Анна Кузнецова

Новый литературный опыт киевских писателей, которых не поворачивается язык назвать фантастами — они работают в реалистической манере так мастерски, что жанр почти не ощущается, а в фантастической так аккуратно, что вписываются в мейнстрим. В органичном синтезе фантастики и мейнстрима заключались их прежние опыты. Новый — в скрещении трех разнородных литературных основ: Каббалы в подтексте, “Игры в бисер” в сюжете и “Гарри Поттера” в градусе занимательности.

В одном провинциальном институте муштруют симпатичных, вполне реалистичных студентов, загнанных туда не вполне реалистическими способами, давшими им почувствовать: мир не таков, каким они привыкли его понимать. Результат обучения приводит их к новому пониманию самих себя как слов мировой Речи, которые должны звучать соответственно собственной грамматической принадлежности. Слово, как известно, — серебро, а молчание — золото: невысказанные слова превращаются в золотые монетки нулевого достоинства. Буквализированных метафор в романе достаточно, это делает его занимательным, но ненавязчиво. Поскольку по-настоящему занимателен — выписан с психологическими подробностями — сюжет становления личности главной героини и ее интеллекта, оказавшийся процессом очищения сущности от материи.

Переиздание романа, вышедшего в том же “Эксмо” в 2004 году и в литературном процессе практически незамеченного, поскольку в “нишу” высокой литературы Марину и Сергея Дяченко не смог поставить даже авторитетный Борис Кузьминский, в 2002 году издавший их “Пещеру” в своей легендарной уже олмовской серии “Оригинал” с грифом “Литература категории “А””. Слишком в этой нише тесно.

Поговорить здесь есть о чем. Эти писатели, прочно загнанные нашей анекдотичной “литературной жизнью” в “жанр”, — высококлассные прозаики-психологисты, которые делают интереснейшие вещи, значимые именно для литературы мейнстрима.

Новый роман Игоря Сахновского, о котором ниже, построен на том же приеме, фирменном у Дяченок: в психологической прозе высокого качества — единственный фантастический допуск. Экспертам премии “Большая книга” не пришло в голову, что текст от этого стал “неформатным”, — роман благополучно попал в шорт-лист. Может быть, дело в том, что книга вышла в издательстве, массовой литературой не балующемся, и внешний вид у нее пристойный? А в уста второстепенного, но важного в сюжете (поскольку именно ему даются разгадки тайн, над которыми бьются ученые, всегда копающие не там) героя “Армагед-дома” — писателя-фантаста Виталия Великова — неслучайно вложен прочувствованный пассаж о том, в какие обложки завертываются его книги, и вздох, что к этому надо относиться философски…

Уставший от жизненных тягот самоубийца остался жив после удара током, только стал получать ответы на все свои вопросы. Таким же образом, как приходили в голову вопросы, являлись и ответы, от банального “где взять денег” (в голову приходила цепь шагов до ближайшей криминальной заначки) до сейфовых кодов работников американского Агентства национальной безопасности и способов спасения собственной шкуры, а потом — свободы в сгущении жизненных трудностей нового уровня… У Игоря Сахновского — счастливый дар: остро развлекательный сюжет не мешает ему говорить все то же, что сказано в его лучших вещах: жизнь есть чудесная неправильность, которую люди безжалостно загоняют в доступные их сознанию рамки: ближние ориентиры, доступные цели, понятные стремления. Но — “…жизнь продолжает оставаться мучительно, издевательски непонятной, и он опять в ней что-то упустил”. Но — “…лишние вещи на самом-то деле гораздо нужнее насущных”. Но — “…человек не может жить без тайны. Она для него как второй воздух. Когда уже “все ясно”, жизнь заканчивается”…

Повести и рассказы, относимые к жанру хоррор, у Марии Галиной выходят за рамки жанра. Жанр тут используется для того, чтобы выразить авторское убежде-ние: мир непознаваем. Ее герои живут в мире без цивилизации, поэтому не страдают самоуверенностью, почему-то приходящей к человеку вместе с умением пользоваться электронными приборами. Они просто боятся неизвестности и мучительно гадают: как поступать в той или иной ситуации? Все вокруг человека — череда непонятных явлений. Никогда нельзя знать наверняка, как к ним следует относиться.

