Анна Кузнецова

В названии сборника звучат одновременно цыганщина и ерничество — вряд ли автор этого хотел, но авторы сегодня ни за обложки, ни за названия своих книг не отвечают... В сборнике семь рассказов, в которых мифы массового сознания поверяются жизненной практикой — излюбленный прием Александра Мелихова. Но рассказы, на мой взгляд, не его жанр. У этого писателя — редкий дар переплетения человеческих историй в глубокое, сложное, органичное целое. По отдельности они выглядят то ли штудиями к романам, то ли иллюстрациями к статьям.

Последнее произведение Дмитрия Александровича Пригова — попытка понять иное, примерив предельно чужое сознание, еще и попавшее в чуждое культурное пространство. Главная героиня маленькой девочкой эмигрировала с родителями в Китай — в Тянцзинь, куда потом тоже пришла советская власть, и уже почти девушкой возвращается в СССР. Внешний сюжет — поездка в поезде — с трудом вычленяется из воспоминаний и переживаний героини. Где-то в Ташкенте (и потом еще в нескольких точках пути) читателю является автор, перебирающий Катины вещи, — и снова сдвиг в причудливое мировосприятие иного существа, каким оно видится автору, то и дело восклицающему: “Но ведь девочка! Дитя почти”.

Ирина Кудесова, дебютировавшая в “Знамени” повестью “Циники”, живет в Париже, работает на телеканале “Россия”, переводит с французского, пишет романы, повести и сценарии.

Ключ к пониманию этого романа, одновременно и сериалогеничного, и философского, — в двух стихотворных переводах Ирины Кудесовой, данных приложением: стихотворения “Храбрость” Энн Секстон и “Мост Мирабо” Гийома Аполлинера. Роман прихотливо устроен: начинаясь с типовой женской истории, он развивается неожиданно, по ходу углубляясь в иные смыслы. В конце концов оказывается, что он не про женское счастье, а про экзистенциальную необходимость осмелиться — покинуть типовое благополучное болото и найти смысл своей уникальной жизни. Забавно, что прозябают в романе мужчины, а женщины свободно перемещаются в пространстве, бросаясь на поиски истинной жизни из московского подвальчика на Южный полюс, из Южного Бутова — на Байкал, из Нижнего Новгорода — в Палангу.

Вологодскую писательницу интересуют люди, чьи творческие наклонности начинают спорить с жизненными интересами, — городская разновидность шукшинских чудиков. Герой повести “Ор” — учитель физкультуры, которого как-то попросили подменить учителя рисования. Кончилась его история тем, что, став самодеятельным художником, он потерял сколько-то килограммов живого веса, больную жену и любимую девушку, поскольку все хотел “закончить работу”. Героиню романа “Графоманка” чужие судьбы волнуют больше собственной, и она день за днем просиживает за написанием рассказов, которые не приносят ей ни денег, ни славы. Тем временем у нее растут дети и скучает муж…

“Окопная правда” американского солдата, брошенного на французский фронт в конце Второй мировой, когда исход войны был ясен, ничем не отличается от впечатлений русских мальчиков, которые гибли под Москвой в 1941-м: кровь, смерть, грязь, страх, шок. “Ты герой, сынок, — сказал он. — Ты выжил”.

В книге есть вкладка фотографий — снимки описанных в ней боев, портреты выживших участников.

Поэт пытается разгадать сущностную тайну женского в разных ипостасях: как части природы, как условия умиротворенного покоя, как причины сильнейшего беспокойства. Догадки, приходящие к нему, в простые и ясные слова переводятся неохотно, чаще всего в описательном ключе:

Виталий Дмитриев — участник группы “Московское время”, лауреат премии А.А. Ахматовой (2007). В 2006 году у него вышла “Первая книга стихотворений”. Было ему уже 56 лет — побит рекорд Иннокентия Анненского… “Надстрочник” — книга честных и жестких размышлений о жизни, пошедшей необщим путем:

Книга стихотворений человека, повидавшего мир, попробовавшего все блюда, пригубившего все вина и вернувшегося на свою Итаку — стихи о счастье быть. Впечатляет емкость всякого брошенного взгляда: “Терракотовый, с тенью из пепла / И с лицом султана верблюд” или “Словно силясь с кровью извергнуть / Из гортани своей Коран, / Как мулла, клянущий неверных, / Раздувает свой зоб варан”. Сам взгляд — тоже сильный образ в книге: “Индейцы на интуристов / смотрят, как доктор в ухо” или “И солнце, что вперилось в мир, / Как хищно в бездны изумруда / Вонзивший око ювелир”. В книге представлены также детские стихи и переводы Владимира Елистратова.

