Владимир Цуканихин

Сеятель Пропалов

От автора | Я, Цуканихин Владимир Сергеевич, родился на Брянщине, в селе Козинка в семи километрах от ближайшей станции. Вырос в Брянске, ума набирался и жизнь постигал по всему Советскому Союзу. Успел побывать студентом, грузчиком, лесорубом, железнодорожником, строителем и машиностроителем, фарцовщиком и даже тунеядцем. Есть книжка, публикации в разных журналах и газетах на темы бытия.

Одна из достопримечательностей города Вязьма — увлечение его жителей коллекционированием с литературным уклоном. Зубной врач Кухарев собирает издания Пушкина и все о нем, кузнец Ваня Моховой — коллекционер Высоцкого, инженер Банчевский — поэзии Евтушенко и всего, что имеет к нему отношение. Зверев создал целую библиотеку фантастики.

Павел Никифорович Пропалов, “подсевший” на поэзию и житие Есенина, создал у себя дома его музей. Все, что зарабатывал, шло на приобретение экспонатов. В период их первоначального накопления жил он с семьей в самой маленькой комнате коммунальной, застройки еще сталинских времен, квартире. Стеллажи, шкафы, антресоли до потолка были забиты книгами, журналами, предметами быта есенинского времени.

Когда в середине семидесятых один из соседей получил отдельную квартиру, его просторная комната осталась за Павлом Никифоровичем. Думаете, разместился попросторнее? Как бы не так! Тут же “заболел” идеей создания в ней музея. Помог родной завод, который изготовил шкафы, витрины, провел соответствующее музею освещение. Семье же оказалось жить негде. К тому времени, когда Павел Никифорович заявил себя как серьезный просветитель, культурное явление городка, в распоряжении семьи Пропаловых оказалась вся квартира. Разумеется, и в ней вскоре стало трудно повернуться.

Потребность в площадях росла, поскольку пристрастие усугублялось обширностью — до необъятности — задачи, которую ставил перед собою Пропалов. Русская классика, литературная энциклопедия и БСЭ — иметь их дело чести серьезного книголюба; русские историки Карамзин, Ключевский, Соловьев — как же без них. Подшивки ведущих толстых журналов за десятилетия оттепели и до конца застоя. Разумеется, Пропалов мечтал владеть всеми прижизненными изданиями есенинских книжек; понятно, что к этому ему хотелось присовокупить все важные работы исследователей Есенина, включая роскошные подарочные, детские издания и книги-малютки. Все — до заметки о нем в бульварной газетенке. Книги всех русских поэтов, живших с Есениным в одни времена. Все марки и все конверты с его изображением, экслибрисы, бумажные и металлические деньги, которые были в ходу при его жизни, самовары, из которых пили чай в те добрые старые года… Конверт и марка не занимают много места, но разместить даже в просторной квартире полтора десятка пузатых самоваров не так легко и просто. А еще два патефона, куча пластинок, прялка, иконы, гора фотодокументов, видов родного города, его жителей, портреты Есенина, картины вяземских художников — каждый из них, как любители, так и профессионалы, считал за честь подарить музею Пропалова свою работу. Здесь собраны барельефы, бюсты-полубюсты, подсвечники, бубенчики и колокольчики, небольшой церковный колокол и даже крест с могилы Бениславской.

На какие же средства приобретались эти сокровища? Не мог же Пропалов купить их на зарплату фрезеровщика, хотя и высококлассного! Пропалов сам искал-разведывал, приносили люди, любившие Есенина, ценившие самого Пропалова, уважающие его пристрастие, а иные избавляясь от ненужного. Вяземские алкаши, чтобы сшибить на бутылку, несли ему экспонаты.

Вязьма — городок старинный, ему считается 770 лет, по упоминанию в официальной летописи. До XVIII века он был заставой, крепостью, опорным пунктом в войне со Швецией и Речью Посполитой. Позже город оказался на перекрещении пяти дорог, разбогател торговлей и пышно расцвел. Потом катками прошлись по Вязьме революция, войны — и все равно, как ни старались-рушили, осталось что раскопать. Все как к магниту притягивалось к Павлу Никифоровичу. Служитель памяти рязанского поэта стал еще и хранителем примет вяземской истории. В этом была жизнь Пропалова, его счастье.

