Анна Кузнецова

Юбилейное издание, подготовленное к 70-летию Андрея Битова, включает новые авторские редакции романа “Улетающий Монахов”, отмеченного в 1992 году Государственной премией, и цикла петербургских рассказов “Дворец без царя”, получившего премию имени Бунина в 2006 году.

Умный издательский ход: герои премиальных сюжетов в амплуа авторов малого жанра. Антология представляет не романы, а рассказы и короткие повести премированных романистов, привлекая читательское внимание как к затененной части творчества неизбежных лидеров продаж, так и к коммерчески невыигрышным жанрам.

Предыстория такова: от скромного советского писателя осталось семь (предположительно) книг с типовыми советскими названиями, сильно действующих на людей — возвращающих им телесную или душевную силу, подменяющих память и т.д. (механизм этого действия описан на сс. 199—200). Стали складываться тайные организации читателей, называющих эти книги по-своему: Книга Силы, Книга Власти, Книга Памяти… Организации стали бороться друг с другом, добывая экземпляры книг, разбросанные по библиотекам постсоветского пространства, — всем хотелось заполучить всё собрание сочинений и посмотреть, что будет. Доходило до жестоких побоищ, напоминающих разборки криминальных группировок. Сами же библиотечные организации иерархическим устройством и составом участников, манерой их общения, дисциплиной и фанатизмом похожи на боевые организации народников конца XIX века или первые коммунистические ячейки... А вот история: молодому человеку с Украины от убитого вроде бы хулиганами дяди досталась в наследство квартира, которую он приехал продать, но в первый же день был втянут в бурную жизнь библиотечного подполья, поскольку в квартире дяди находилась Книга Памяти, вокруг которой группировалась Читальня; книгу попытались выкрасть, завязался кровопролитный бой…

Проза Михаила Елизарова, похоже, эволюционирует подобно прозе В. Сорокина: от скандальной эпатажности к интеллектуально насыщенной беллетристике.

Два цикла рассказов, “Год петуха” и “Via dolorosa”, складываются во внятное авторское высказывание о человеке: фантастическое он существо. В сюжетах первого цикла никакой фантастики нет, но рассказы эти исподволь подводят к тому, что во втором цикле фантастический элемент появляется уже в сюжете.

Сборник стихов и прозы, пришедший на редакцию с сообщением, что “многим книга понравилась”, и просьбой о профессиональной оценке. Увы, не порадую. Что касается прозаических опытов, то это — качественная журналистика: в художественной прозе выражения вроде “с тяжелым сердцем я направилась” возможны только в устах персонажей, характеризуемых через речь. Что до стихов, то их губит благонамеренность и отсутствие артистизма.

Сегодняшний день русского зарубежья. География — от Америки до Японии. Персоналии: Алексей Парщиков, Бахыт Кенжеев, Юлий Хоменко, Вечеслав Казакевич как поэт, Вадим Месяц и Юрий Юрченко как поэты и прозаики, а также еще с десяток более или менее профессионально пишущих по-русски людей. Наиболее уязвима, как всегда, поэзия — затесались откровенно графоманские опусы.

Конкурс молодых драматургов “Премьера” имеет статус международного, учрежден правительством Москвы. В сборнике пять пьес-финалистов + еще одиннадцать одноактных пьес, объединенных религиозной темой и составляющих единый проект — рискованный, надо сказать. И в той, и в другой части сборника самыми интересными мне показались пьесы, которыми разделы открываются: “Расстрел” Алексея Просекина, все понимающего о войне на Кавказе, и “Еретичка, клятвопреступница” Фредди Ромма — вариант объяснения тайны Жанны д’Арк.

Все стихи в одном томе, пять циклов: “Отмеченная зима” (1954—1965), “Пробрать до поляны” (1964—1970), “Время оврагов” (1970—1979), “Поле-Россия” (1979—1982) и “Все дальше в снега” (1981—2003). В названиях сквозит подобие сюжета и блоковские мотивы. В смысловые лакуны эллиптического письма, которое в принципе расшифровке не поддается, ключевой (и сквозной) образ поля подставляет какую-то твердь.