Дебютная вещь молодого писателя с подзаголовком “Детская фантасмагория здравого смысла” предваряется длинным стихотворением с заглавием “Пролог” (как ни странно, хорошим — если не считать нескольких неудачных строк), излагающим суть конфликта, на котором строится роман: злокозненный часовщик и его часы отняли у людей вечность, а дети, не знающие часов, когда-нибудь вернут ее людям. Второй пролог называется “Сказка про Дидектора” — обаятельная ерунда про директора школы с головой-глобусом, построенная по принципу “пластилиновой вороны” (что вылепится, то и будет дальше), которая будет иметь продолжение в середине книги. Ну и, наконец, роман о девочке Мицель, сбежавшей из поселкового детдома в город на паровозике, который был елочной игрушкой. Текст странный, мотивация этой странности — видение мира глазами восьмилетнего ребенка.

Этот текст в твердой обложке продуманного дизайна, отрекомендованный издательством как “гендерная штудия”, представляет собой увлекательную, с драйвом, местами выходящим на уровень Генри Миллера, историю полового развития некоего существа мужского пола, которое то и дело в своих излияниях цитирует поэтесс — все цитаты помечены сносками: “Поэтесса такая-то”. Заканчивается книга пламенным призывом к женщинам преобразовать мир путем отказа от мужского. Написано все это убедительно, призывы хоть и неожиданны, но изложены сильно, вот только метафорично как-то. Может, будет второй том с программой действий: выступаем такого-то, берем вокзалы, телеграфы и крупные издательства?..

Роман-миф о племенах дохристианской Руси, о временах, когда люди верили, что, если не позвать весну, она не придет, когда выраставшие девушки звонко пели, никого не стесняясь, и слушали землю, говорившую им, что делать дальше в жизни. Написано это на удивление нефальшиво — автор занимается древнерусской литературой как филолог, хорошо знает и любит фольклор, описание фольклорных игрищ — самые запоминающиеся страницы в романе.

Второй роман Ольги Озерцовой прихотливее по форме, чем “Веснянка”, он — о связи европейской древности и современности. Современные профессора и студенты учатся не только знать, но и понимать древность, которую они изучают. Они стараются почувствовать мир таким, каким он виделся людям, когда у зла еще не было имени, а были лишь образы: “…вы слышите топот тех орд: дорийцы, гунны, готы… Разрушенные дворцы и храмы, разбитые статуи”. “Вчувствование” в древнюю культуру далеко их заводит: “У истории не бывает сослагательного наклонения. А так ли это?”.

Ефим Гаммер — поэт и прозаик, создавший оригинальные жанры повесть ассоциаций и роман ассоциаций, в которых в основном и работает. Кроме того, он журналист, служит на радио “Голос Израиля”, ведет авторский литературный радиожурнал “Вечерний калейдоскоп”. У него богатая биография, в которой есть поистине удивительные моменты: он, когда-то выигрывавший первенства Прибалтики, где долго жил, по боксу, в возрасте 53 лет после 18-летнего перерыва вернулся на ринг и почти десять лет выигрывает чемпионаты Иерусалима. Он также серьезный художник, чьи работы удостаивались первых призов на международных выставках. Книга иллюстрирована графикой из цикла “Иерусалимские фантазии”, в которой прочитываются мотивы Мунка и Миро: оригинальный сплав экспрессионизма и авангарда, поставленных на основы еврейской культуры.

Повесть ассоциаций — это модификация лирической прозы: фрагментарно построенный текст, в котором внешние события — автобиография, история семьи автора — и внутренний мир лирического героя сложно, но естественно переплетаются, находя невидимые, но субъективно очевидные соответствия, выявляя причинно-следственные связи, действующие по невычислимой, но явно ощутимой логике. Основа новой книги Ефима Гаммера — роман ассоциаций, давший ей название. Это история странствий автора от первой родины — СССР — до последней, Земли Обетованной. Книга иллюстрирована авторской графикой и фотографиями из личного архива.

