Реваз Утургаури

Тропою огненной воды

Об авторе | Реваз Утургаури родился в 1954 году. Окончил Институт стран Азии и Африки при МГУ — историк-востоковед. Работал в МИД СССР. В 1983—1988 годах находился на дипломатической работе в Иране (Генеральное консульство СССР в Исфагане).

В настоящее время живет в Тбилиси, пишет детские сказки и летает на воздушных шарах. Является пилотом теплового аэростата и директором воздухоплавательного клуба.

Публикуемый рассказ — глава из книги “Путешествие по воюющей земле”, над которой автор сейчас работает.

Иногда нас награждали. Случалось, что даже вполне заслуженно. Награды бывали разные: ордена, медали, почетные грамоты, благодарности в приказе. Но была одна — необыкновенная! Ни до, ни после я про такую не слышал. В списке желаемых она стояла на втором месте после ордена с медалью. И называлась “съездить за водкой”!

В Иране, исламском государстве, в те годы действовал строжайший сухой закон. Употребление алкоголя приравнивалось к наркотикам. Наказание для обычного смертного — смертная казнь. Для дипломата — persona non gratа, что практически равнялось концу служебной карьеры.

Начальство в Москве и Тегеране понимало (сами такие), что требовать от нас “сухого поста” бессмысленно. Но обстоятельства — есть обстоятельства, поэтому предупреждало, что если что… в общем, “кранты” будут всем…

В этих условиях пили практически “все, что горело”.

Аристократическим напитком номер один, естественно, была водка. Ее небольшой запас (сколько можно утащить в чемодане?!) дипломаты возили с собой из отпусков. Она шла на вес золота (под день рождения, Новый год, 23 февраля, 8 марта, 9 мая, Октябрьскую революцию, в подарок другим дипломатам, ближайшим друзьям без диппаспортов), но, как ни тяни, очень быстро кончалась.

На втором (уважаемом) месте находился разведенный медицинский спирт. Но в Иране он шел на фронт, и достать его могли в ограниченных количествах лишь редкие специалисты, те, у кого имелись доверительные связи среди аптекарей. Эти контакты хранились в глубочайшем секрете, почти на уровне нелегальной агентуры.

В основном же потребляли некачественную “кишмишовку”, покупая ее у местных армян.

В отличие от тегеранских ребят, я находился в привилегированном положении. Консул — сам себе командир. А на местном уровне к тому же большой начальник.

На территории исфаганского консульского округа (половина страны, вся южная часть) располагались три крупных объекта советско-иранского экономического сотрудничества. Люди, в разное время — от нескольких сотен до нескольких тысяч, варили. Не на продажу, для себя. При этом использовали добротные сорта изюма и фиников, да еще с фантазией в виде различных ароматических “присадок” из чеснока, красного перчика, полыни, зверобоя, можжевельника, перегородок скорлупы грецкого ореха и т.п. А поскольку у многих высшее техническое образование и светлая творческая мысль, а под рукой почти неограниченная инструментальная база, то качество продукта — слеза!

Вот так! Поэтому лично я до покупки сивухи не опускался, ну и сам, конечно, ничего не варил. Только маркировал. Обычные сорта шли под этикеткой “Имамовка”, особые назывались “Консульский сбор” и “Консульская беседа”. Моих командировок в Тегеран друзья в посольстве ждали с нетерпением. Они знали: я не подведу. И я не подводил.

Общий литраж всего этого, выпитый в условиях сухого закона под страхом выдворения из страны и крушения карьеры, в течение пяти лет войны с воздушными бомбардировками, ракетными обстрелами, терактами и т.п., думаю, не удастся уравнять последующими упражнениями до конца жизни.

Но, о награде!

Дипломатическая работа состоит из многих разнообразных задач, всех не перечесть. Но главная — это сбор и аналитическая обработка информации. Все остальное вторично, сначала информация!

А для этого необходимо общение: встречи, беседы, приемы. Естественно, возникает вопрос их обустройства. Можно, конечно, сказать: “Приходите, господа, к нам в гости. Попьем чайку с бубликами. Чай у нас заваристый, воды улейся. Ну а потом, напившись кипяточку, вы расскажете нам про ваши секреты, а мы про свои не расскажем”. Можно, конечно, и так. Но почему-то за всю историю мировой дипломатии такое в голову никому не приходило.

Человека, от которого ждешь откровенности (или оплошности), надо к себе расположить, надо создать соответствующую его представлениям о комфорте раскрепощающую обстановку, чтоб информация из него если не рекой, то хотя бы “кап-кап, кап-кап”. Причем эту обстановку создавать надо постоянно, чтобы встречи с тобой ассоциировались в его сознании с радостным праздником. Здесь одним разом не обойдешься. Здесь процесс нужен.

Ну, вот мы и подошли к ней, родимой!