“Тысяча и одна ночь” Веры Павловой — это ее избранное, переписанное от руки и переложенное дневниковыми записями. Великолепное подарочное издание.

В новых стихах Веры Павловой интереснее всего новое — появление мотива старения и смерти. Сейчас, в переходном для нее женском и поэтическом возрасте, поэтесса осваивает тему осторожно, по возможности возвращаясь к прежней полноценной женственности, из которой выжала уже, пожалуй, все. Тем интереснее: достанет ли ей человеческой и поэтической силы освоить новый опыт с той же искренностью и отвагой?

Редко встречающаяся сегодня форма поэтического высказывания — большая монолитная книга стихотворений. В ней девять частей, но поэтическая мысль движется непрерывно, по трудноописуемой, но явно ощутимой логике развития. Мысль эта сложна, многоохватна, в ней сходится несколько измерений человеческого и поэтического бытия: историческое и актуальное, эпическое и лирическое. В самом общем виде это, наверное, размышление о поэте и поэзии в тесном сплетении с мыслью о России.

Большеформатный альбом в продуманном оформлении, обложка отсылает к изданиям китайской графики. Совместная работа поэта и художника по сотворению абстрактной выразительности из звуковых/цветовых пятен и брезжащего смысла.

Считается, что вещи и понятия не могут быть объяснены через себя же, только через обращение к другому. Что тавтология — это ошибка речи и сбой мышления. Елизавета Мнацаканова строит свою поэтическую речь на повторах, и выразительность ее стихов заставляет поверить, что в поэзии это не ошибка. Повторы замедляют движение фразы к логическому разрешению, в этих ретардациях возникает гипнотическая музыка, напоминающая древний ритуальный танец.

Вторая часть книги — выдержки из лекций, статьи и эссе Елизаветы Мнацакановой — музыканта и музыковеда, поэта, переводчика и литературоведа, автора рукотворных книг, сочетающих поэтический и визуальный образ в единстве творческого акта.

Сборник тщательно отобранных стихотворений, в котором яркие воспоминания о детстве переходят в размышления о литературном ХХ веке с экскурсами в век XIX. Филологи обычно пишут мертворожденные стихи — здесь не то, все стихи живые.

Книга, составленная самим поэтом незадолго до смерти. Специально для нее он написал вступительную статью под названием “Воззрение”, где изложил свою поэтическую мифологию, генеалогию и легендарную историю. “…Из меня повалили богатыри, герои, мужики, цари, солдаты, лежебоки, дети, старики, — и все это был один человек. Мир заполнили женщины, русалки, земля, небеса, долины, пустыни, поля, леса, горы, реки, деревья, кусты, ветки, листья, птицы, бабочки, пчелы, змеи, дома, храмы, свечи, иконы, облака, бездны, щели, дороги, камни, пыль, дымы, туманы, тени, звезды, поезда, колеса, обрывки газет, заборы, стены, окна, стекла, стаканы, стопки, бутылки, дождь, снег, и многое другое, и все в образах”.

Из написанного в последние годы — стихи 2001 и 2003 годов, 2002-й опущен. Не знаю, авторский ли это замысел, что итоговый сборник крупного поэта не имеет оглавления и им невозможно пользоваться, — но кому-нибудь придется книгу переиздавать.

Сергей Северцев (1924—1991) — переводчик-подвижник, увлеченный культурой Востока. Делом его жизни стало перенесение на русскую почву классической и современной поэзии Азии, Северного Кавказа, Восточной Африки, Индонезии. Индия была его особенной любовью: он переводил “Махабхарату”, “Рамаяну”, лучших индийских поэтов. Книга переводов индийской лирической миниатюры иллюстрирована графикой отца С.Л. Северцева — Л.Е. Фейнберга.

