Единая Россия”, то и подсчет голосов воспринимается как честный. Эту точку зрения разделяют 54% опрошенных (столько же респондентов назвало и нынешнюю политическую систему демократической!). Сфальсифицированным его считали только 21,8%, еще 24,2% затруднились с ответом.

Подавляющая часть россиян убеждена в том, что стране нужна демократия (77,6%). Причем эту идею поддерживают респонденты всех возрастных и социально-профессиональных групп. Те, кто считает, что демократия России не нужна, находятся в абсолютном меньшинстве (13,7%). Примечательно, однако, что среди “противников” демократии больше всего руководителей (21,6%). Отчасти это отражает специфику отношений внутри фирм, неверие руководителей многих компаний в то, что российские сотрудники готовы работать в условиях “либерального” стиля руководства. Однако, с точки зрения большой политики, подобное отношение дает немалые основания предположить, что именно в позициях этой “топ-группы” кроются основания для поддержки авторитарных тенденций в действиях российских властей.

Поддерживая демократию как ориентир развития, россияне в то же время склоняются к тому, что их стране нужна собственная, соответствующая их традициям и национальной специфике модель демократии (51,4%). Для сравнения — сторонниками универсальной (“такой, как в странах Европы и Америки”) модели демократии выступают лишь 28,7%, “советской” — 7,9%.

С одной стороны, в общественном мнении россиян довольно прочно укоренились многие из традиционных демократических ценностей. Так, при ответе на вопрос, что же такое “демократия”, больше всего респондентов — 46,3% ответило, что это свобода слова, печати, вероисповедания; 34,4% — фактическое равенство граждан перед законом, 25,6% — строгая законность. Интересно отметить, что рейтинг такого важного критерия демократии как фактическое равенство граждан перед законом существенно выше в группе наиболее обеспеченных слоев населения (“можем приобретать недвижимость”). Здесь так считают 56,3% респондентов. Это означает, что запрос на создание правового государства, которое многие сегодня рассматривают как ключевой момент в противодействии авторитарным тенденциям, исходит прежде всего от верхов среднего класса и богатых слоев населения, уже приобретших экономическую независимость и теперь стремящихся к установлению стабильных правил игры.

На вербальном уровне абсолютное большинство россиян позиционирует себя в качестве сторонников основных демократических свобод. Так, 73,9% граждан согласны с мнением, что главы исполнительной власти в регионах и в муниципальных образованиях должны избираться прямым и тайным голосованием, в то время как не согласны с этой позицией только 20,7%. С мнением, что люди, не согласные с действиями властей, должны иметь право гласно и открыто выражать свою позицию на митингах и демонстрациях, солидарны 73,8% опрошенных против — 19,6%. Соответственно, лишь 23,7% россиян считают, что власти имеют право запрещать митинги и демонстрации, если их не устраивают лозунги и речи участников, однако 66,3% с этим не согласны.

При этом российское общество в целом демонстрирует способность к весьма объективным оценкам уровня развития демократии в конкретных областях общественной жизни. Так, только 37,1% опрошенных согласны с тем, что современные российские СМИ свободны от цензуры, но 53,7% с этим не согласны.

Демонстрируя определенный уровень освоения универсальных демократических ценностей, массовое сознание по-прежнему фиксирует склонность к традиционной для России интерпретации демократии как “общего блага”. В частности, 46,9% участников того же опроса отметило, что демократия — это прежде всего экономическое благосостояние граждан, 41% — стабильность и порядок. Под такое понимание демократии вполне может подойти и авторитарный режим, если он проводит политику роста доходов населения. При этом процедурные элементы демократии, как и в былые эпохи, не являются для россиян объектом особой привлекательности. В частности, только для 15,1% респондентов демократия ассоциируется с прямыми выборами всех государственных руководителей и лишь для 4,9% — с гарантией прав меньшинств.

В такой ситуации, когда значительная часть россиян склонна отождествлять нынешние общественные реалии с демократией или как минимум с условиями, обеспечивающими продвижение общества по пути демократизации, неудивительно, что, по мнению большинства опрошенных, именно с действующей властью связываются перспективы продолжения демократических реформ (43,5%). Но при этом в наименьшей степени свои надежды на демократизацию связывают с действующей властью как раз наиболее обеспеченные слои населения (25%). И это дает основания предполагать, что запрос на демократические изменения придет, скорее всего, из экономически состоятельных групп, в первую очередь крупного бизнеса и верхов “среднего класса”.

