Ольга Бугославская

Андрей Кончаловский. Низкие истины. Семь лет спустя

Ближе к своему юбилею Андрей Кончаловский предложил новую, доработанную версию философской автобиографии “Низкие истины”, которая, по замыслу, дол-жна войти в состав будущей трилогии.

Открываешь книгу, во вступлении читаешь: “Что такое, как не сокрытие правды, “политическая корректность”?”. Вот, думаешь, наконец нашелся человек, который сейчас назовет все вещи своими именами. Однако, преодолев не одну сотню страниц, обнаруживаешь, что “беспощадная правда” здесь базируется во многом на предубеждениях.

Книга написана не ради художественных красот, поэтому остановлюсь на них вкратце. Публичные выступления Андрея Кончаловского, его документальный фильм создают определенные ожидания и в отношении книги: кажется, что автор должен хорошо писать и обладать узнаваемым писательским стилем. Берем один короткий абзац текста: “Мы жили…”, “В нашем подъезде жил…”, “Напротив Хмелева жил…”, “В соседнем подъезде жили…”. Следующий же абзац начинается со слов: “Геловани жил…”. Или тоже подряд: “Я … познакомился с ее чудными сестрами”, “Она чудесный человек”, “Отношения у нас неизменно оставались чудными”. Дежурные обороты встречаются здесь во множестве: “Он был чрезвычайно благороден. За сухостью скрывалась нежнейшая душа”; “Человек он был удивительный, образованный и обаятельный”. И опять, но уже о другом герое: “Он был чрезвычайно благороден”. Информативность нулевая: сказать “человек он был удивительный” — все равно что не сказать ничего. “Он был личностью. Если хотите, целой эпохой”. О ком это? О Михаиле Ромме? Об Андрее Тарковском? О Владимире Ашкинази? Неправильно. О Юлиане Семенове. Не прибавляют оптимизма и выражения: “В Москву я вернулся обожженный Западом”, “Но я уже был обожжен Парижем”. Особенно в совокупности с многочисленными восклицаниями: “Сколько у мамы было друзей, знакомых!”, “А сколько еще приезжало гостей!”, “Как замечательно спится в это время!”. Как будто слышишь голос Виталия Вульфа.

Приходится констатировать, что стиль основной части книги несколько бедноват. Подлежащее, сказуемое, дополнение. Подлежащее, сказуемое, определение, дополнение. Но, когда автор обрушивается на критиков, становится очевидным, что он может, если захочет, писать с огоньком: “В определенном смысле художнику везет, ибо, как правило, критические статьи печатаются на газетной бумаге, которую наш предприимчивый народ использует для заворачивания селедки или для иных гигиенических надобностей, хотя общеизвестна антигигиеничность подобного употребления ввиду вредоносности свинца, из коего льют печатные формы”. Что значит — задело человека.

Большой объем занимает перечисление знаменитостей. Рихтер, Шаляпин, Маяковский, Алексей Толстой, Врубель, Грабарь, Прокофьев, Эйзенштейн и даже убийца Лермонтова — все у автора где-то под рукой, в шаговой доступности. На страницах книги образуется “парад звезд”, цель которого в нем самом. Поэтому, вместо того чтобы испытать восхищение или элементарную человеческую зависть, вспоминаешь: “За завтраком… Канту?..”. Хотя понятно, что автор ничего не придумал. Люди злы. Если вы будете долго рассказывать о том, как вам повезло с тем-то и тем-то, как много замечательных людей входило в ваш круг, то неизбежно послышатся смешки.

Возвращаясь к отношениям автора с критикой, Андрей Сергеевич с гордостью рассказывает о том, что его фильм “Дом дураков” удостоился похвалы со стороны Лив Ульман и Джеральдин Чаплин. Отсюда вопрос, подразумевающий вывод: “После этих двух отзывов разве может что-то значить поток ругани и помоев, льющийся из уст родной российской критики?”. Ответ: может. Родная российская критика способна разглядеть “клюкву”, которую не разглядит ни Лив Ульман, ни Джеральдин Чаплин.

О чем автор рассказывает без преувеличения захватывающе, так это о кино. Невольно думается, что Андрей Сергеевич сделал бы большое благо, если бы написал самостоятельную киноведческую книгу.