Но перед этим сразу оговорюсь: отвергаю любые заменители. Не пытайтесь (раз на Востоке) предложить, допустим, траву в кальяне. Это вызовет смех. И в прямом и переносном смысле. Один только вид рассевшихся на паркете дам и господ в вечерних туалетах в количестве сотни человек по случаю Дня вашей независимости чего стоит?! И вряд ли вам удастся из них что-либо выудить, с чубуком-то во рту. А уж надымят, будьте любезны, проветривать придется до следующего национального торжества.

И опять мы вернулись к ней, незаменимой!

И все бы теперь понятно, и все бы хорошо. Но вот незадача, где ее, милую, взять в исламском Иране?! Да еще в количестве, помноженном на дипкорпус и национальные праздники. Это же тонны!

— Как где взять — привезти!

— Каким образом?

— Да в багаже!

— В каком багаже?!

— В дипломатическом, он не обыскивается.

— А ну как все-таки обнаружат, это ж скандал на государственном уровне!

— А ты государство сюда не впутывай. Ты пошли пацанов, пусть они тащат.

— А ну как их зацапают, это ж не поллитра, ведь “кранты” же ребятам?!

— Да, действительно. А и хрен с ними, возьми добровольцев!

Съездить за водкой стояла длинная очередь!

Тяга была колоссальная. “Исламская действительность” подпирала так, что вырваться отсюда посередине года хотя бы на несколько дней мечтал каждый. Более того, особым ловкачам удавалось на один световой день смотаться в Москву повидать родных.

Дело было так: представительскую водку из МИД СССР направляли в Баку, где она ждала нас на складе азербайджанского МИДа. Из Тегерана до Баку курьеры ехали поездом. Там с помощью местных ребят, дай Аллах им здоровья, перепаковывали в картонные ящики (1,5—2 тонны), во что-то типа баулов. Получался личный багаж. Паковать надо было так, чтобы, если иранский носильщик при разгрузке “случайно” (такое бывало) долбанул тот баул об асфальт, он бы не звякнул, не булькнул, не завонял и, упаси Господи, не потек.

Обратно, чтобы “запутать следы”, шли морем до Энзели. Оттуда на машинах в Тегеран. Путешествие в оба конца занимало четыре дня. Разница между прибытием в Баку и отплытием назад составляла 1,5 суток.

Перед отъездом курьеров сурово предупреждали, что:

— они едут по собственной инициативе;

— по маршруту строго Тегеран — Баку — Тегеран;

— их появление (обнаружение) в этот период в стороне от указанного маршрута влечет за собой оргвыводы, вплоть до увольнения со службы;

— возможные проблемы на иранской границе являются их личными проблемами;

— выбор их кандидатур для этой поездки является результатом высокой оценки руководством их заслуг перед Родиной.

Курьеры понимающе кивали головами и лучистыми глазами смотрели в суровые глаза начальства. При этом все отлично знали, что из Баку ребята дернут домой.

В начале 1986 года, на третьем году службы, настал и мой черед. Ехать “за огненной водой” мне предстояло вместе с советником нашего посольства Филиппом Сидорским, большим умницей, спокойным, веселым, знающим жизнь и дело человеком. Поездка обещала быть вдвойне приятной.

Из Исфагана я должен был добраться до столицы, а там — с Филиппом на поезд и вперед! С собой до Тегерана я прихватил консульскую почту, дальше в Москву она шла с дипкурьерами.

В тот период война в воздушном пространстве Ирана приутихла. Иракская авиация временно перестала бомбить города. В воздухе впервые за долгие годы появились гражданские самолеты. Это событие радовало. Не надо тащиться на старой “Волге” пять—шесть часов через перевалы. Сел в “Боинг”, съел булочку, запил соком — и через полчаса на месте.

Вот это и была моя большая-большая глупость!

Контрразведка встала на уши! Столько лет диппочту возили на машине, и вдруг на самолете?! Неспроста!!!

Из Исфагана самолет вылетал рано утром. Было темно, часов пять. Я ехал в аэропорт по абсолютно пустому шоссе. Далеко впереди медленно катил какой-то трейлер. Поравнявшись, я начал обгон. Странно, он тоже увеличил скорость. Я поддал газу. И он поддал. Вот дятел… и я нажал до предела. Но старая консульская колымага, жми, не жми, больше ста не давала. А трейлер свободно выжимал сто пятьдесят и больше. В этот момент впереди вспыхнули встречные фары. По силе света это был трейлер.

То, что меня убивают, я понял потом. Совсем потом. В тот момент работал только инстинкт: с трассы не съехать, кювет выше метра, мчусь по левой полосе, справа в ту же сторону на той же скорости гонит здоровенная фура. И точно такая же летит навстречу. До лобового удара совсем чуть-чуть, метров сто! Я — по тормозам! И тот, который справа, по тормозам! Не успеваю! Сейчас конец!