“Старым” демократическим партиям общество не доверяет. Поэтому перспективы осуществления реформ со “старыми” демократическими партиями связывают лишь 5,7% опрошенных. Недоверие к этим партиям в значительной степени можно объяснить не только их неудачами в политике последних лет, но и тем, что за их спиной, по мнению респондентов, стоят силы, вызывающие резко негативную реакцию общественного мнения. В частности, 37,1% опрошенных считают, что оппозиционные силы в России (общественное мнение знает, что демократические партии относятся именно к этой части партийного спектра) сейчас финансируются “олигархами”, 16,5% — правительственными органами других государств и зарубежными спецслужбами. Кстати, 16,0% респондентов относят “олигархов” к “внутренним врагам России”. И только 9,8% опрошенных полагают, что оппозиционные силы зарабатывают себе на жизнь собственным трудом. При этом, отвечая на вопрос, кто же из “олигархов” конкретно в настоящее время финансирует демократические партии, больше всего опрошенных называют именно тех людей, которые вызывают наиболее негативную реакцию в общественном мнении, — Р. Абрамовича (24,2%) и А. Чубайса (17,7%).

В определенной степени негативно влияет на отношение к нынешним демократическим силам и обстановка подозрительности, поиска врагов и ксенофобии, сложившаяся сейчас в стране. В частности, 64,1% опрошенных в той или иной степени согласны, что у России в настоящее время есть внутренние враги, с этим не согласны только 22,1%. Среди врагов респонденты чаще всего называют террористов (74,4%), “кавказцев” (31,3%), членов запрещенной Национал-большевистской партии (“лимоновцев”, 19,0%) и уже упоминавшихся “олигархов” (16,0%). Тот факт, что рейтинг нынешних демократов — СПС и “Яблока” — в списке “врагов” низок (5,1% и 3,1% соответственно), позволяет говорить об отвлеченных перспективах демократического движения.

Таким образом, с одной стороны, специфическая общественная ситуация, безусловно, препятствует развитию активности демократов, продвижению в общество их идей, поскольку демократические силы традиционно выступали в России против любых проявлений ксенофобии, расизма, подозрительности и шпиономании. Но с другой — в целом общественное мнение не относит демократов к числу внутренних врагов страны. И признание этого факта, наряду с тем, что авторитет “старых” демократических партий низок (они неудачники, за ними стоят нелюбимые народом “олигархи” и Запад), дает основание предполагать, что для становления демократов “новой волны” условия небезнадежны. Неслучайно, по-видимому, довольно значимая часть населения (23,9%) полагает, что реформы должны осуществлять “новые” демократические партии.

Хотя в целом общественное мнение склоняется к тому, что движение к демократии будет осуществлять действующая власть, оценки, роли и стратегии собственно демократических сил в проведении реформ несколько сдвинуты в пользу оппозиционных настроений. Так, относительное большинство составляют сторонники сотрудничества с властью. 31,3% опрошенных считают, что демократическим силам нужно поддерживать политиков, придерживающихся либеральных и демократических установок, из тех, кто уже находится у власти. Нетрудно заметить, что эта позиция очень близка к подходам, которые на протяжении долгих лет исповедовало руководство СПС. Однако потенциал сторонников самостоятельных действий демократов (помимо “либерально-прогрессистски” настроенных групп властной элиты), причем в русле оппозиционных стратегий, в конечном счете оказывается выше.

Идею создания новой демократической партии с новыми лидерами поддерживает 21,1%. Учитывая, что ни один из проектов создания подобной партии сверху, при активном участии кремлевских структур, не имел успеха, можно предположить, что граждане имеют в виду прежде всего оппозиционную партию. В контексте, касающемся собственно демократов, значительное число сторонников имеет “старая” демократическая оппозиция. В ее нынешнем состоянии и с нынешними лидерами (16,4%). Еще 5,1% считают, что для этого нужно объединить “старые” демократические партии, а 7,7% думают, что для продвижения реформ надо создать широкую оппозиционную коалицию, включающую и КПРФ. Таким образом, с оппозиционной стратегией демократических сил твердо связывают свои ожидания 29,2% россиян.

