Александр Агеев

Когда мне показывают по телевизору пышные заседания Общественной палаты или встречи президента с ее членами, я начинаю чесать в затылке и смутно что-то вспоминать из не такой уж и давней истории нашего государства, а конкретнее — из истории сотрудничества “общественности” и власти. Иногда общественность брала на себя инициативу, иногда власть решала, что в данный исторический момент недурно было бы опереться на общественность для решения той или иной проблемы. Кончалось всегда плохо.

Впрочем, состав “общественности” всегда определялся “компетентными органами” (в разные годы разными) — списки допущенных к сотрудничеству проверялись и перепроверялись. Не знаю, какие критерии были в ходу. Ну, допустим, вот этот — беспредельно лоялен, ни разу не отступил от руководящей линии, всегда был “за”. Нужен нам такой? Да не очень, потому что без изюминки, без перца. Нужен другой — тот, который ведет себя вообще-то лояльно, но время от времени позволяет себе отклоняться от генеральной линии и нести невинную отсебятину. За эту отсебятину и популярен в некоторых кругах. Такой пусть будет, ему многие поверят. Повторюсь — не знаю, так ли это происходило и происходит, но эта модель не кажется мне невозможной.

При советской власти было создано множество совершенно тупых и сервильных “общественных” структур — все больше на предмет защиты мира или для осуждения израильской военщины. Забыл уже, как точно назывался этот антисионистский комитет, но собрали туда некоторое количество заслуженных евреев Советского Союза. Особо запомнился почему-то генерал Драгунский и пара-тройка известных артистов. “Мобилизованные и призванные”, они с каменными лицами озвучивали подготовленные спичрайтерами тексты про то, какое нехорошее и агрессивное государство Израиль, и про то, что социалистический СССР — настоящая родина всех слонов.

Кто историю знал, тот невольно проецировал на деятельность этого антисионистского комитета деятельность другой структуры — Еврейского антифашистского комитета, созданного во время войны и немало потрудившегося для того, чтобы Запад давал побольше денежек для нужд воюющего с нацистами и антисемитами СССР. Когда война закончилась победой, надобность в такой организации отпала, но ладно бы ее членов, много потрудившихся для победы, мирно распустили по домам, наградив каким-нибудь скромным орденом. Нет, их — почти всех — расстреляли, признав шпионами и диверсантами. Такой вот был опыт сотрудничества власти и “общественности”. Пока “общественность” полезна была власти — ее терпели, за океан посылали, чтобы денежку на танки и самолеты собрать; а как только, так сразу…

Да и еще раньше такое случалось. Открываешь последний номер “Континента” (130) и видишь там огромную (только “Континент” может себе позволить сейчас такую роскошь) статью Виктора Тополянского “Год 1921-й: покарание голодом”. И статья эта не столько о голоде, сколько о судьбе стихийно возникшей тогда общественной организации — группа “бывших”, навсегда отставленных от управления страной, но еще не расстрелянных ЧК политиков плюс выжившая в годы Гражданской войны и красного террора интеллигенция, услышав о страшном голоде, решила помочь народу. Тогда только заграница могла дать советской России продовольствие для голодающих, но заграница не верила большевикам и не хотела иметь с ними никакого дела. А у бывших либеральных политиков и у крупной интеллигенции еще были связи на Западе, которыми они могли воспользоваться для помощи голодающим. На этом перекрестке и завязалась интрига.

Тополянский пишет документированную хронику — как, собственно, “общественность” пыталась достучаться до бездействующей власти: “Содержание приватных разговоров стало достоянием гласности 22 июня, когда профессор Саратовского сельскохозяйственного института А.А. Рыбников и кооператор М.И. Куховаренко ошеломили присутствовавших на совместном заседании Всероссийского съезда по сельскохозяйственному опытному делу и Московского общества сельского хозяйства сообщением о небывалом голоде в Поволжье. Президент общества профессор А.И. Угримов предложил собравшимся немедля учредить Комитет помощи голодающим, но известный экономист, бывший министр продовольствия Временного правительства С.Н. Прокопович посоветовал сперва отправить депутацию к Ленину. Тотчас утвердили и состав депутации”.