Говоря о современном положении вещей в целом, автор констатирует, что массмедиа и телевидение убили кинематограф, что публику кино интересует только в виде аттракциона, что сегодня “упаковка важнее содержания”, что “большинству людей не нужна истина”, и так далее в том же ключе. По большому счету, магистральная тенденция эпохи, конечно, определена верно. С массмедиа, упаковкой и истиной дела именно так во многом и обстоят. Но, как и любое, наверное, обобщение, данные тезисы не учитывают большого количества деталей. Вследствие чего обобщения становятся не описанием реальности, а очередным мифом. Поэтому хотелось бы обратить внимание и на некоторые детали.

По поводу упаковки и содержания Андрей Сергеевич пишет: “Постмодернизму как явлению вполне достаточно новой формы”. На программке к спектаклю “Мисс Жюли” тоже можно было прочитать о засилье постмодернизма, которому противостоят художники, стремившиеся “понять человеческую душу”. Получается, что постмодернизм — это какая-то искусственно возникшая примитивная пустышка. Почему же так? Ведь, в сущности, постмодернизм — это разочарование. “Яркая обертка”, игра, возможные равнодушие и цинизм являются производными от этого всеобъемлющего и довольно-таки горестного чувства. Почему же это не имеет никакого отношения к человеческой душе? Судя по книге, сам Андрей Кончаловский не склонен к иллюзиям. Тем более странно, что искусство, которое основано на отсутствии иллюзий, ему до такой степени неблизко. Не говоря уже о том, что постмодернизм внутри себя неоднороден, варьируясь в диапазоне от Умберто Эко до Владимира Сорокина, от “Танцующей в темноте” до “Мулен Руж”. Неужели все одинаково не устраивает?

О большинстве современных зрителей Андрей Сергеевич отзывается как о некой массе, способной только на то, чтобы бессмысленно глазеть на тонущий корабль и впечатляться видом бегущих динозавров. Критиков называет паразитами, которые живут “за счет художника”. При этом “художник — любой! — это человек, увидевший нечто в мире, в человеческой душе … взваливший на себя тяжкий … труд — понять человека”. В общем, “Поэт и чернь”, “Поэт и толпа”.

Здесь хотелось бы поподробнее. Кто такой “поэт”? Из кого состоит “толпа”? Насколько плохи динозавры и корабль? И абсолютна ли ценность интеллектуального кино? Только не в рамках интеллигентского мифа, а в действительности. Насколько вообще можно рассмотреть действительность.

Итак, публика состоит из тех, кто в больших кинотеатрах смотрит “Титаник”, “попивая кока-колу и пожевывая попкорн”, и тех, кто у себя дома в одиночестве рыдает над Висконти и Антониони. Первых — подавляющее большинство, вторых — единицы. Первые — дураки и потребители, вторые — носители культуры. Образуют они два непересекающихся мира. Спрашивается, это — не миф?

Если человек не пересматривает каждый день Феллини или Куросаву, это совсем не означает, что ему их заменяет сериал про ментов. Андрей Сергеевич очень скептически отозвался о Тарантино и Ларсе фон Триере и выразил сожаление по поводу того, что молодые режиссеры не черпают вдохновение в фильмах великих мастеров. Здесь возникает очередной вопрос: фильмы мастеров не могут восприниматься сегодня как “возвышающий обман”? Например, образ проститутки Кабирии, “искра божественного света” в ее глазах? Вообще вера в каждого человека, в то, что “даже самую ординарную или заблудшую человеческую душу” озаряет божественный свет, — это действительное или желаемое? Много вы видели “заблудших душ”, озаренных божественным светом? В “возвышающем обмане” можно черпать вдохновение, но только до тех пор, пока не поймешь, что это все-таки обман. А вот если вдруг поймешь, тогда и покажется, что Тарантино, Гай Ричи и Кирилл Серебренников могут сказать о сегодняшней жизни, больше, чем, например, Феллини. Хотя не исключено, что потом, на новом витке, поймешь противоположное и захочешь вернуться к Феллини.