“Легкими” эти стихи названы иронично. Их инфернальная выразительность отсылает то к пионерским страшилкам, то к трагичному комизму обэриутов: “как хорошо, когда в пустых лесах / летает улыбающийся страх // и под руку как Блок и Гумилев / гуляют мертвецы среди стволов // цитируют себя и например / про стихотворный говорят размер // во вторник страх мне вот что рассказал / что книга есть не поезд, а вокзал // где голос объявляет в микрофон / какой состав и на какой перрон // как все куда-то кинутся бежать / начнут в дверях толкаться и визжать // а выбегут стоят в пустом лесу / держа детей и вещи на весу”.

Книга удачно иллюстрирована — в советские газеты при помощи компьютерной техники вмонтированы авангардные фото- и графические работы и тексты А. Санникова.

Короткая строка, парадоксально-умозрительная образность (“и останется феррум в ее деревянных костях”), легкий матерок, серьезнейший трагизм — все признаки рок-поэзии.

Поэт старшего поколения, публиковавшийся в российской и украинской периодике, дважды премированный на поэтических конкурсах “Комсомольской правды”, автор трех книг лирики, издал свой итоговый сборник. Открывается он разделом “После исхода: 1991—2007 годы” — эти годы поэт прожил в Израиле. Основной стиховой прием здесь — прямое высказывание, но не публицистическое, а философическое.

“Название сборника обязано одному американскому фильму 50-х годов., сценарий которого произвел сильное впечатление на меня, семнадцатилетнего. Фильм, увиденный уже здесь (поэт живет в Америке. — А.К.), не больно-то мне понравился” (“Вместо предисловия”).

Сборник издан к 60-летнему юбилею поэта. Лучшее в нем — неожиданные сентенции: “Что чужбины может быть постылей? Разве что родная сторона”; точные наблюдения и безжалостные выводы: “Новый век. Мир не стал уютней, / Ропот глуше, дешевле хлеб. / Я декабрьский ребенок, и чуть не / Опоздал к дележу судеб. // Мне досталась не Доля, а долька, / Но, по мне, и она велика. / В этот мир я зашел ненадолго, / А торчу и бешусь века”.

Андрей Баранов, ранее публиковавший стихи под псевдонимом Глеб Бардодым, относится к той категории поэтов, которые развиваются медленно, но достигают высоких ступеней поэтического пути — если хватает времени, конечно. Начиная с прошлогодней подборки в “Знамени” (Глеб Бардодым. Мужская игра. — Знамя, 2007, № 6) это уже не средний поэтический мастеровой. Этот сборник он опубликовал под новым именем — своим собственным. Пожелать ему хочется научиться писать короткие стихи, концентрируя вокруг мысли или эмоции наименьшее количество слов. Хотя бы как в стихотворении “Четвертый автобус меня довезет…”.

Сложные и интересные стихи, продолжающие традицию авангарда 20—30-х годов ХХ века: отголоски раннего Пастернака (“Всем тиражом ушла гроза под нож”, “где брошены, как горсть песка в лицо, / летящие товарняки”), раннего Заболоцкого и зрелого Платонова (“Человек бурятский, сырой лицом, / серый лицом. Выношенный отцом / двубортный выглядел молодцом. / Выглядел на потом. Затем, / что перемена тел”) вырастают в немногословное высказывание посттрагического философа — книжка тонкая, но емкая.

Прозаическую часть сборника — короткие философичные рассказы, в основном из молдавской жизни, — открывает эссе “О словах”. “Мир был наполнен ими, робкими и надменными, толстыми и надтреснутыми, вертлявыми и неуклюжими. Они держали ритм, обладали вторым темпом и третьим дыханием, напяливали старую шляпу, вышивали на пяльцах и ничего не понимали в навязанных им смыслах, а вернее — в том их тоскливом полууголовном кодексе, которого несчастное должно было придерживаться в повседневной жизни — в работе, на улице, в трамвае и магазине”.

Сборник оформлен прелестной графикой молдавского художника Сергея Самсонова, в 2004 году выигравшего первый приз на международной книжной ярмарке в Бухаресте в разделе “Детская книга”.

Книга стихов-благодарений и стихов-удивлений: восторг и абсурд жизни у Ирины Ермаковой всегда спутаны в твердый ком. “Самолет посажен. Христос распят. / Петухом пунцовым цветет гранат. / Я три дня училась в ташкентской школе, / я три ночи училась в ташкентской школе, / где по Цельсию +36 и боле, / и теперь ничего не знаю о жизни. // (…)”. Рассказы о себе перебиваются сбивающими привычное масштабирование сдвигами в иное сознание — человеческое, как в стихотворении “Скамейка” о визжащей немой девочке, которой на ночь дают пиво; и даже нечеловеческое:

Многие годы детский поэт и виртуознейший переводчик сложных книг, считающихся детскими: “Винни-Пуха”, “Алисы”, — занимался серьезнейшей взрослой работой — переводил Гете. Большая часть этого труда публикуется только сейчас, а ждал он публикации около 60 лет, в печать пробилась незначительная его часть. В приложение к 1 тому включены варианты переводов и собственные стихи Б. Заходера на мотивы Гете.