“В книгу вошли произведения, созданные только на североамериканском континенте, в основном за последние пятнадцать лет” — как все антологии, это издание прежде всего информативно, чем и интересно. Во-вторых, и это неожиданность, — качество стихов шестидесяти человек, пишущих в Америке по-русски, весьма высоко — составителям ли спасибо, или, может, тот факт, что живется всем этим людям в эмиграции непросто, заставляет их делать внутренний выбор в пользу высокой культуры.

Стихотворения 1991—2006 года. Философская лирика. Странно, но факт: язык философии не допускает ни единого лишнего слова, а философская лирика, как правило, многословна. Эта книга — о тех пустотах человеческой жизни, которые поэт обнаруживает уже в детстве, испытывая непонятную тоску. И которые он заполняет сам, открывая в мире дополнительное — поэтическое — измерение.

Валерий Трофимов, по-видимому, больше философ, чем поэт: открыв дополнительное измерение, он туда не уходит, а остается здесь, в мучительной рефлексии о бессмысленности и безвыходности непоэтической жизни.

Сборник избранного из трех предыдущих книг, дополненный стихами, названными “Из книги, которая пишется”. Сергей Васильев, человек литературоцентричный, вдруг прямым высказыванием поясняет, почему в свою вполне органичную “почвенническую” лирику он вставляет то цитаты из классиков, то их имена: “Кафка, Верлен, да вдруг / Рильке, Лорка и Фрост. / А как поглядишь вокруг / — Мир, как валенки, прост. // И в этой жизни пустой / Если что-то и есть — / Пушкин да Лев Толстой, / Короче, совесть и честь”.

В сборник вошли ранее выходившие книжки и стихи 2006 года, о которых можно сказать только то, что поэт по-прежнему не находит своему дару достойного применения, бродя по замкнутому кругу привычных образов и тем. Три стихотворения стоят особняком: “Темной влагой набухает сквер…” и “Когда отступает граница…” — полифонические стихи, где подтекст ведет свою партию глубины; “Изучая таинственный мир…” понравилось странностью поэтической мысли.

Прочитав этот сборник, я с удивлением осознала жанровую принадлежность этих хлестких, пряных, мучительных, очень современных стихов очень светского человека. Это — духовный стих.

Верится этим стихам, за которыми стоит молитвенное “Ты”, как-то безоговорочно, а после строк заключительного стихотворения: “Я хотел бы знать, / Почему Тебя больше нет, / Почему Тебя нет / больше” — особенно. Верится и обещанию, данному мадонне с силиконовой грудью и стволаминовой кожей:

Это тоже удивительная книга, основу которой составляет… гражданская лирика. Прочитав эти размышления о России, я отказалась от мысли, к которой пришла давно и, казалось, бесповоротно, — о невозможности гражданской лирики сегодня. Вот как здесь выражена мысль о том, что Россия — не Москва, к которой приходишь после любой вылазки в глубинку:

(Сон о раздвоении Москвы)

Не такой — значит, другой: пермский поэт Юрий Беликов — лауреат Международного фестиваля театрально-поэтического авангарда “Другие”, ведущий рубрики “Приют неизвестных поэтов” в газете “Труд”.

Миниатюры с примитивистским кругом образов и состояний — дом, сад, дождь, — но обязательно с личностным “сдвигом”, дающим поразительные образы:

Первая книга молодого (по всей видимости) нижегородского поэта, ранее нигде не публиковавшегося, представляет собой сборник из пяти больших циклов стихотворений и шести поэм. Из стихотворений мне больше понравились ранние (1995 — 2003 годы), наиболее свежие: “Я в зеркало из бинокля / Гляжу и играю в детство / Я этой страною проклят, / Я заживо здесь живу, // А люди здесь как дороги: / Жестокие и чудные. / И если здесь Бог найдется, / То странный какой мужик…” (Россия). Дальше появляется инерционность, чуждые влияния, замкнутость в кругу тем и проблем, не слишком интересных окружающим, но тем не менее — какое-то исходное своеобразие не пропадает и при этом. Всегда хороши стихотворения, посвященные умершему отцу.