Оговорившись, что его работа не является официальным изданием, автор-составитель этих материалов к библиографии расшатывает их научные основания: например, основываясь на собственном чувстве значимости той или иной публикации для ее автора, он оговаривает право считать дебютом непервую публикацию. И решает обозначить эту самую значимую публикацию как “литературный дебют”. Так “литературным дебютом” оказывается книга Бахтина “Проблемы творчества Достоевского”… Тем не менее, несколько строк под именем каждого автора: первое выступление в периодике + все первые книги во всех жанрах, в которых автор выступал, — чем-то выразительны, и, при всех очевидных нелепостях, книжка получилась интересная.

Школяры эпохи русского модернизма создали “оригинальный “ученический Серебряный век” как отражение элитарной культуры взрослых” — автор этого исследования считает издание ученических журналов и сборников важнейшим инструментом вхождения детей в культурное пространство в контексте школы, а не вопреки ему. Школьная журналистика рассматривается в культурно-образовательном, социологическом и литературно-педагогическом контекстах, приложением даны материалы к библиографии школьной журналистики начала века. Очевидный недостаток у книги один: протокольный язык, который стал когда-то специфическим языком письменной научной речи. Но не писали так ни Веселовский, ни Буслаев, ни Потебня…

Цель издания — помощь студенту в овладении разными жанрами письменных работ, от конспекта до диссертации, и навыками построения научного текста. Плюсом этой книги является масса практических заданий, действительно обучающих целенаправленно формировать разные виды текстов. А минусом, наверное, то, что обучение культурной речи по пособиям само по себе проблематично. Культура письменной речи формируется сама, когда человек читает много, и отнюдь не пособия.

Передовица без подписи в центральной газете в сталинское время была нормой: кто бы ее ни писал, он был рупором воли “хозяина”. Образ такой передовицы слился в перестроечном сознании с рецензией на оперу Шостаковича “Леди Макбет Мценского уезда”, тоже напечатанной без подписи. Автор расследования авторства знаменитой рецензии показывает, как вокруг этой якобы тайны сформировалась практика эксплуатации сталинского имени в качестве товара. Основываясь на архивных материалах, он доказывает, что автор рецензии — ведущий публицист “Правды” Давид Заславский и никто другой. И горько замечает: “Едва ли изложенное здесь поколеблет “небольшую индустрию”; в нее, чувствуется, вложен большой капитал и ожидается многолетняя отдача”.

Лидер школы “Анналов” предпочитает исторический подход к изучению экономики остальным — теоретическому и статистическому, — поскольку не желает отделять экономику от истории: “…экономическая история мира — это вся история мира, но рассмотренная под определенным углом зрения: экономическим”. Как честный ученый он оговаривает свой выбор: “Оно (историческое объяснение экономики. — А.К.) не ошибочно, но нельзя сказать, что оно справедливо”, оговаривая также объяснение истории через экономику как взгляд безусловно односторонний. В первой теоретической главе вводится понятие “мир-экономика” (экономически самостоятельный и самодостаточный кусок планеты, представляющий собой сплоченное сообщество более мелких пространств) и описываются закономерности, по которым возникают миры-экономики и взаимодействуют с иными порядками: государством, культурой, военным движением… Затем теория поверяется практикой в следующих четырех главах: миры-экономики исследуемого периода описываются, анализируются и сравниваются. За точку отсчета берется Европа; миры-экономики двух Америк, черной Африки, России, Турции и Дальнего Востока рассматриваются в отношении к ней: согласии или противодействии. Поднимаются непростые вопросы возможности существования национального рынка и развития капитализма — последний Бродель отделяет от экономики и рассматривает как самостоятельное явление: торговый опыт и его развитие. Столь же непростые вопросы поднимаются в шестой главе и заключении: как соотносятся промышленная революция и экономический рост? Констатируя, что нет прогресса, за который не надо платить понижением благосостояния населения, что в жертву созданию базы для прогрессивного рывка приносится благосостояние двух человеческих поколений, что повышение благосостояния большинства людей приходится на застой прогресса — историк экономики приходит к выводу, что вскорости Европу и миры-экономики, пребывающие в согласии с ней, ждет тяжелый экономический кризис, который затянется на полвека, а то и век.