Несмотря на широко распространенную нелюбовь к “олигархам”, многие россияне считают крупный бизнес естественным союзником демократов (56,6%). Причем это не только предприниматели и руководители (что вполне естественно), но и представители социально зависимых групп населения (70,8% неквалифицированных рабочих, 60,8% безработных). Не согласны с этой позицией 21,3% россиян.

Приведенные оценки, в целом позитивные для перспектив демократического движения, логично корреспондируются с умеренно-позитивным отношением опрошенных и к состоявшимся в марте 2008 года президентским выборам. Так, более половины респондентов отнеслось к идее выдвижения единого демократического кандидата на выборах президента (52,2%), против было 24,3%, затруднились с ответом 23,5%. При этом наиболее высокий уровень поддержки идеи единого демократического кандидата был среди наиболее обеспеченных слоев населения (62,5%). Это еще одно подтверждение, хотя, может быть, лишь косвенное, тому, что именно экономически независимые группы являются наиболее последовательными сторонниками демократизации, выступая за ее “низовой”, “гражданский” вариант, а не за новую “революцию сверху”.

Таким образом, несмотря на доминирующие в общественном мнении тенденции, влияние национал-патриотических и государственнических настроений, общество тем не менее позитивно относится к сохранению присутствия демократов в политической жизни страны.

Что же касается демократических ценностей, то они, как и в 90-е годы, по-прежнему не являются для большинства граждан мотивацией их социального поведения. Готовность любым законным образом отстаивать идеалы демократии высказали 36,7% россиян, но не готовы к этому 52,6%. Причем среди “твердо” готовых отстаивать идеалы демократии больше всего людей с высокими доходами (25%). Доля “твердых борцов” за демократию в общем количестве опрошенных составляет лишь 11,7%. Это еще один аргумент в пользу предположения о том, что социальным ядром и “локомотивом” процессов демократизации, скорее всего, станут социально обеспеченные и экономически независимые группы населения, которым есть что терять. Финансировать партии и политиков, отстаивающих идеи демократии, готово еще меньшее число россиян — всего 8,9%, а не готово 81,9%. Иными словами, общество, позитивно относясь к демократии, не готово к активной борьбе за ее утверждение, не готово ничем жертвовать ради нее.

В обстановке сохраняющихся напряженных отношений с Западом, когда транслируемое сверху негативное отношение к США и их союзникам находит поддержку у значительного числа россиян, логичной выглядит и неготовность российского общества в отстаивании демократических ценностей обращаться к зарубежному общественному мнению.

В настоящее время в России нет устойчивого запроса на демократизацию, понимаемого как готовность к поддержке и участию в переустройстве политической системы на принципах конкурентности, открытости, гражданского контроля над властью. Но нет и отчетливого неприятия идеи демократизации. Элиты в основном ориентированы на сохранение status quo. Массовые же слои на волне умеренно-позитивных ожиданий последних лет, вызванных экономическим бумом, хотя и выражают недовольство отдельными сторонами жизни в стране, тем не менее, не видя реальных альтернатив власти и не желая участвовать в их создании, по-прежнему связывают надежды на улучшение с существующей властной элитой, либо предпочитают уход в частную жизнь. Эта ситуация, по многим признакам, может оказаться долговременной.

Запрос на демократизацию может возникнуть при осознании, по крайней мере, частью высших общественных слоев, так или иначе влияющих на процесс выработки решений, ограниченности их возможностей с помощью политики авторитарной (“полуавторитарной”) модернизации с опорой на ведущую роль государственных структур добиться решения фундаментальных проблем социально-экономического развития страны и превращения России в современное и конкурентное общество, основанное на инновационной экономике. Мощным мотивационным импульсом для части элит может стать и обострение социальной ситуации в стране вследствие незавершенности реформ, которое способно грозить правящим слоям их отстранением от власти.

Другим фактором, который может существенно усилить запрос на демократизацию, могут стать усиливающиеся в верхах настроения в пользу того, чтобы экономическая и общественно-политическая жизнь в стране протекала в соответствии с определенными правилами игры, а властные институты гарантировали бы соблюдение этих правил. Очевидно, что подобные установки — это еще не запрос на демократизацию, поскольку они ориентированы прежде всего на удовлетворение корпоративных интересов различных групп властной элиты, на обеспечение прочности их положения в общественной системе. Но такого рода ожидания могут придать серьезный импульс процессам демократизации лишь при условии, если они соединятся с аналогичными настроениями средних слоев, материализовавшимися в повышении гражданской активности, в первую очередь через расширение и укрепление сети НПО, усиление их влияния на социальную жизнь. Важным условием возникновения запроса на демократизацию должен стать и постепенный отказ крупного бизнеса от взглядов на демократическое движение как на инструмент для решения собственных корпоративных и групповых проблем.