В этой книжке нерифмованных стихов образ “барачного черного старого дома” по законам детского мировосприятия пересоздается в фантазийный космос. Соседей здесь зовут Сахар Рафинадович (Джафар Рафаилович?) и Вера Сарафановна, лирическая героиня слушает “Катюшу”, вспоминает маму и сестру, растит дочь, не переставая быть ребенком. В качестве недостатка можно назвать необязательность и поверхностность большинства стихотворений. Понравились “Здравствуй, Сахар Рафинадович из десятого подъезда…”, “От мамы остались очки да еще радиола…”, “Я мою в классе пол в футболке “Бони М””, “Мы сегодня напишем письмо Терешковой” и сама идея книжки. А больше всего понравилась графика М. Сосниной, которой книжка иллюстрирована.

Мария Тилло (Абрамович) (1977—2006) жила в Черновцах, окончила русское отделение филфака и аспирантуру Черновицкого национального университета, защитила кандидатскую диссертацию по поэзии Бродского. Признавала Бродского своим учителем, Мария писала оригинальные стихи, у нее вышли три поэтические книги: “Я” (Черновцы, 1998), “Alter ego” (Черновцы, 1999), “Терция” (Киев, 2005). Формальные поиски, свойственные молодым поэтам, поначалу уводят ее из ауры учителя, но преддверие смерти в стихах последних лет — возвращает к серьезности тона и строгости формы. У Марии был сложный недуг из тех, что делают стенку между жизнью и смертью тонкой, а человека, предрасположенного к вдумчивости, — поэтом:

Харьковский поэт Валентин Бунин (1964—2001), как я поняла из предисловия И. Лосиевского, в 37 лет покончил с собой. Судя по богатой самым разным опытом биографии и талантливым прозаическим миниатюрам, личностью он был неординарной. По мироощущению он был поэтом — старался проникнуть в суть самых трудных для постижения, хоть и самых наглядных вещей: жизнь, любовь. Поэтому писал по преимуществу стихи, неизменно оставаясь ими недовольным. Незадолго до смерти он написал короткое, но емкое стихотворение:

Факсимильное издание первых двух поэтических книг писателя, в советское время вынужденного заниматься пушкинистикой и запомнившегося советскому читателю романной дилогией “Пушкин в изгнании”. Первые стихотворения И.А. Новикова — младосимволистские, написанные в поэтическом диалоге с А. Блоком и А. Белым. Дорогостоящее издание, осуществленное на средства мценских меценатов, — одно из многочисленных проявлений культурной героики нашей провинции, которые мы всякий раз встречаем с удивлением и почтением.

Монография, посвященная неизученным аспектам творчества Ивана Новикова. Структурирована она по трем главам, посвященным соответственно поэзии, ранней прозе и драматургии И.А. Новикова. Исследователь ставит просветительскую задачу, надеясь привлечь внимание филологов к основному корпусу творчества И.А. Новикова. Это издание из тех, которые вроде бы для специалистов, но книгу легко прочтет любой читатель: предмет исследователю очень интересен, читатель сразу вовлекается в сопереживание.

Проблемы казахстанского книгоиздания обсуждались на “круглом столе”, по итогам которого выпущен сборник и написано обращение к правительству РК. Проблемы эти ничем не отличаются от российских: книжный рынок монополизирован издательскими монстрами, не заботящимися ни о чем, кроме сверхприбыли; книжная продукция грубо делится на два направления: лоток (остросюжетные и любовные романы) и салон (модная и экспериментальная литература); книги дорого стоят и доступны немногим, библиотеки не могут их покупать, отдаленные регионы скоро забудут буквы… Национальный элемент к этой картине добавляет немногое: книжный рынок монополизирован российскими издательскими монстрами…

Цель этого издания — поднять уровень провинциальной журналистики. В основе его — статья о зверствах нацистов над молодогвардейцами, опубликованная в газете “Вечерний Екатеринбург” в 2005 году, написанная с благими намерениями, но с массой фактических ошибок и неточностей, а также вымышленных кровавых подробностей. К ней прилагаются рецензия специалиста, где все эти ошибки разбираются, комментарий составителя с размышлениями о том, что важнее, точность детали или публицистическое воздействие материала, и документы: указы о награждении молодогвардейцев и фотографии 62 человек.

