Александр Агеев

Ну что ж, прошумели парламентские выборы, от которых никто ничего необычного не ждал. Победители были заранее назначены, аутсайдеры заранее отсеяны. Никакой интриги. Удивительно лишь то, что люди на эти выборы пошли (если верить, конечно, официальной статистике) в гораздо больших количествах, чем на предыдущие, где хотя бы тень интриги еще была.

А еще удивительнее, что почти стопроцентная явка была отмечена в самом проблемном углу нашей державы — в Чечне, да и на всем Северном Кавказе. Это что ж такое? Чуть ли не вчера стреляли (да и сейчас постреливают), а тут едва ли не рядами и колоннами — на избирательные участки?

Этому радоваться или этого пугаться?

Наверное, Рамзан Кадыров в Чечне — большой авторитет, но не до такой же степени, чтобы его приказа послушался весь недавно еще мятежный народ. Я догадываюсь даже, что он человек не бедный, но вряд ли настолько богат, чтобы купить 99% голосов.

Словом, какое-то “чудо на Тереке”…

В чудо такое плохо верится, особенно если за несколько дней до выборов прочитал декабрьскую “Звезду”, а там — две фундаментальные статьи про наш Северный Кавказ: Яков Гордин — “Черкесия — “Кавказская Атлантида”” и Павел Полян — “Коса и камень: конфликтный этнос в крепчающих объятиях советской власти”.

Гордин и Полян — люди серьезные, в легкомыслии по поводу поднимаемых проблем не замеченные, материалом своим владеющие, как мало кто еще.

У нас ведь в последние годы было много этакой “прифронтовой”, беглой и пропагандистской публицистики на северокавказские темы, да и ТВ рука об руку с кинематографом сильно стараются упростить тему. В какой боевик ни заглянешь, так там непременно есть “злой чечен” — изверг рода человеческого, садист и грабитель. А также торговец оружием и наркотиками. Впрочем, и ноу-хау в этом ремесле (кинематографическом) появилось — в свежих фильмах “злые чечены” ради своих черных замыслов вступают в союз с оголтелыми прибалтами.

Такой, словом, двоящийся “образ врага” отчетливо проступает.

Слава богу, Гордин и Полян не по этой части. Они разобраться хотят — с фактами в руках.

Гордин глубоко в историю залезает, Полян работает с материалом, который к нашим временам поближе, но в той и в другой статье много того, чего мы просто не знаем.

Статья Гордина с чего начинается? Приехал он в Майкоп и встретился с активистами общественной организации “Черкесский конгресс”. Они не террористы, они умеренные, но главная их цель — “добиться от федеральной власти признания геноцида черкесского народа в XIX веке”.

И вот что умеренные адыги (адыги — это одно из черкесских племен) рассказывают Гордину: “Освещение русско-кавказской войны в исследованиях большинства так называемых ученых представляет собой помесь сказок, научной фантастики и подтасовки фактов. То же касается и интерпретации сегодняшних событий на Кавказе. На адыгской земле ставятся памятники генералам, уничтожавшим наш народ, например генералу Зассу, который коллекционировал головы черкесов. Адыги разделены на своей исторической территории и проживают в пяти субъектах, за рубежом адыгская диаспора насчитывает около четырех миллионов человек, проживающих в пятидесяти странах”.

Активисты “Черкесского конгресса” хотят вернуть свой народ на родину — после того, как власть признает факт геноцида.

Куда вернуть? — спрашивает Гордин, и ему отвечают: в Краснодарский край, который не очень-то густо заселен. Тут сразу вспоминаешь Крым и его проблемы с вернувшимися татарами, и сразу как-то зябко становится — мало не покажется ни репатриантам, ни тем, кто очень уже давно занял их бывшие земли.