Коллекционеров, как уже говорилось, на вяземскую землю щедрой рукою брошено. Относился Павел Никифорович к собратьям по благородной болезни снисходительно, даже покровительствовал, и уж ревности к ним не испытывал, они были просто коллекционеры, а он ощущал себя просветителем. Но в вяземской “берлоге” оказалось два одинаково крупных “медведя”. Причем второй известен более — не только за пределами Вязьмы и Смоленщины, но и всего Отечества — Виктор Евгеньевич Кулаков. Рядом с Вязьмой раскинулась Хмелита, в ней — дом-усадьба, дворянское гнездо Грибоедовых, которое Кулаков воссоздал из руин.

Неукротимый Кулаков, несомненно, человек талантливый. И главный его талант — это умение находить и зажигать своей идеей инстанции. Умел пробивать и добиваться. Задача облегчалась тем, что он москвич, а в Москве денежные потоки сходятся. Пропалова жгла несправедливость: почему на создание его музея, на сбор материалов никто гроша ломаного не дал, а на Кулакова институт работает, у него штат научных сотрудников, экскурсоводов, ему со всей страны документы, экспонаты шлют, деньги перечисляют по налу и безналу.

Возможно, “бедный коллекционер”, по понятным соображениям, несколько преувеличивает. Хотя в Хмелите он часто бывал, как не поехать, Кулаков такие праздники устраивает, такие наезжают люди, игнорировать — себя наказать. Но настроение ему успех другого “медведя” отравлял.

Однажды ко мне приехал из Брянска журналист и литератор Борис Каченовский. Показал ему Вязьму, познакомил, естественно, с Павлом Никифоровичем как главной нашей живой достопримечательностью, увлеченно рассказывал о значении Пропалова в жизни городка. Приятель решил остудить меня:

— Личность, несомненно, интересная. Но ты, Володя, скорее всего, преувеличиваешь. Как культурный феномен он интересен тебе да еще полудюжине таких же…

— Не веришь? Давай проведем опрос прохожих. Любых, первых встречных.

Мы шли по центральной улице, время было предвечернее и многолюдное. Стали спрашивать людей, не знаете, мол, что за Пропалов есть в вашей Вязьме и где он живет. Из десяти респондентов не оказалось ни одного, кто совсем не знал бы его. Почти все Пропалова знали как создателя музея Есенина, трое могли указать, где он живет. Результат опроса несколько повысил мнение господина Каченовского о вязьмичах.

Коллекционеры — люди разные. Среди них немало примитивных собирателей для количества, ради удовлетворения чувства собственника, заполняющих этим занятием пустоту дней своих. Пропалов же, коллекционируя литературные свидетельства Серебряного века русской поэзии, всю ее вобрал в себя. Он досконально знал все, что стоит за документом, книгой, фотографией, мог ответить на любой вопрос посетителей, прочитать лекцию по каждому экспонату. Разумеется, знал на память все поэмы и стихи Есенина, многое из поэтов его окружения — Блока, Уткина, Клюева, Маяковского, Кусикова, Шершеневича, Гиппиус, Белого, Иванова, Мариенгофа…

Но и это не все; даже те немногие коллекционеры, о которых стоит говорить всерьез, варятся в собственном соку, вращаются в узеньком кругу. Этой братии нередко свойствен примитивный эгоизм: соберу бесценные сокровища — и молчок, чтобы не позавидовали да не обокрали.

Пропалов особенный и среди них: секрет известности его не в феноменальной тяге провинциала к культуре, а в том, что не ждет, когда к нему пожалуют просветиться, — сам идет к людям. Он та гора, что идет к Магомету, и сено, которое само ищет лошадь.

Познакомился я с Пропаловым в конце семидесятых. В городском ДК наши дамы из отдела культуры проводили тогда “поэтические четверги”, мы с Павлом Никифоровичем оказались за одним столом. Зашел разговор о Булгакове, когда-то он жил в Вязьме, еще в земской, кажется, больнице работал, его здешняя врачебная практика легла в основу цикла рассказов “Записки врача”. Я признался, что “Записки” не читал. “У меня есть том Булгакова, — сказал Павел Никифорович, — туда “Записки” входят”.

В тот же вечер мы пошли к нему домой, и он дал мне с собой Булгакова. Нынешнему поколению не понять, что значит в семидесятые годы малознакомому человеку доверить ценную книгу. Мы же тогда их не покупали, а доставали, стоя в огромных очередях, переплачивая во много раз.