Расстрелянный профессор Ленинградского отделения Института истории АН СССР В.Н. Кашин (1890—1938) обвинялся в том, что он — меньшевистская лисица, умаляющая роль товарища Сталина в советской истории. Основу данного издания составляет стенограмма общего собрания сотрудников ЛОИИ 21 марта 1937 года, после которого он был арестован. Публикатор в предисловии объясняет, что взялся за публикацию этого документа потому, что хотел объяснить: люди, составлявшие цвет исторической науки, но кидавшие камни в безвинного коллегу, — не негодяи, а несчастные, попавшие в безвыходное положение. И боялся, что найдется другой публикатор — не умеющий и не желающий учитывать реалии страшной эпохи.

Видный французский политик времен Второй мировой войны, ставший президентом Франции в послевоенный период, в 1932 году написал эту навсегда актуальную книгу: “Можно ли считать окончательным нынешнее равновесие, пока мелкие хотят вырасти, сильные — господствовать, старые — продолжать существовать? Как стабилизировать границы и власть, если эволюция продолжается? Впрочем, предположим, что нации согласятся на время регулировать свои отношения на основании высшего кодекса, но будет ли достаточно утвердить нечто при помощи права, если его нельзя навязать?”. Пять глав на общую тему неизбежности войн: “О военных действиях”, “О характере”, “Об авторитете”, “О доктрине”, “Политик и солдат”. Первые три, как сообщает автор предисловия, — сорбоннские лекции Голля, читанные в 20-х. Полиграфический брак, к сожалению, не позволяет дочитать предисловие А.А. Кокошина.

Констатируя факт, что современному состоянию российского (и не только) общества не найдено достойного названия, а метонимически — по одной черте сходства — подбираются неудачные термины, отсылающие к известным истории обществам и волокущие за собой массу отживших реалий, Дина Хапаева предлагает свой термин — “готическое общество”. На мой взгляд, здесь та же ловушка: историческая готика — это одно, эстетика современного фэнтези и аморальность современного общества — совершенно другое, хотя бы потому, что, кроме химер, украшающих готические соборы, есть еще сами эти соборы, знаменующие совершенно иное состояние человеческого духа, чем сегодня, и совершенно иные методы преодоления кошмара, бушующего за границами освещенного разумом мира…

Не стоит, однако, зацикливаться на терминах — они всегда уязвимы. В книге же много верных наблюдений, интересных предположений и честных выводов: “Готическое общество питается мертворожденным телом российской демократии, не успевшей противопоставить себя советскому народовластию”.

Взгляд на большого писателя, “актуальный для нынешней литературной, культурной и академической ситуации” (анн.), — это представление о нем как о предпринимателе, знакомом с технологиями создания прозаических произведений и владеющем стратегиями достижения успеха на рынке данных товаров. В отношении к массовому сознанию всякий успешный писатель именно таков, и именно на позиции массового сознания “актуально” сегодня становиться науке: термин “творчество” в применении к писателю — это что-то из области атавистического провиденциализма… Думаю, издательству пора выделить в серию “Технологии” книги с “актуальным” взглядом на писателей. В начало положить извлеченные из “Научной серии” “Как Пушкин вышел в гении” А. Рейтблата и сборник “Империя N.”, а потом разобраться с проектами “Л. Толстой”, “Ф. Достоевский”, “А. Чехов” и им подобными рыночными феноменами. И не допускать в такие сборники устаревших трактовок писательства — таких, например, как рассмотрение мотива апельсинов у Набокова (С. Сендерович, Е. Шварц. Сок трех апельсинов: Набоков и петербургский театральный авангард), вписывающееся в актуальный контекст исключительно благодаря непреходящему успеху апельсинов на рынке продовольственных товаров.

Еще один взгляд на большого писателя, характерный для сегодняшнего дня: он, большой, у себя под одеялом — такой же маленький и чумазый, как и мы, в большой литературе не замеченные. Прия-а-атно…

Фотоальбом, подготовленный Финской Ассоциацией помощи людям с нарушением развития с финансовой помощью Европейского Союза, а также художником и фотографом Валерием Дегтяревым, призван заставить нас задуматься о справедливости обращения общества с умственно отсталыми людьми: если их некому содержать, они попадают в “психо-неврологические тюрьмы”, как назвал эти заведения автор предисловия Александр Мелихов: “Этим людям суждено просидеть на койках всю свою единственную жизнь”.