Вспоминаешь тут и Израиль с Палестиной. Никто ведь не спорит, что евреи имели право вернуться на свою историческую родину, особенно после Холокоста, который потряс весь мир. Но спокойно ли живется евреям и их соседям на святой земле? Формально мечта сбылась, а в реальности — многие десятилетия перманентной войны. Я не про то здесь, надо было или не надо было лорду Бальфуру в 1917 году провозглашать право евреев на свое государство, надо или не надо было ООН в 1948-м делить Палестину на два государства. Первая половина ХХ века вообще была временем фантастических решений, многие их авторы были политическими авангардистами. Или, если хотите, формалистами. Некоторые — авантюристами.

Случаются такие времена — пластичные, когда кажется, что пространство тоже пластично, что границы между странами (народами) можно прочертить по линейке — гляньте хотя бы на карту Египта, Алжира или Марокко. Но пластичные времена проходят, а реальные пространства с людьми, которые их худо-бедно освоили, остаются. Я уверен, что в “третьем мире” (а к нему относится и немалая часть бывшего СССР) все границы обозначены неправильно, за каждой из них стоит призрак если не войны, то жесткого противостояния.

Грубо говоря, великие державы (Россия в ХIХ веке была великой державой) долго еще будут должны всему остальному миру, который они сначала радостно разделили между собой, а потом позорно бросили на произвол судьбы. Теперь отгружают “гуманитарную помощь” и терпят погромы на окраинах Парижа или Лондона.

Гордин черкесам симпатизирует: “До начала 1860-х годов адыги-черкесы (наиболее крупные племена: шапсуги, абадзехи, натухайцы, темиргоевцы, бжедуги, убыхи) населяли обширное пространство от Черноморского побережья до Прикубанья. Восточнее проживали адыги-кабардинцы. Как и об античной Атлантиде, о “Великой Черкесии” существует много мифов, но есть и несомненная данность — пространство обитания адыгских народов было пространством богатой и своеобразной культуры. Это был особый мир, производивший сильное впечатление на европейцев. Мир безжалостно и — как теперь очевидно — неоправданно разрушенный.

Трагедия такого масштаба заслуживает изучения внимательного и объективного, ибо уроки, которые можно извлечь из происшедшего, более чем актуальны. Не говоря уже о таком немаловажном понятии, как справедливость”.

Ну что ж — русские войска планомерно и безжалостно уничтожали черкесов, выдавливали их с родной земли. Большая часть народа эмигрировала в Турцию. И что осталось? Почти пустыня. Гордин цитирует свидетеля: “Исчезли горцы, но вместе с ними исчезло их знание местных условий, их опытность, та народная мудрость, которая у беднейших народов составляет лучшее сокровище и которой не должен брезговать даже самый культурный европеец. Горцы прекрасно умели возделывать всякого рода орехи, хурму, яблоки, груши, винную ягоду и, несмотря на закон, угощали европейцев прекрасным вином. На юго-востоке занимались они хлопком, особый вид лебеды служил им для добывания селитры, а душистый мед тысячами пудов шел за границу. Их защитные насаждения вдоль рек, живые изгороди, лесные опушки кругом полей, древесные группы для затенения, воздушные силосы из листьев и ветвей — все вызывает одобрение агрономов. Веками выработанная система гигиенического режима для предупреждения от лихорадки, особый выбор мест для жилища, пользование водой, распределение работ по времени дня и по времени года в зависимости от вертикального профиля местности — все возбуждает удивление среди гигиенистов”.

Все это исчезло вместе с горцами. Где-то ближе к концу статьи Гордин меланхолически констатирует: “Российская империя лишила себя возможности обогатиться не просто лишними землями, но инкорпорировать своеобразную и мощную культуру, которая, сближаясь с русской культурой, обогатила бы ее представления о взаимоотношениях человека с миром, человека с человеком”.

Должен сказать, что у Гордина немножко идиллическое представление об империи. Ни одна империя того, чего он желал бы, не умела, отчего все они (империи) и погибли. Империи, главное, не умеют не оскорбить своих новоприобретенных подданных.