Понимал Прокопович, что без Ленина никак не обойтись, знал, что такое советская власть. Общественность, желающая помочь вымирающему населению Поволжья, отправилась к начальству с челобитной. Впрочем, Ленин вроде бы даже хотел с ней повидаться на исходе Гражданской войны, но как-то не складывалось, не получалось у интеллигенции, еще гордой, последовать совету одной из пушкинских героинь: плюнь, да поцелуй злодею руку. Брезговали: “Глава советского правительства через своих доверенных лиц (А.М. Горького и В.М. Свердлова — брата покойного председателя ВЦИК) уже дважды (в октябре 1920-го и в апреле 1921 года) выражал готовность побеседовать “с представителями старой русской общественности”. Своенравная интеллигенция, в свою очередь, трижды устраивала по этому поводу “большие собрания”, на которых выносила единодушную резолюцию: от переговоров с диктатором воздержаться. На этот раз положение в корне изменилось, но 23 июня Ленин депутацию не принял, а управляющий делами Совнаркома Н.П. Горбунов адресовал ее в Наркомзем. Теодорович, спешно завершавший для Политбюро свой доклад о стихийном бедствии в Поволжье, от встречи с депутацией тоже уклонился. Тогда жена Прокоповича, журналистка и видная участница кооперативного движения Е.Д. Кускова, обратилась за поддержкой к своему давнему знакомому Максиму Горькому — человеку, “вхожему в Кремль”.

Горький в повествовании Тополянского выглядит чуть ли не людоедом: “К массовой гибели соотечественников от голода маститый писатель проявил, по воспоминаниям Кусковой, “потрясающее равнодушие”. По словам Бориса Зайцева, “прекраснодушием интеллигентским” Горький не отличался, да к тому же “терпеть не мог русский народ — особенно не любил крестьян”.

Не любить крестьян у Горького причины были — походил-таки в свое время “по Руси”, насмотрелся, понял, что никакой взаимной солидарности у неимущих и бедствующих как не было, так и нет: “Горького смущало отсутствие сострадания к голодавшим у крестьян, не задетых бедствием и невозмутимо комментировавших несчастье в Поволжье старинными пословицами: “Не плачут в Рязани о псковском неурожае” или “Люди мрут — нам дороги трут”.

Горький вообще хотел от человека слишком многого — чего не могли дать обычные, встроенные в извечный и скудный на прорывы и озарения процесс жизнедеятельности люди. И вот — люди эти голодают и мрут. Интеллигенция, фантазия у которой была не такой буйной, как у Горького, все-таки хочет умирающим помочь. Тополянский описывает процесс создания Комитета помощи голодающим долго и подробно, с документами в руках. Цитировать и пересказывать просто места нет, да и утомительно для нынешнего быстротечного читателя. Короче говоря, комитет был создан — интеллигенцию разбавили надежными партийцами — и работал, пока позволяли. Сколько-то тысяч жизней он спас. Но с самого начала деятельности был обречен: “Вечером 29 июня, когда Российское телеграфное агентство (РОСТА) расклеило в столице телеграммы, извещавшие о намерении ряда общественных деятелей включиться в борьбу с голодом, начальник Секретно-оперативного управления ВЧК В.Р. Менжинский на совещании в Совнаркоме пообещал арестовать всех участников этой новоявленной крамолы”. Но это случится пару месяцев спустя. Пока идет аппаратная работа: “Утром 30 июня Кускова вместе с агрономом А.П. Левицким, кооператором П.А. Садыриным и директором Государственного института народного здравоохранения профессором Л.А. Тарасевичем были приняты в кремлевском кабинете Каменева. Там уже находился Горький, “с любопытством бытописателя” внимавший диалогу негласного ленинского заместителя с депутацией недобитой буржуазии. Обе стороны ясно понимали, что спасти голодающих могли лишь иностранные организации и только иностранные государства. Между тем европейская пресса непрестанно повторяла: любая помощь кремлевской диктатуре ничуть не облегчит положение российских подданных, а только укрепит советскую власть. В связи с этим депутация настаивала на публикации специального декрета о задуманном комитете, дабы за границей поверили, что западная помощь будет предназначена именно голодающим, а не советскому правительству. Каменев данный тезис не оспаривал; на следующий день он проинформировал Кускову о согласии Совнаркома (иными словами, Ленина) на издание такого декрета и попросил инициативную группу подготовить соответствующий текст”.

Впрочем, заинтересовавшиеся темой эту статью, даст бог, прочтут. Мне же пора к финалу выходить. Уже ведь понятно, что всю “общественность” арестовали? Кто бы сомневался: “Официальное извещение о задержании интеллигенции, принимавшей участие в работе Комитета, чекисты отложили почти на две недели, но сколько человек покарали за первоначально разрешенную властями попытку спасти умиравших от голода сограждан, так и не сообщили. Два крайне неряшливо составленных списка арестованных были опубликованы лишь через 84 года. В первом из них указаны фамилии 28 общественных деятелей, взятых под стражу 27 августа, а во втором — фамилии 74 человек, содержавшихся в Лубянской тюрьме 29 августа. Во втором перечне отсутствовали, однако, сведения о шести членах Комитета, задержанных 27 и 28 августа. Таким образом, в целом по делу Всероссийского комитета помощи голодающим репрессировали не менее 80 человек”. Немногие из них умерли своей смертью.

А не ходите, дети, в Африку гулять. Оно, конечно, дела давно минувших дней, но и яркая иллюстрация к проблеме отношений общественности и власти в нашей меняющейся, но очень стабильной державе.