Пропалов жил в убеждении, что книги должны не на полках пыль собирать, а быть прочитанными многими. Его не раз “учили”, немало книг ушло с концами, но он не менялся. Где только не устраивал свои выставки: в школах, клубах и домах культуры, красных уголках заводов, возил в другие городки Смоленщины. Раскладывал книги, экспонаты, рассказывал. Адреналин и эндорфины получал он от возможности поделиться с людьми.

В самом начале 90-х, когда жилось голодновато, но задышалось вольно, мне захотелось создать у себя нечто вроде литературно-музыкального салона. Элита и прежде устраивала кухонные посиделки, но хотелось общаться в более просторном помещении, сидеть не на табуретках, а расположиться поудобнее на стульях, в креслах, на диване, перемежать беседы музыкой. Приходили учителя, журналисты, техническая интеллигенция. Разумеется, Павла Никифоровича я всегда приглашал заранее. Он высказывал интересные суждения и не упускал момента пригласить собравшихся в свою библиотеку и в музей. Для него главной целью было заманить “прихожан” в свой “храм”.

Чувствовал ли Пропалов себя счастливым, отдаваясь своей благородной страсти? И что получал взамен? Страданий Павел Никифорович хлебнул вволю. Договорился, к примеру, о выставке во дворце культуры, и пока в зале идет торжественная часть, он раскладывает в фойе свои богатства. Но тут подлетает администратор-устроитель и требует освободить зал для танцев. Такое происходило не раз и не два…

Но были и счастливые минуты. Однажды к Пропалову зашли из городской АТС: “Павел Никифорович, давайте мы вам установим телефон. Бесплатно”. “Да? А как это?…” “Вы у нас в красном уголке выставку устраивали, про поэтов начала века рассказывали очень интересно, хочется отблагодарить вас”. Установка телефона к тому времени стоила уже недешево, но куда дороже признательность — ею Пропалов не слишком-то избалован. Сколько можно копить? — услышал я в культурном департаменте, куда ходил просителем за Пропалова на предмет выделения ему в пределах города дополнительной площади для запасников. Потому что квартира, хотя трехкомнатная и не мышинонорочной застройки, но все же не резиновая — вместить пропаловские накопления не может. Дама слушала меня с видом мученицы: она уста-ала от этой головной боли по фамилии Пропалов, от его популяризаторской навязчиво-назойливой неугомонности: “Мы и без него любим Есенина!”.

Но Пропалов, собрав все прижизненные и посмертные издания Есенина и все, что его касалось, замахнулся на литературное наследие Твардовского, Рыленкова и других знаменитых смолян, а про сей предмет с полным правом можно сказать вслед за Прутковым: “Нельзя объять необъятное”.

Вяземский просветитель славился невероятной открытостью, за которую пришлось ему заплатить. Случилось это в мае 90-го. Был Пропалов в отпуске, ездил на Рязанщину, в Константиново на 95-летие Есенина, к выходным обещал вернуться. В воскресенье я зашел к нему послушать о впечатлениях от поездки. Вошел в квартиру и растерялся. У жены, Евгении Семеновны, под глазами черные круги, лицо — краше в гроб кладут. И Пропалова трудно узнать: передо мной был старик с потухшими глазами. С большим усилием, неживым голосом он проговорил:

— Ограбили…

Грабили его к тому времени уже не раз. Дважды исчезала коллекция монет — она была лишь приложением к основному содержанию музея, но и отдельно взятая могла бы составить гордость нумизмата. Но это ничему не научило ни Пропалова, ни простодушную Евгению Семеновну. После его отъезда в Константиново в дверь квартиры позвонили. Жена открыла и услышала: “Очень интересуемся творчеством Есенина, хотели бы посетить музей, вот приглашение”. Сунули ей под нос мятый билетик. “Павла Никифоровича нет дома, он на родине поэта”. “Да? Очень жаль. Мы проездом, позвольте хотя бы посмотреть”. “Ну, проходите”. Когда закрыла дверь, вежливо представились еще раз:

— Мы грабители.

Семеновна кинулась к двери, хотела поднять шум, но не успела. Молодые люди стукнули ее хорошенько, связали, в рот сунули кляп. Не спеша собрали иконы, пошарили по шкафам, упаковали кладь, чуть ослабили веревку на руках лежащей на полу хозяйки и предупредили:

— Книги мы не взяли, имейте в виду. До свидания. Через пять минут можете вызывать милицию.

И удалились.