Второй, прозаический том — результат обработки компьютерного архива Бориса Заходера, более 2 000 файлов, собранных в единый книжный текст, структурированный по трем условным разделам: “Мой тайный советник” (размышления о Гете), “Как читать стихи” и “Об искусстве перевода”. Эти наблюдения и замечания — замечательный учебник переводчика поэзии: “Да, существует только один способ перевода, позволяющий переводить непереводимое, — это писать заново. Писать так, как написал бы сам автор, если бы он писал на языке перевода, в данном случае — по-русски”.

Книга в честь профессора Калифорнийского университета А.Л. Осповата включает статьи друзей и коллег автора, в основном филологов, занимающихся вопросами литературы XIX века, выходящими на проблемы других близких литературе и работающих на ее материале областей гуманитарного знания, как, например, статья В. Багно “Проблема самоидентификации и донкихотовская “идея” в России XIX века”. Завершают том составленные М. Велижевым “Материалы к библиографии А.Л. Осповата”.

“В жизни без хирургии не обходится. Жизнь то и дело производит ампутацию, отнимая привычное, дорогое, необходимое. На месте отнятого возникает пустота. Вернее, не пустота. На месте отнятого появляется боль, мука, память”. Воспоминания поэта охватывают в основном 1950—1970-е годы. Они воссоздают потерянный мир детства, юности и молодости из драгоценных мелочей. В “обогретости” каждой упоминаемой детали личным переживанием, в понимании бесценности банального, передающемся читателю, вся прелесть этой книги: “Ее лицо осталось для меня лицом нашей юности: пленительной, неповторимой, вероломной, полной тайных надежд и болезненных разочарований (какие еще банальности я упустила?)”.

Счастливые и несчастливые моменты детства и юности: отношения в семье, война, гибель мамы, непростые отношения с отцом — и становление пути из физиков в экономисты, из экономистов в социологи. “Главным, что руководило мною, был интерес к человеческой жизни и управляющим ею законам”.

Т.И. Заславскую всегда интересовали вопросы оплаты труда колхозников — о необходимости платить людям деньги, а не засчитывать трудодни была ее первая книга, с большим трудом прошедшая в печать в 1958 году. А в 1982 году Т.И. была в составе группы новосибирских ученых, пытавшихся предотвратить системный кризис экономики, доказывая, что он вызван не столько техническими и структурными, сколько социальными причинами. Доклад Т.И. на семинаре в Академгородке с главной мыслью о том, что “…сложившаяся в СССР система производственных отношений отстала от роста производительных сил и начала тормозить их дальнейшее развитие”, был засекречен, но похищен с семинара и опубликован за границей под названием “Новосибирский манифест”, что вызвало крупный скандал.

156-й выпуск (1960-й год) Военно-медицинской академии им. С.М. Кирова дал стране медицинскую службу Ракетных войск стратегического назначения, специалистов космической медицины и просто хороших врачей и ученых. Учителя автора, видные ученые, и его однокашники, ставшие таковыми впоследствии, предстают в книге в забавных ситуациях живой жизни, изложенных с таким юмором и благородством, которые в мемуарах нечасто встречаются.

Бывший вгиковец называет своих однокашников, то и дело поминаемых на страницах его книги арабесок (фикшн и нон-фикшн под одной обложкой), однокорытниками — с философским спокойствием и легким презрением убежденного неудачника, каковым являлся и Спиноза, предпочитая скромный труд независимого полировщика линз всем заманчивым предложениям родной еврейской общины… “Человек, обещавший написать рецензию на мою книгу, при встрече отводит глаза” — такая заметка вкраплена между наблюдений за странными и страшными существами, населяющими окружающий автора провинциальный пейзаж: старуха, женщина, собака здесь по-маркесовски метафизичны (предельно сущностны, лишены индивидуальности). “Стоит старухе войти в комнату, как искривляется пространство. Собака во сне рычит, когда она ночью проходит мимо нее в уборную”.

101-й километр — межа, за которой в СССР разрешалось селиться судимым. Таруса на этой меже — место, облюбованное бывшими политзаключенными. Книга Татьяны Мельниковой позволяет увидеть этот городок духовной столицей, где в разные годы волей судьбы собирались лучшие люди нации.

Энциклопедическое издание, построенное по словарному принципу, поясняющее происхождение романных реалий, используя массу биографических сведений. Например, из статьи о собаке Пилата мы узнаем не только версии происхождения ее имени Банга, но и семейный анекдот: когда у Булгакова был пес Бутон (так звали слугу Мольера), Л. Белозерская в шутку повесила на входной двери под визиткой М.А. карточку с надписью “Бутон Булгаков, звонить два раза”, что чуть было не вызвало финансовые осложнения: фининспектор решил, что у писателя живет брат.