До сих пор не знаю, как случилось?! В последний момент я крутанул руль и крылом “Волги” долбанул мчавшуюся справа фуру по переднему колесу. Грузовик завалился набок и перевернулся. Я успел проскочить в освободившееся пространство. Встречный трейлер, не останавливаясь, вихрем пронесся мимо.

Первая мысль, когда остановился, была: я убил людей! Выскочил из машины, побежал назад, забрался на опрокинувшийся грузовик, открыл дверь кабины. В глубине что-то шевелилось.

— Вы живы?

— Живы, — раздался голос. Из кабины с трудом вылезли двое. Один маленький, тщедушный, руки трясутся — водитель. Второй тоже невысокого роста, но крепыш, одет в защитную форму без знаков различия — пассажир.

С момента аварии не прошло и пяти минут, когда со стороны города по пустому шоссе с включенной мигалкой (!) к нам подкатил жандармский патруль. Вышедшие из джипа офицеры с удивлением посмотрели сначала на живого меня, потом на опрокинутый грузовик.

Я уже начал кое-что соображать. Было ясно, что жандармскому патрулю, шедшему практически вслед за мной, в это время суток на этой дороге делать нечего. Было ясно, что этих парней направили сюда для оформления “результатов” ДТП, и, судя по их глазам, ожидали они совершенно другое. И еще было ясно, хотя и неожиданно, что увиденное их не опечалило, а скорее наоборот, но речь шла, естественно, не о личных ко мне симпатиях, а об антагонизме между ведомствами.

Оформление “происшествия” не заняло времени. Я просто показал свое удостоверение личности и дал визитную карточку. Протокола не оформляли (это, кстати, тоже показатель), у пострадавших почему-то не оказалось ко мне претензий, хотя авария крупная и по всем положениям виноватым был я.

Уже рассвело. Вернувшись к “Волге”, я только сейчас увидел впереди на пассажирском сиденье застывшего с выпученными глазами, белого, как полотно, нашего завхоза, который должен был отогнать машину из аэропорта назад.

Удивительная все-таки штука, эта старая “Волга” — завелась и поехала. А тот, двадцатифутовый, остался лежать в кювете.

А завхоз, пока не въехали в консульство и не заперли за собой ворота, так и сидел, застывши с выпученными глазами.

В Тегеран я вылетел следующим рейсом в середине дня.

Добрался без приключений. В посольстве принял душ, смыл кровь из-под волос на голове, привел себя в порядок. Сдал диппочту, в которой находились бланки старых паспортов и хозяйственный отчет о списании трех огнетушителей и покупке новых (знали бы эти идиоты, за чем охотились!)* . После чего явился к руководству и бодро доложил о готовности выполнить любое ответственное задание. И получил инструкцию, что:

— еду по собственной инициативе;

— по маршруту строго Тегерана — Баку — Тегеран;

— мое появление (обнаружение) в этот период в стороне от указанного маршрута влечет за собой оргвыводы, вплоть до увольнения со службы;

— возможные проблемы на иранской границе являются моими личными проблемами;

— выбор моей кандидатуры для этой поездки является результатом высокой оценки руководством моих заслуг перед Родиной.

Я признательно кивал головой и лучистыми глазами смотрел в суровые глаза начальства. При этом мы оба отлично знали, что из Баку я дерну домой.

Это было замечательное путешествие. Я впервые своими глазами увидел, что наша граница действительно на замке.

На реке Аракс (тогда пограничной) стоял мост. Посередине моста — железные ворота. На воротах огромный амбарный замок. Три вагона и тепловоз стоят с чужой стороны. Тепловоз гудит, но не нагло, вежливо гудит. С нашей, не спеша, соблюдая достоинство, движется воин в звании рядового. В руках у него связка ключей солидного размера. Ворота открываются. Тепловоз медленно трогается: чух-чух, чух-чух. Воин запирает ворота. Все, приехали, Родина!

В Баку нас ждали. Билеты на самолет уже были куплены, а груз упакован в коробки и баулы различных калибров. Оставалось только пообедать, что, с учетом гостеприимства бакинцев, неизменно переходило в ужин, а не летать бы в Москву — то и в завтрак.

Если честно, я немного устал. Как ни храбрись, стресс был все-таки сильный, к тому же двое суток вообще не спал. Да еще волновался, попаду ли домой. Шел сильный снег, и гарантии вылететь не было.

Но вот, поздно ночью мы все же уселись в самолет. Разбег и взлет. Притушен свет, откинуто кресло, закрываю глаза. Осталось каких-нибудь три часа — и я наконец обниму своих — год не виделись.

