Александр Агеев

Что-то было все-таки нелепое и даже унизительное в недавней “рокировочке” ноябрьских праздников. Что-то страусиное — голову в песок, а все тылы беззащитны.Да еще и поляков мимоходом обидели. Главное, задача у начальства была какая-то туманная. Насколько помню, “многочисленных просьб трудящихся” в высшие инстанции на сей предмет не поступало, напротив, многие “трудящиеся” были такой метаморфозой очень недовольны. Что же двигало начальством, которое в последние годы подозрительно сильно озабочено историей? Желание ее переписать? Так сказать, “перекодировать” сознание населения в направлении положительных эмоций?

Что и говорить, события октября 1917 — время смутное, мифологизированное и идеологизированное с противоположных точек зрения, и черт ногу сломит в разных трактовках этого переворота: не то Ленин был главный, не то Троцкий (а до того и вовсе Сталин), не то немецкие были деньги, не то английские, не то стреляла “Аврора” по Зимнему, не то фейерверк безвредный запустила.

Словом, одна головная боль, разброд и шатания, вредные в эпоху стабильности споры и раздумья.

То ли дело — изгнание оккупантов из Москвы. Событие однозначное, никто не против, думать не надо, радуйтесь и отдыхайте. Можно даже на демонстрацию или на митинг сходить, если привычка осталась. Но с другими знаменами — вон их сколько появилось, лучшие дизайнеры страны трудились, рисовали.

Ну что ж, чем дальше, тем больше появится декораций и бутафории вокруг нового праздника, многие годы он таким и будет — бутафорским и декоративным. А 1917-й, пожалуй, навсегда останется некой занозой национального сознания.

Девяностолетие события не могло не быть отмечено разнообразной прессой — и документы новые появились, и версии, и даже анекдоты. Правда, грустные.

Вот, к примеру, ноябрьская “Звезда” отмечает памятную дату двумя публикациями: Валерий Шумилин выступает и впрямь с чем-то вроде анекдота под названием “Как надули большевиков”. История действительно смешная, хотя чего же смешного, казалось бы, можно найти в трагическом спектакле? Оказывается, можно, особенно если помнить о контексте. Первые дни начинающейся трагедии — это одно, а наш взгляд на нее из будущего — совсем другое. Шумилин пишет: “От великого до смешного, как мы знаем, один шаг. И так называемый “Великий Октябрь” здесь — не исключение. Достаточно известно, что многие жители Петрограда весело потешались над Октябрем, несмотря на грозную его сущность. И повод для смеха в первый же день после переворота дала сама “Правда”.

Там вот как было дело: работая над своим дипломным сочинением о поэтах “Правды”, студент Шумилин аж в 1957 году обнаружил в подшивках этой славной газеты “настоящую жемчужину”. Обнародовать ее тогда не стал, поскольку опасно было. Причем номер “Правды”, в котором эта жемчужина появилась, был тот самый — от 25 октября 1917 года. Исторический номер: “Но прежде чем о газетной “жемчужине” поведать, сперва несколько слов о самом номере “Правды”, возвестившем, как писали в советские времена, о так называемом “начале новой эры” в истории человечества. Поясню, что этот номер печатался той же ночью, когда большевики брали Зимний дворец, вступив в рукопашную с юнкерами, охранявшими Временное правительство. Уверенные в своей легкой победе, путчисты заранее свой программный номер газеты подготовили. Тут все одно к одному. И тенденциозно кичливая статейка Григория Зиновьева, трусливо скрывавшегося вместе с Ильичом до путча в шалаше в Разливе, и так называемое “Обращение к жителям Петрограда Военно-Революционного Комитета”, призывающее граждан города к спокойствию и самообладанию, поскольку “дело народа и революции в твердых руках”. Тон, однако, у новоявленных комитетчиков был не в меру угрожающий: “При первых попытках темных сил вызвать смуту на улицах Петрограда <...> преступники будут стерты с лица земли”.

Тут же и стихам место нашлось: “Для пущей торжественности “правдисты” не забыли и высокоидейные стихи, прославляющие переворот, не подозревая, какая “бомба” в них заложена автором”.

Стихи я тут приводить не буду, они длинные, скучные и пафосные, да и не в стихах было дело: “Оказывается, перед нами — акростих. Прочитайте-ка сверху вниз по первой букве каждой строки и посмотрите, что получится. А получится целая фразочка с большевистским акцентом: “Ми немецки шпион и провок”. Одно слово, правда, сокращено (то ли самим безымянным автором, то ли редакция газеты сократила и без того длинный “гимн”), но какое именно слово оборвано, догадаться нетрудно — “провокатор”!”