Тут надо, видимо, упомянуть, что примерно за месяц до печального события по центральному ТВ показали репортаж из музея Пропалова с его участием. Юная ведущая восхищалась старинными дорогими иконами. Павел Никифорович ей про Есенина, про книги, а она свое: сколько эти иконы могут стоить? Видно, и накликала беду.

Евгения Семеновна ждала, что он станет кричать на нее, топать ногами. Но он сразу сник. Смотрит как замороженный.

Похищенные иконы — “Преображение Господне”, “Распятие” палехского письма, XVIII век, и жемчужина музея “Четыре митрополита” в серебряном окладе работы знаменитого московского ювелира — располагались в начале экспозиции, слева от входа. То, что находилось дальше: “Радуница” — первое издание, “Радуница” с автографом Зое Бухаровой, доброжелательной рецензентке Есенина, ветхие книжки символистов, имажинистов, издания начала века, деньги Николаевской эпохи, керенки, выцветшие фотоснимки — интересовали посетителей меньше.

Но угол с иконами — еще и неоновая подсветка там была очень удачная — привлекал к себе, притягивал взгляд. Сразу вспоминалось: “… Русь моя, родная, // Хаты — в ризах образа…”. Без этих икон музей потускнел.

Помаленьку пришел в себя Пропалов и принялся восстанавливать экспозицию. Но прежнего великолепия уже не было.

Поддерживали и утешали вяземцы Пропалова как могли. Городские власти распорядились поставить надежную сигнализацию, чем укрепили пропаловский дух. Доступ в музей не уменьшился, и открытости у Пропалова ничуть не убавилось.

Откуда он есть и пошел, Пропалов? В голодные послевоенные годы закончил Павел семилетку, потом “ремеслуху” — в провинции путь многих-многих. В положенную для любви пору встретил девушку, женился и был счастлив. Но недолго: история банальная — завела дружка. Павла оставила и вышла замуж снова, хотя была уже у них дочь. То ли сильно любил, то ли слишком был впечатлительным, но Павел беспробудно запил. Дошел до подзаборного состояния. Неизвестно, до чего бы он докатился, но в 61-м из Германии вернулась Евгения Семеновна, куда почти ребенком ее угнали из Вязьмы во время оккупации.

В Вязьме увидела совсем пропадавшего Пропалова, подняла его из-под забора, зародила в его душе идею. Угадала, что ему недостаточно жить будничными радостями. Павлу нужна цель. Ею стало коллекционирование. Евгения Семеновна не просто вернула его к жизни, но “подсадила” на этот наркотик.

И начал Павел Никифорович Пропалов создавать музей Есенина.

“Небом единым жив человек!” Сей постулат Андрея Вознесенского был верен в безбожную эпоху строительства рая на земле — для тех, кто умел давить в себе избыточные потребности, отдаваться только высокому. В первой половине девяностых реформы приземлили многих.

В 95-м Пропаловы по настоянию Евгении Семеновны приобрели в пригороде Вязьмы участочек. Заснять — вышел бы ценный кинодокумент: Пропалов, налегающий усердно на лопату, согбенный торс и укрощенный нрав. Бедный коллекционер возделывает свой сад. Евгения Семеновна весело щебечет, кидая картофелины под лопату, он — сосредоточенно сопит, не отзываясь на шуточки.

Завершилась земледельческая-землевладельческая деятельность семьи Пропаловых одной посевной и одной уборочной.

Заканчивая повествование о коллекционере-просветителе, попробую подвести итоги его жизни — предварительные, только предварительные. Получилось ли главное, ради чего он жил? Что вообще нужно создать, чтобы уверенно сказать: не зря коптил?

С незащищенным сердцем прошел по жизни Павел Никифорович. И осколки, и рикошетом, и прямые попадания снарядов рвали порою его сердце в клочья — он все равно не надевал ни латы, ни кольчугу, не заслонялся бронированным щитом. И так до нынешнего дня. Не знаю, насколько за годы неутомимой деятельности Пропалова люди через общение с ним впитали поэзию Есенина, но что прониклись явлением по фамилии Пропалов — бесспорно. В день его семидесятилетия зал на пятьсот мест, где отмечали юбилей, был полон. Звучало много благодарственных речей. Юбиляр спустился со сцены и пошел по залу, по рядам. Пожимая протянутые руки.

Пропалова объявили Почетным гражданином Вязьмы. На его юбилейном чествовании я убедился, что Вязьма, благодаря его подвижнической деятельности, стала одухотвореннее и добрее. Ему удалось улучшить мир, хотя бы очерченный границами Вязьмы.