М.г. Владимир Строчков. Наречия и обстоятельства. М.г
Функционирует при финансовой поддержке Министерства цифрового развития, связи и массовых коммуникаций Российской Федерации
№ 12, 2024

№ 11, 2024

№ 10, 2024
№ 9, 2024

№ 8, 2024

№ 7, 2024
№ 6, 2024

№ 5, 2024

№ 4, 2024
№ 3, 2024

№ 2, 2024

№ 1, 2024

литературно-художественный и общественно-политический журнал
 


М.г

Владимир Строчков. Наречия и обстоятельства

Из глубин

Владимир Строчков. Наречия и обстоятельства. 1993—2004. — М.: Новое литературное обозрение, 2006.

Владимир Строчков уже привычно воспринимается как поэт филологический. Отчасти он и сам это декларирует, назвав первую свою книгу (стихи 1981—1992 гг.) “Глаголы несовершенного времени”, а вторую — “Наречия и обстоятельства”. Согласимся с Андреем Смирновым (“Ex-libris”, № 18, 2006) в том, что Строчков действительно “любит превращения слов, игру морфем, столкновение падежей”.

Но, наверное, если бы все ограничивалось только игрой со скрытыми и явными цитатами да лихой словесной эквилибристикой, не был бы Строчков столь любим и популярен, в том числе и среди людей, от нынешней поэзии весьма далеких. Но в том-то и дело, что он — поэт своего времени. Очень уж несовершенного времени.

Несовершенное время не любит пафоса, вернее, настороженно относится к тем, кто его присваивает. Человеку, говорящему о насущном и важном, приходится ерничать, чтобы его приняли всерьез. А Строчков говорит о вещах, несомненно, насущных и важных:

…там под ребрами блиндаж в три наката —
и задумчиво глядит из окопа
то ли зумчатым очком аппарата,
то ли скопческим глазком перископа.

Говорит в переговорную трубку:
— Я четвертый, я восьмой, как хотите,
но пора остановить мясорубку,
цели нет, отбой, огонь прекратите!

Наблюдаю только ориентиры:
столько с веслами невест, санитарки,
столько юношей с ядром, дезертиры,
канониры, женихи, перестарки,

столько пористых костей, скудных фактов,
столько перистых мембран, перистальтик,
облаков, диаспор, систол, инфарктов…
прекратите же палить, перестаньте!

Он поэт довольно сумрачных, я бы даже сказала, готических конструкций. Словесные игры — химеры на стрельчатом соборе:

Скоро, скоро гигантской медведкой из недр революции выползет
страшный Сосо Джугашвили,
и полезут из всех плинтусов и щелей тараканы, клопы, многоножки,
термиты, жуки, пауки, мухоловки и гниды…

Страшно? Пророчество задним числом все равно остается пророчеством, и любой крупный поэт немножко пророк, от этого никуда не денешься. Тем более без чудес и знамений жить как-то скучновато.

Мне прохожий рассказал с предосторожностями —
на базарах толкуют небывалое:
были, люди говорят, многочисленные
чудеса и знаменья удивительные.

Власть сочла чудеса недозволенными,
объявила знаменья противоправительственными,
толкования их злонамеренными,
толкователей же несуществующими.

Но знамения вещь сверхъестественная,
чудеса тоже вещь неизъяснимая…

Ожидание грядущих бед, а то и катастроф — один из постоянных мотивов книги. Строчков — из тех поэтов, которые обретают голос, говоря именно о катаклизмах — минувших или грядущих…

…Сочась
там протекает время. Тень Отца
ведет в туннель. “О, ужас! Ужас! Ужас!..”
Там зреют гроздья крыс, и туже, туже
сжимаются объятия Кольца.

Верней, его отсутствия. Порода
проедена. И жрет себя с хвоста
замкнувшаяся эта пустота.
Нет выхода. Там только переходы.