Мораль человека и генезис общества автор этой большой двухчастной работы, возникшей в пограничье психологии и социологии, связывает в единое целое отношениями причины и следствия. Первая часть затрагивает психологию морали, исследует происхождение и развитие этого феномена в биологическим и психологическом аспектах. Вторая — о том, как взаимодействие стереотипных моральных идей общественного сознания с независимыми идеями самосознания личности приводит к конфликту или согласию желаемого и должного у отдельного человека и тому или иному типу человеческой общности. Интереснее всего — заключительная глава “К чему ведет эволюция сознания и морали”, поднимающая вопросы ресурсосбережения, преодоления потребительской ориентации обществ западного типа и гармонизации отношений между цивилизациями в глобализирующемся мире.

Неудачный (в формулировке) подзаголовок имеет в виду не видЕние России и не зрение русских, а представления американцев о нашей стране. “Люди не способны увидеть и назвать явление, прежде чем для него созданы контекст и терминология”, — справедливо замечает исследователь американской политической риторики. Книга получилась умеренно антиамериканской — просто в силу односторонности взгляда. Параллельное исследование того, как российские ценности преломляют образ Америки, получится идентичным во многих аспектах. Таких, например, как тот, который автор подытоживает следующим образом: “…банальную человеческую глупость нередко принимают за макиавеллизм”.

Анализируя мировосприятие русских эмигрантов в Америке, Михаил Эпштейн рисует облик человека, который получается в результате культурной мутации русских американцев, или амероссов: “В России ценятся щедрость, открытость, товарищество, размашистость, удаль, самоотверженность. В Америке преобладает другой набор добродетелей: точность, обязательность, честность, деловитость, дружелюбие, терпимость, мужество. Амероссы смотрят на мир двумя глазами и потому способны воспринимать его выпукло. Но ничто не дается даром: в случае неудачного наложения проекций возможно культурное “косоглазие” — головокружение и тошнота двукультурия”.

Третья книга двуязычной серии “Параллельные тексты” (идея серии и оформления — В. Гыдов) объединяет тридцать пять эссе, имеющих отношение к заданному контексту, отобранных самим автором и структурированных по восьми разделам, последовательность которых складывается в сюжет и вызывает ассоциацию с древним эпосом вроде “Одиссеи”, только с героем, счастливо прижившемся на первом же острове: Пространство и время; Новый Египет, Новая Атлантида; Народ и держава; Поэзия хозяйства; Общество; Новый век; Иная жизнь, или Искусство прощания.

Собирая трактовки различий вокруг проблемы современности и справедливо замечая, что глобализация “существенно обогащает их динамику”, основное внимание автор уделяет проблеме универсальной человеческой коммуникации в условиях массового общества с плотным заселением, явившегося результатом резкого увеличения количества людей, населяющих планету. Социальные парадигмы коллективизма и индивидуализма сегодня в тупике: первый вырождается в братства, секты и прочие замкнутые локализации, второй — в экстремизм. Плюрализм, когда Другой становится для Я субъектом диалога, а не монологического вопрошания, выглядит выходом из этого тупика. Сегодня человечество пребывает в стадии перехода к постиндустриальному (культуроцентристскому, информационному) обществу с новой задачей — демассификации. И пособия, подобные этому, очень нужны.

Сборник исследований разных авторов по актуальнейшей проблеме обуздания экстремизма открывает статья С.А. Эфирова, нащупывающая концептуальные границы между толерантностью и интолерантностью: “Чтобы толерантность могла действенно выполнять свои функции противодействия ксенофобии, она должна включать существенные элементы нетерпимости к явлениям, в которых заложен разрушительный потенциал: к преступности, терроризму, ксенофобии, расизму, антисемитизму и т.п.”. В основной части сборника исследуется американский и европейский опыт противодействия ксенофобии, разбираются причины, по которым в России эти практики не вполне эффективны, и формулируются задачи, стоящие перед российским обществом.

