Атлантида

Тихая, тихая нас обступает вода,
белые лотосы, сонные нереиды.
Только чуть слышно потрескивает слюда
солнечных пятен над крышами Атлантиды.

Наш пароход железный, само собой,
всё ещё на плаву, само собою.
Сколько ещё он продержится за чертой,
это уже не зависит от нас с тобою.

Перекури, не надо кричать — Земля.
Донного ила вёрсты да снег скрипучий.
Это железо не слушается руля,
мы проиграли борьбу за его живучесть.

Ангел мой, последнее оконце
в этом доме смотрит прямо в рай.
Видишь ли, моё заходит солнце.
Ты уж мне его не заслоняй.
Чёрный передел печали нашей,
чуя со святыми упокой,
выстроились, как бомжи за кашей,
в очередь, обиженные мной.
Будет нынче хлеба им и зрелищ,
будет им и дыма и огня.
Ты со мною вряд ли уцелеешь,
так лети и позабудь меня.

Я эту игру отыграл давно.
Зачем мне оно теперь —
— умение правильно влезть в окно
и выбить ногою дверь,
и око за око, и плотью плоть,
клин клином, глаза в глаза?
Но нынче, наверное, сам Господь
идёт под меня с туза.
Ему не спится уж много лет.
Играем. Мне всё одно,
кому придётся встречать рассвет,
уткнувшись лицом в сукно.
Я знать не хочу —
— под какой луной
и из чьего ребра.
Но эта женщина будет со мной,
покуда идёт игра,
по справедливости, под заклад
грешной моей души.
И сам я нынче как будто рад,
что карты не хороши,
что все они холодны, как лёд,
и лишь одна горяча.
Когда я сделаю первый ход,
коснись моего плеча.

У стен городов обречённых
движеньем космических тел,
играл он за белых и чёрных,
покуда с доски не слетел.
Но в поле, где пешку с размаху
поганой метлою смели,
на лишнюю порцию праха
уже не хватило земли.
Как сладко, ни нашим, ни вашим,
в чужой растворившись толпе,
очнуться, без вести пропавшим,
на узкой лежанке купе.
Покуда границы открыты,
и хлеб за рубли продадут,
и в тамбуре стёкла разбиты,
и медленно письма идут.
И, перемотав киноленту,
обратно кино раскрутить.
До самого спать до Дербента
и водки в Ростове купить.
И ближе к Москве похмелиться.
И, выйдя навстречу зиме,
на тёплую печь завалиться,
не в Вологде, так в Костроме.
С грехом пополам в этом мире
привыкнув к тому, что живой,
однажды е-2, е-4,
опять услыхать над собой.

Как механический соловей,
нота за нотою — все в копилку.
Только всё чище и всё сильней
звук, ударяющий по затылку.
Будет на что прикупить пшена,
если случится ожить в натуре.
Но это вряд ли. Прости, жена,
сиро и холодно в литературе.
Время державного скрымтымным,
от моря до моря всеобщей драки.
Что делать с ключиком золотым?
Открыты настежь мои бараки.
А то, что было, и то, что есть —
всё на распыл, на любовь и пьянку.
Это окупится, но не здесь,
если успеть раскрутить шарманку.
Чтобы молчание, чик-чирик,
сквозь шестерёнки, в щепу и кашу.
Наше дело — чесать язык.
Щёлкать клювом — работа наша.
Ради смеха и эха для,
чтобы на вытоптанной лужайке
после нас хоть потоп, ля-ля,
а не одни черепки и гайки.

На оба хром крыла александрийский стих,
Пора ему остыть и камнем лечь в ограду.
О, легкорукая, позволь венок сплести
И дому твоему, и городу, и саду.
И поселить в ветвях не птицу, а глагол,
Чтоб дольше помнить мог ушедший утром рано,
Как дикий виноград уступы стен оплёл
И окна сизые подёрнулись туманом.
Чтоб дольше помнить мог уснувший на снегу,
На ветхом ватнике, не ожидая чуда,
И город на костях, и сад на берегу.
Ведь ангелы за ним не прилетят оттуда.
Что ж, этого ему уже не позабыть
В махорочном чаду погони и побега.
В ворота постучать и попросить ночлега?
В ворота не стучать, ночлега не просить.
Законна власть твоя, гостеприимен кров,
И можно жизнь прожить вдвоём с одной тобою,
Но отпусти его, не всех нас упокоит

В сиянье дней златых пришедшая любовь.

Не всех нас опьянит воспоминаний мёд.
Есть и покрепче хмель, повеселее имя,
Но и рабов твоих иное рабство ждёт.

Так отпусти его и смилуйся над ними.