Апокалиптические интонации? — да, но одновременно и несколько ернические. Если обращаться к ветхозаветным образцам, то Строчков — не столько безумный Иезекииль с его по-босховски глазчатыми колесами и видением Храма, но, скорее, Иона, побывавший во чреве кита. Недаром одно из стихотворений так и называется — De profundis (из глубины). Иона, напомню, послан был Господом пророчествовать в Ниневию, попытался от этой опасной участи бежать на корабле, плывущем в Фарсис, во время бури был выброшен сообразительной командой за борт, проглочен “большой рыбой”, а воззвав к Господу и будучи “извергнут на сушу”, принялся за прорицания бедствий и призывы к раскаянию со рвением просто-таки невиданным (“И чтобы были покрыты вретищем люди и скот и крепко вопили к Богу, и чтобы каждый обратился от злого пути своего и от насилия рук своих. Кто знает, может быть, еще Бог умилосердится и отвратит от нас пылающий Гнев Свой, и мы не погибнем”). Скот во вретище, вопящий к Богу? Что-то тут не то — какой-то в этом есть постмодернистский душок, недаром некоторые библеисты полагают Книгу Ионы позднейшей пародией, по недоразумению включенной в корпус “Пророков”. С другой стороны, быть может, Иона пророчествовал во времена, в чем-то сходные с нашими? Когда только так, не вполне серьезно, и можно было всерьез разговаривать с людьми?

Нет, ненадежно это все, неустойчиво.
Да, неустойчиво все это, ненадежно.
Тучных коров норовят снова сожрать тощие,
снова над Иерихоном трубят, аж слушать тошно.

Нет, чрезвычайно все это положение.
Да, положительно, все это чрезвычайно.
Недаром готовится явное жертвоприношение —
даром что будет оно от жертв сделано тайно…

Иона, надо сказать, нашел такие слова, такие Глаголы Несовершенного времени, что жители Ниневии покаялись и обратились. Господь город помиловал. Тем не менее Иона “сильно огорчился этим и был раздражен” — обещая кары на головы горожан, он выступал от лица Господа — ныне же, выходит, Господь отступился от него?

Что ему оставалось? Удалиться в пустыню и погрузиться в сон под развесистым растением…

СНиП. Шнапс. Снурре.
Сноп снов. Снусмумрик.
С нас вымрик.
Сонм. Сумрак.
Самый сон — кого?
Самисен и кото.
Происки Кокто.

Поэт надвигающейся беды чувствует себя в некоторой растерянности, когда ничего не происходит. В отсутствие внешней угрозы на первый план выходит иной, метафизический ужас, защититься от которого можно только иронией, игрой, словесной эквилибристикой — бесполезной, безнадежной, а потому особенно отважной. Совершенно необязательно знать о планах Господа относительно Ниневии, чтобы понимать — обречены все. Так или иначе.

Да кто сказал, что весь я не умру?
Что все мы не умрем? Хотетели халявы,
игратели в крапленую игру,
недодождемся мы посмертной славы,
но все развеемся, как облак на ветру,
накрапывая мелкую муру,

(и в этом — (только в этом) — будем правы).

Что остается? В почти напрасной надежде ждать божественного глагола или хотя бы намека на него. Намека на присутствие чего-то высшего. Смутного обещания — “все будет хорошо”.

Я почувствовал время — во мне; нет его вне меня.
Вне меня — неподвижность, тепло, тишина, паутина,
неизменная, полная вечность на все времена,
бесконечная сеть, золотая слепая путина.

Поезд тронулся, словно летучий голландец, а я
ничего не заметил: внутри золотого органа
плыл, зажмурив глаза, и за веками, вечность тая,
все мерещилась мне та мерефа, та фата моргана.

Ни тогда, ни теперь обернуться, вернуться назад
я уже не смогу: есть бумага, перо и чернила;
нет того языка, на котором возможно сказать,
у Мерефы, под Харьковом, в тамбуре — что это было?

Что было дальше с Ионой? Проснувшись он обнаружил, что растение, под которым он спал, высохло и зачахло, и очень “из-за растения огорчился”.

Ага, — сказал ему тогда Господь, — ты огорчился из-за растения, которого не растил, “Мне ли не пожалеть Ниневии, города великого, в котором более ста двадцати тысяч человек, не умеющих отличить правой руки от левой, и множество скота”?

И это — единственный в Священной Книге случай, когда грозный Бог, стерший с земли Содом и Гоморру, повел себя милосердно. Как раз по отношению к тому городу, где проповедовал “несерьезный” Иона.

Ну, правда, нас числом поболе. Хотя правой руки от левой мы тоже не отличим.

А что я мог слепить, соединить?
Где мог привить какой-нибудь отросток,
перевивая с паутиной нить,
пробелы со словами и коростой

подсохшей речи залепляя суть
провалов между слов и неумело
латая дыры, верткие, как ртуть?

На фотоколлаже, открывающем собрание стихов, Строчков изображен с аквалангом.

М.Г.



Пользовательское соглашение  |   Политика конфиденциальности персональных данных

Условия покупки электронных версий журнала

info@znamlit.ru