Это издание можно вкратце охарактеризовать как словарь видных российских ксенофобов. Объясняя, зачем понадобилось обнародовать все эти имена и факты в таком контексте, составитель приводит цифры: за 2006 год в России “было зафиксировано 170 нападений на почве этнической ненависти. В результате 51 человек погиб, 310 пострадали” — и заявляет, что в построении гражданского общества особую роль играет фактор личности и весьма важна “позиция общественно значимых фигур, которые могут влиять на процессы в обществе”.

Однажды журналисты МК сделали провокацию: сочинили вполне дурацкий расистский сюжет и проехались по московским вузам для сбора подписей в защиту белых узников, терроризируемых темнокожим местным населением в вымышленной стране. Подписи собрали — и поразились невежеству и беззащитности перед расовой пропагандой самой образованной части российской молодежи. Было это десять лет назад. А недавние интернет-опросы показали, что заметной силой в новом веке стали скинхеды, сегодня их собирает вокруг себя организация “Славянский Союз” (СС). Истории, мифологии и сегодняшним проявлениям праворадикальной молодежи, а также реакциям властных и правоохранительных структур на их деятельность посвящена эта книга.

Исследование российской журналистской практики в подаче этнической информации за последнее десятилетие с анализом проблем этнической журналистики и описанием методов их научной диагностики. Написано это хорошим языком, иллюстрировано множеством цитат и таблиц: “Динамика употребления некоторых слов и выражений в московских газетах в течение одного месяца”, “Интолерантные этнические идеи, зафиксированные в текстах публикаций городских газет за один месяц”… Приложением даны избранные выписки из газетных публикаций, выдержки из документов о правовых и этических основах деятельности журналистов и памятка для журналистов, освящающих этничность в СМИ.

Автор этой книги в 2007 году ушел из жизни (р. 1950). Был он кандидатом исторических и доктором политических наук, воином-афганцем и ликвидатором аварии на Чернобыльской АЭС, советником Правительства РФ и преподавателем этноконфликтологии в европейских университетах… Не менее интересной была его внутренняя жизнь: не вняв кантовскому призыву к разуму не выходить за границы доступного, он стал продолжателем той ветви философского мышления, которая называется “русский космизм” и связана для нас с именами Циолковского, Вернадского и других мыслителей, на которых А. Котенёв постоянно ссылается в своей работе, которую можно, наверное, определить как трактат о мировой гармонии. Подвижный Баланс Сущего, или ПБС, — это космос, целое, Вселенная, пребывающая в не всегда поддающемся изучению движении и универсальной взаимозависимости частей, вплоть до бесконечно малых. “Прорыв квантовой физики в совершенно неожиданные для научного метода явления, такие, как, например, “super-string”, когда невозможно установить различие между материальной субстанцией и с виду пустым пространством, в котором происходит квантовая жизнь (пустота-энергия), предполагает комплексные методы познания, а не только один, научный”.

Маленький штрих к вопросу о балансе сущего: пока я думала, какая книга станет в этой подборке 31-й, от менеджера АСТ пришло заманчивое предложение принять участие в “конкурсе материалов, посвященных” автобиографической книге гламурной дивы. Цитирую:

Пять шагов — и Вы в Париже!

1. Получите в пресс-службе АСТ книгу Лены Лениной “отЛИЧНОЕ”

2. Заявите о своем желании принять участие в конкурсе по телефону (…) или по электронной почте (…)

3. Сообщите о вышедшем материале до 31 октября 2007 года

4. Предъявите оригинал издания или PDF, запись радио или ТВ-программы контактному лицу в пресс-службе АСТ

5. Специальное жюри во главе с Леной Лениной выберет двух победителей, которые проведут weekend в Париже с Леной Лениной!