Зачем и почему люди ходят на те же блокбастеры? На самом деле, — по самым разным причинам. Не только в силу умственной ограниченности. Основная цель, конечно, поразвлечься. Может, это и ужасно, но иногда хочется попрыгать под простенькую песенку, почитать Акунина или посмотреть “Парк Юрского периода”. Если я не ошибаюсь, Константин Райкин как-то сказал, что Бетховен и Майкл Джексон — это музыка не для разных людей, а музыка для разного в одном человеке. Так и есть. Можно посмотреть “Титаник”, чтобы просто отдохнуть, и при этом оставаться поклонником Бунюэля и Куросавы. Никакой катастрофической несовместимости здесь не существует.

Зачем еще можно пойти на блокбастер? Чтобы посмеяться. Это совсем не последний мотив. Однажды я была в кинотеатре на каком-то голливудском фильме, где речь шла, пардон, о вампирах. Где-то минут через десять после начала зал стал неуемно хохотать. С разных мест стали раздаваться комментарии, отчего хохот нарастал, и в результате все прекрасно повеселились. То же самое произошло в моем присутствии несколько лет назад в Париже на фильме “Человек-паук”. Какое-то время в зале сидели тихо, потом начали хихикать, обмениваться остротами. Под конец все опять же так хохотали, что выходили из зала в слезах. Зритель, пришедший на коммерческий фильм, совсем не обязательно готов принять его за чистую монету. Это что касается “толпы” и “черни”.

Теперь, условно говоря, о “поэтах”. Если произведение не привлекает внимания публики, это целиком и полностью проблема публики? Конечно, зритель или читатель может стремиться к тому, что попроще, находиться в зависимости от рекламы, от предложения прокатчиков и продавцов. Но в то же время нельзя исключать, что и создатель авторского продукта мог чего-то не схватить или не суметь выразить. Об этом свидетельствует тот факт, что в природе существуют фильмы и книги, не относящиеся к вульгарной попсе и при этом имеющие популярность. Конечно, не такую, как Гарри Поттер, но тоже весьма внушительную. Если вспомнить, какие фильмы в последние годы становились хитами, то придется признать, что ими были не только “Годзилла” и “Кинг-Конг”, а еще и “Влюбленный Шекспир”, “Танцующая в темноте”, “Восемь женщин”, “Амели”, “Гудбай, Ленин”, “Страсти Христовы”, “Свадьба”, “Возвращение” и так далее. Если говорить об отечественной литературе, то некоторые сегодня, конечно, не читают вообще ничего, многие клюют на Донцову и эпигонов Оксаны Робски, но при этом публика Шишкина, Пелевина, Улицкой, Толстой, Славниковой тоже не так уж малочисленна. Не говоря уже о явлении мирового успеха Умберто Эко, Питера Акройда, Орхана Памука, Амели Нотомб и многих других. Из тех же, кто потребляет, скажем, Паоло Коэльо или Донцову, опять-таки отнюдь не все принимают их близко к сердцу.

Нельзя не согласиться с тем, что масскульт порождает уродливые явления, которые, в свою очередь, порождают новые уродства. Индустрия звезд и производство псевдокумиров имеет следствием жалких умалишенных фанатов. Но при этом, как мне кажется, тех, кого от Бритни Спирс, Тома Круза и Кэти Холмс, грубо говоря, с души воротит, сегодня становится не меньше, чем тех, кто выстаивает ночи под окнами “кумиров”. Закон не отменишь: чем мощнее действие, тем сильнее противодействие, чем активнее что-то навязывают, тем активнее же становятся протест и сопротивление. В том числе и об этом говорит широкий успех фильма Павла Лунгина “Остров”. Это ведь только кажется, что все сидят себе да смотрят “Кривое зеркало” с “Ночным дозором”, слушают шансон и читают светскую хронику. А потом выходит “Остров”, и вдруг становится понятно, сколько людей из широкой публики устали от всего вышеперечисленного, как оно им опротивело и как они ждали чего-то совсем другого. Иными словами, снять фильм, который ждет зритель, совершенно необязательно значит снять блокбастер или сериал про няню. А высокий рейтинг “Няни” еще не означает, что до публики вообще невозможно достучаться.

Оценки текущего момента, данные в “Низких истинах”, можно разделять. Однако существует, на мой взгляд, целый комплекс нюансов, недоучтенных автором, которые могут сформировать впоследствии новую тенденцию. Если доживем, конечно, поскольку, тут нельзя не согласиться с Андреем Сергеевичем: глобальные угрозы могут скоро сделать все наши переживания по поводу перспектив развития общества, мягко говоря, неактуальными.