И вообще — представляю я себе, как Англия “инкорпорирует” “своеобразную и мощную” культуру Индии. Утопия. Задача была — подавить.

Другое дело, что и подавить до конца не получается.

Гордин сочувствует черкесам, но все-таки задает здравые вопросы: “Что было бы, если бы современная Ирландия потребовала компенсации от Англии за то, что в XVII веке Кромвель с неимоверной свирепостью подавлял мятежных ирландцев, применяя методы, которые можно уверенно охарактеризовать как геноцид? Что было бы, если бы сегодня Индия предъявила счет Англии за кровавое подавление восстания сипаев — в те самые пятидесятые годы XIX века, когда шла война на Западном Кавказе?”

Честно говоря, проблема тупиковая, выйти из тупика можно только политесно, что, немного помучившись, Гордин и делает: “Ничто так не оскорбляет сознание народа, как конъюнктурное искажение его истории. Об этом слишком часто забывают. Пример тому — разного рода празднования “добровольных вхождений”.

Путь к миру и справедливости на Кавказе лежит через историческую правду. В восстановлении правдивой картины кавказско-российского прошлого судьба черкесов — одна из наиболее тяжких проблем”.

Павел Полян политесом не очень озабочен — он дает хронику перманентной борьбы чеченцев с советской (и несоветской) властью, очень подробную и мало кому известную. Не было там спокойных времен никогда — разве что в эпоху сталинской депортации. Чеченцы всегда со всеми соседями и всеми пришлыми воевали — с казаками, с Добровольческой армией Деникина, с большевиками. Замечательно названа вторая главка этой статьи: “Бандитизм как профессия и повстанчество как призвание: чеченцы в первые годы советского безвластия”.

Подробную хронику событий Полян перемежает не очень-то политкорректными суждениями о горцах: “Горец, рассорившийся с местными авторитетами, покидал аул, уходил в лес, то есть становился абреком — изгоем-одиночкой и мстителем, чуть ли не насильно обреченным заниматься бандитизмом. Такая же судьба — из-за боязни кровной мести — была уготована и человеку, совершившему убийство. Участие в бандах, грабежах не только не считалось чем-либо предосудительным, но, наоборот, свидетельствовало о доблести горца и поднимало его в глазах окружающих. Предосудительным считалось лишь то, что могло уронить воинское достоинство горца-мужчины, — трусость, бегство, малодушие.

Так что и после окончания гражданской войны в горной части Чечни, Игушетии и Дагестана продолжали существовать крупные и мелкие банды, которые не столько терроризировали местных советских и партийных работников, сколько совершали чисто грабительские налеты на колхозы, кооперативы, магазины, поезда и, конечно же, на частных лиц, угоняли их скот, отнимали имущество и т.п. Но большинство бандитов составляли не абреки-изгои, а совершенно нормальные жители горских аулов, отцы и сыновья добропорядочных (в горском смысле) семейств”.

Никакого сочувствия Полян к героям своей статьи не испытывает — бандиты и бандиты, это профессия, образ жизни такой.

К концу статьи автор немножко спохватывается (уж очень образ горцев получается у него угрожающим) и тоже выруливает в политесное русло, но верится в его искренность плохо: “Большой ошибкой было бы представлять чеченцев (и ингушей) как феноменально прямолинейную, воинственную и безнадежно конфликтную нацию, ежегодно берущуюся за оружие. Им же свойственны и качества, прямо противоположные конфликтности, — например, поразительная горская адаптивность к навязываемым извне условиям существования (что помогло им и в изгнании)”.

Адаптивность — это да, этого не отнимешь. Вот, к примеру, будто бы стопроцентная явка на выборы.

А так думаешь — вот ведь был же Дальний Восток, Аляска, даже Калифорния. Почему не они стали источником национальных мифов, а Кавказ? Потому что там крови столько не пролили?