На следующий день, 26 октября, “Правда” напечатала: ““От ред.: Вчера редакция сделалась жертвой гнусной выходки автора, приславшего стихотворение явно провокационного толка, которое по недосмотру редакции было набрано”.

Хорошо звучит про редакцию “Правды”, которая “сделалась жертвой”, не правда ли? Простите за каламбур.

Жаль, что Шумилин так и не установил, кто же был автор этого забавного акростиха. Вряд ли в те дни он воспринимался очень уж смелым — свободная пресса, почти сплошь враждебная большевикам, продолжала выходить почти до середины следующего, 1918 года. И стихи там были — злобные, причем прямо адресованные врагу. А тут такая небольшая фигушка в кармане и только то дорого, что сама “Правда” обмишурилась, в самый исторический день попала в смешную ситуацию.

Очень скоро “Правда” станет не смешной, а страшной, после ее статей будут головы лететь.

Так что я бы афоризм, с которого начинает свою статью Шумилин, перевернул: “От смешного до великого — один шаг”. Один раз над “Правдой” посмеялись, зато потом она несколько десятилетий делала свое дело без особого юмора.

Вторая статья в “праздничном” блоке “Звезды” — Сергей Яров, “Риторика вождей: В.И. Ленин и И.В. Сталин как ораторы”.

Это уже не анекдот, это, что называется, “штудия”. Ни к первому, ни ко второму своему герою автор (казалось бы) никаких эмоций не испытывает. Их ораторское наследство — не предмет поклонения и не предмет обвинения, это просто материал для небольшого исследования, где речь пойдет не об идеях, а о словах. Вот Ленин, например: “Язык Ленина обычно меньше привлекал внимание исследователей, нежели его идеи и политические акции. Ленин не соответствовал классическому типу ораторов, для которых нормой были искусственный подбор красноречивых и афористичных сентенций, эффектные отступления, строгая логичность и последовательность изложения, расчетливо продуманная аффектация и тщательно выстроенная соразмерность каркасов речи. Перед нами par excellence — эмоциональные, торопливые и сбивчивые выступления, акцент на одной и той же идее, варьируемой вновь и вновь, хотя и на разные лады”.

Да-а, помню я ту его речь, откуда вытащили “учиться, учиться и учиться”, — это был шедевр косноязычия, повтор на повторе, ошибка на ошибке, хотя ведь все разрешенные тогда мемуаристы в один голос рассказывали, каким великим оратором был Ильич. И, наверное, не все врали. Что-то было: “Это можно скорее назвать своеобразной терапевтической практикой, посредством которой проходит высвобождение неприязни к идеям, людям и событиям, вызывающим всенарастающее раздражение”.

Словом, своего рода шаманом был Владимир Ильич, или, страшно сказать, прототипом нынешних рэперов. “Простота и однообразие ритма жестов, замеченных Н.К. Крупской в выступлениях Ленина, являлись своеобразным “внешним” отражением присущего ему стремления к тотальному упрощению всего словесного материала и его каркасов — синтаксиса, лексики, метафор, сравнений.

Упрощение — главный ораторский прием Ленина”.

Сталин тоже стремился к упрощению, но по-другому: “Если ленинским выступлениям была во многом свойственна некая “хаотичность” приемов упрощения, то о речах Сталина этого сказать нельзя. Упрощения у него всегда глубоко обдуманны, порой даже искусственны, и нельзя не заметить настойчивой и постоянной шлифовки весьма простых оборотов, выражений, сравнений”. Хотя Сталин был тоже своего рода рок-звезда (это не Яров, а я думаю, хотя цитирую Ярова): “Обратим внимание на самые характерные приемы Сталина как оратора. Один из наиболее распространенных из них — повторы одних и тех же слов, одних и тех же сочетаний слов, одних и тех же смысловых конструкций. Повторы часто связывали с катехизисной гимнастикой ума, усвоенной Сталиным еще в юности. Но манера Сталина не просто имитировала форму кратких вопросов и ответов. Она доводила этот прием до крайностей, аналоги которым подобрать весьма трудно”.

Словом, дельная статья, хотя и “не для всех”. Одно только непонятно: почему Яров цитирует многих отечественных и зарубежных специалистов, поминает ОПОЯЗ и неких не названных “формалистов”, но ни разу не называет имя Ю. Тынянова, написавшего в свое время очень даже важную для осмысления заданной темы статью “Язык Ленина-полемиста”?

Впрочем, ладно, — это я, заразившись стилистикой Ярова, впадаю в риторику, достойную защиты какой-нибудь занудной диссертации…

А эти две статьи, о которых выше шла речь, чем мне симпатичны? Тем, что революция помещается авторами в не совсем привычный контекст — комический или психолингвистический. Что-то понятнее становится.