Издание снабжено богатым иллюстративным материалом и аппаратом: хроникой М.А. Булгакова и краткой библиографией булгаковедения, именным указателем, указателем произведений, на которые по ходу работы ссылаются авторы.

Галина Бениславская прожила всего 29 лет — в 1926 году она покончила с собой на могиле Сергея Есенина. История любви петербургской экзальтированной девушки, в 1920 году работавшей секретарем ВЧК и любившей посещать поэтические вечера, а вскоре ставшей гражданской женой поэта, — изложена с редкой для этого жанра фундаментальностью. В основе книги — более 400 единиц архивных материалов из архива Г.А. Бениславской, завещанного ею подруге, А.Г. Назаровой, впервые вводимых в научный оборот.

Литературная биография такой важной для понимания русского модернизма фигуры, как Дмитрий Мережковский, — задача очень непростая. Автор выбрал путь наименьшего сопротивления, делая акцент на религиозной составляющей этой сложной личности и не давая оценок характеру этой религиозности в разные периоды его жизни. Также не вполне добросовестно писать о брате Дмитрия Мережковского Константине, что он “оказался замешан в каком-то темном деле”, после выхода в 2003 году фундаментального труда М. Золотоносова “Братья Мережковские”, научная часть которого почти безупречна. Хотя, конечно, ЖЗЛ — популярная серия в глянцевой обложке… Но в последние годы внимание к ней повышается — соответственно повышается и уровень претензий.

Автор монографии справедливо замечает, что поздним периодом творчества Д. Мережковского научный мир почти не занимается и что относительно его эмигрантских трудов восторжествовало мнение эмигрантской же критики, что они малозначительны по сравнению с его дореволюционным творчеством.

На материале эмигрантского творчества Д. Мережковского автор доказывает, что его религиозно-философская концепция окончательно сформировалась только в эмиграции: изжив влияние Ницше, он стал христианским мистиком, его поздняя трактовка Личности, творящей историю, — целиком в русле идеализма Платона, и жанр философско-биографического романа-концепции сложился у него под влиянием диалогов Платона.

Интересное исследование жанра литературного портрета в творчестве Игоря Северянина. Д. Прокофьев находит, что отличительной особенностью северянинского литературного портрета было ассоциативное отражение себя в другом, взгляд на себя через описание другого. Словарь содержит 502 имени литераторов, встречающихся в текстах поэта. Он не претендует на полноту ввиду слабости библиографической базы публикаций Северянина в периодике, тем не менее это весьма полезный справочник. Обширное Приложение содержит ряд дополнительных биобиблиографических и иллюстративных материалов.

Сборник неровных по научному уровню сообщений. Например, ноу-хау Д.Д. Николаева, автора заключающей сборник заметки “Замеченное поколение”, — назвать “незамеченное поколение” (В. Варшавский так назвал второе поколение первой волны эмиграции) замеченным на основании того, что “Это поколение, на которое нельзя было не обратить внимание”.

Литературный критик, иногда выступающий как социальный философ, в данном издании утверждает, что существует такой особый культурно-антропологический тип — ярославец, о котором “до странности мало сказано и написано”. Эту странность было решено преодолеть: “Ярославец подобен ртути. Он легок на подъем, ему нетрудно сменить среду обитания, расстаться с привычными пределами существования. В восприятии окружающих (калужан? курян? — А.К.) это непоседа, перекати-поле, который иногда чувствует себя чужим на родной земле”. При всей научной сомнительности данного труда, обращенного в основном в историческое прошлое, читать интересно.

Константин Глинка и Игорь Южанин — литературные имена поэта-юмориста, публикуемого в сетевом альманахе “Лебедь”, который под настоящим именем пишет статьи по электротехнике.

Сделав обзор известных автору теоретических работ, он делит содержащиеся там гипотезы происхождения шутки на истинные и ложные, принимая позицию Т. Гоббса, что юмор всегда направлен на достижение превосходства над окружающими; а затем методично доказывает, что юмор не менее важен для продолжения рода, чем еда и секс, так что потребность шутить — среди основных инстинктов.

Дан Дорфман — старейший пользователь Рунета, один из создателей сетевой литературы. “Как сетератор я убежден, что настоящий сетевой текст — это текст, который вызвал интерактивную реакцию читателя. Это и есть основная причина приписки “и другие” в авторстве книги”. В книге — восемь глав, материал которых группируется в основном вокруг полемик о литературе, организованных DD на форумах сетевых изданий. Каждый текст автора окружен репликами, как в Сети, — разумеется, из всех постингов автор оставил только содержательные, опустив глупые и оскорбительные, которых на любом форуме большинство. Книга получилась и живая, и интересная.