— Уважаемые пассажиры, — в дверях салона появилась симпатичная стюардесса. Поверх формы на ней висела какая-то хреновина, напоминавшая грелку. — Отличные летные качества нашего самолета, — бодро звучал ее голос, — обеспечивают полную безопасность полета. Но мы пролетаем над водным пространством, поэтому под сиденьем у каждого из вас находится спасательный жилет. В случае аварийной ситуации наденьте жилет через голову и завяжите ремешки на поясе. Не надувайте жилет, до того, как покинете самолет, это затруднит выход. Оказавшись в водном пространстве, потяните за шнурок справа на нагрудной части жилета, и жилет надуется. Если он не надуется, то надуйте его ртом через клапаны надува, расположенные с двух сторон нагрудной части жилета. Если вы окажетесь в водном пространстве в ночное время, потяните за шнурок слева на нагрудной части жилета, чтобы загорелась сигнальная лампочка. Если лампочка не загорится, достаньте из клапана жилета сигнальный свисток и подайте сигнал бедствия. И я представил!

Мы навернулись с высоты десять тысяч метов прямиком в Каспий! И каким-то чудом остались живы! Я не стал немедленно надувать жилет (не дурак же), а сначала вылез из самолета в водное пространство, где в феврале при +4 по Цельсию через пару минут яйца начинают звенеть, как колокольчики. Дергаю за веревочку от насоса, а он, собака, не дует. Тогда беру в рот черную пипочку клапана, делаю “ф-у-у-у!” и надуваю половину жилета. Потом беру в рот вторую пипочку, делаю “ф-у-у-у!” и надуваю другую. Кругом ночь, и я дергаю за веревочку лампочки! Не горит, тварь! Тогда вынимаю из кармашка свисточек и посреди бушующей стихии, напыжившись, что есть мочи делаю: “Тр-р-р-р-р-р-р-р-р-р-р-р-р!”.

То, что произошло со мной дальше, назвать смехом нельзя! Я начал рыдать. Рядом, держась за живот, стонал Филипп. По лицу у него катились слезы. Через минуту трясся и ржал весь самолет. Заснуть до Москвы мне так и не дали.

День в Москве, как секунда, вечером в обратный путь.

Снова без сна. Только урывками. Слишком дорого время.

Утром прилетели в Баку — и сразу на пароход. Груз уже на борту, капитан — на мостике. Капитан — Джабир Мамедов, пароход — “Гурьев”. Они примерно ровесники, на двоих им в сумме около ста сорока лет.

И про того и про другого ходили легенды. “Гурьев” построили еще до Второй мировой войны, тогда он больше напоминал прогулочный катер. После войны его усовершенствовали: разрезали пополам и слегка удлинили. Говорить о его надежности, в частности плавучести, избегали. Тем не менее это было единственное пассажирское судно, курсировавшее в течение долгих лет между иранским и советским берегами.

Джабир Мамедов был морским волком. По Каспию ходил с детства, проделал путь от юнги до начальника Бакинского порта, а когда подошел возраст, получил под команду единственное в то время пассажирское судно, ходившее “в загранку”.

Седой капитан в белоснежной рубашке с галстуком, в отутюженном кителе и фуражке с вышитым “крабом” встретил нас радушно. “Вечером жду у себя, — сказал капитан — А сейчас прошу извинить. Начинается шторм. Выходим в море!”

“Ай, молодец! — подумал я, — Настоящий волк!” По молодости лет, мне и в голову не приходило задаться вопросом, зачем нам на этой лоханке выходить в открытое море в штормовую погоду?

Действительно, небо затянуло серыми тучами, поднимался порывистый ветер. Отдали швартовы. “Гурьев” отошел от причала. Берег стал удаляться. Отойдя от него на расстояние нескольких сот метров, пароходик замедлил ход и остановился, раздался звук опускавшейся якорной цепи.

— Чего это мы? — спросил я у пробегавшего мимо матроса.

— Шторм пережидаем, — ответил тот.

Двое суток среди здоровенных волн и проливного дождя болтался “Гурьев” на рейде вокруг якоря. Вблизи, на расстоянии вытянутой руки, поднимался и падал недосягаемый Баку. Зелено-желтые пассажиры — несколько иранских семей — не вылезали из гальюнов. Мы с Филиппом пили в кают-компании лимонную водку, которой угощал нас добродушный капитан, и слушали его морские рассказы. На третий день, когда шторм утих и мы продолжили путь, я спросил старпома (к этому времени я всех уже знал), чего нам не сиделось в порту.

— Понимаешь, земляк, — сказал старпом, — когда сидишь в порту — командировочные “ек”! А если успел выйти в море до начала шторма, командировочные “чик-чик, чик-чик”.

— А какие у вас командировочные? — спросил я.

— 2 руб. 47 коп. в сутки, — сказал старпом. — В валюте!

На следующий день мы пришли в Энзели. Отдых закончился. Начиналась работа.

 * То, что они искали, в портфелях я не возил, для этого есть голова.