В отличие от верхних социальных групп, нацеленных на то, чтобы закон надежно защищал их групповые и корпоративные интересы, обеспечивал бы доминирующие позиции в обществе, для средних слоев эта “игра по правилам” может стать действенным инструментом продвижения их интересов лишь в случае, если она будет подкреплена созданием институционально оформленной конкурентной среды, восстановлением каналов вертикальной мобильности, реализацией на практике принципа “равенства возможностей”. Очевидно, что все эти условия могут быть соблюдены лишь в рамках масштабного процесса демократизации всей политической системы.

Соединение двух запросов — элитного на соблюдение “правил игры” в узком смысле слова и средних слоев — возможно — в той или иной форме — в качестве диалога и сотрудничества между теми, кто связан с властными структурами, и теми, кто оппонирует им, теми, кто управляет, и управляемыми. Такое соединение в широком смысле способно привести к двум важным результатам. Во-первых, позиция верхних слоев, в первую очередь крупного бизнеса, может эволюционировать от идей верхушечного плюрализма, распространенного в 90-е годы, когда демократическое движение рассматривалось лишь как один из инструментов продвижения интересов олигархического капитала, к принятию демократических принципов организации общества в качестве оптимальной основы социально-политического порядка и к устойчивой опоре на демократические силы как на фундамент такого порядка. Во-вторых, подобное слияние двух запросов способно создать массовую и долгосрочную социальную базу для процессов демократизации и сделать их необратимыми.

Таким образом, именно “успешные” социальные группы, которым есть что терять, в новых условиях могут быть главными политическими субъектами, заинтересованными в демократизации. Социальные группы, находящиеся на низких ступенях общественной лестницы или связанные с традиционными общественно-экономическими укладами и производствами, в отличие от начала 90-х, когда они могли поддерживать демократизацию, в начале ХХI века, скорее всего, не будут играть заметной роли в демократических переменах. Из этого следует, что форма плавных постепенных общественных перемен и реформ является наиболее возможной для успешной демократизации и одновременно оптимальной с точки зрения долгосрочных интересов “успешных” слоев.

Напротив, ситуация масштабного общественно-политического или экономического кризисов при нынешней слабости гражданских структур и демократических партий, которая наверняка будет сопровождаться усилением давления на власть маргинальных слоев, ростом популистских настроений, лишь усилит шансы сторонников проведения более жесткого авторитарного курса. Этот курс в перспективе только усилит тупиковость развития страны и будет способствовать ее социально-политической и экономической деградации.

Таким образом, в будущем демократизация, хотя ее возможности на короткую перспективу сегодня не просматриваются, является единственной конструктивной альтернативой дальнейшего развития страны.

Очевидно, что и в политическом плане успех демократизации будет зависеть от сотрудничества части властной элиты, понимающей, пусть и в ограниченных пределах, целесообразность демократических изменений, с разнородным конгломератом гражданских структур, включающих партии демократического толка, профессиональные и корпоративные организации неэлитных слоев. При этом невозможно точно определить, будут ли демократические партии представлены нынешними организациями или новым партийным проектом. Не исключено, что возникновению такого проекта может предшествовать появление всероссийской гражданской организации, например сетевого характера. Важно, что выживаемость любого партийного проекта в демократической части партийного спектра будет напрямую зависеть от его способности создать устойчивую базу поддержки среди средних слоев с постепенным привлечением крупного бизнеса. В свою очередь, реализуемость этой задачи находится в сильной зависимости от умения пробиться к повседневным интересам этих групп.

Внешнеполитические обстоятельства (включая политику ведущих западных держав) в обозримой перспективе не будут фактором, способным инициировать или стимулировать процессы демократизации в России, во многом потому, что и массовые слои населения, и элиты с устойчивой подозрительностью относятся к любым политическим инновациям, приходящим извне.

 * Данная статья отражает основные положения доклада, с которым автор выступил на “круглом столе” в Горбачев-фонде на тему “Судьбы демократии в России”.