Анна Кузнецова

Леонид Зорин. Национальная идея: Странник. Злоба дня. Обида. Трилогия. Предисловие А. Агеева. — М.: Новое литературное обозрение, 2006.

Единство, соединившее романы разных лет в трилогию, дают книге не только сквозные персонажи, но и сквозное — на протяжении трех десятилетий — развитие темы: позднесоветское и постсоветское общество ищет большую идею, которая объединит его в нацию. Но любая благая идея, как показала история, легко вырождается в то, что человеческой природе, наполовину животной, освоить проще: от национальной идентичности до национализма и нацизма — рукой подать. “Странник” написан в 80-х, “Злоба дня” — в 90-х, “Обида” — в нулевых. Обнуления не произошло, “миллениум” стал новой точкой отсчета для старых проблем.

Повествование в коротких рассказах, обаятельное какой-то высокой бесцельностью и беспечностью. Ткань повествования очень своеобразная, развивающаяся совершенно свободно, мимо всех вкусовых параметров: то строится некий сюжет, даже жанр — например, юморески (очень смешны новеллы про психушку и фольклорные ансамбли); то громоздится гора поэтизмов на страницу-другую, то появляется обэриутский абсурд... Все это мелкое литературное хулиганство поначалу производит впечатление дилетантской бесстильности, но уже к середине книги единство индивидуального стиля становится ощутимо.

Философская проза, исследующая в основном мыслительную и писательскую работу в противостоянии другим сторонам личности. К недостаткам книги можно отнести мертвенность рассказов, где герой действует в своем внутреннем мире, и штампы, свойственные этому типу прозы, — например, образ двойника. К достоинствам — прием анимации: неодушевленные герои здесь живее одушевленных: “Буря по имени Боря родилась из недолговечного союза штиля Педро с ураганом Маргарита”… (“Ветросплетение”), за приключениями Водяко Ашдвао (“Круговорот”) или раздумьями пуговицы (“Надежда”), сующей голову в петлю, следить куда интереснее, чем за мыслителем.

Три пьесы драматургического мейнстрима. Естественно, с драматургическими штампами: стоящий поезд как метафора жизненного застоя, финальный монолог пьяной дамы о том, что жизнь слишком быстро проходит… Робкие поиски выхода из “срединности”, такие как языковая игра (“двари” — это твари, которые ищут двери) с глубокомысленным подтекстом, приводят к тому, что речи героев часто противоречат их амплуа и делают характеры скорее размытыми, чем выпуклыми.

Главная задача киносценариста — придумать историю. Вторая его задача — изложить ее в проекции аудиовизуального восприятия, то есть диалоги должны перемежаться картинками. Язык в такой литературной системе выполняет коммуникативную функцию. А жизненный опыт играет решающую роль. Осознавая все это, истории, изложенные двенадцатью питерскими студентами, вполне можно прочитать, оценивая не столько детско-юношеские фильмы, которые могут из них получиться, сколько потенциал будущих кинематографистов.

Вадим Жук редко обходится без смешинки, часто присущей даже очень мрачным его стихам. Трагическое и смешное у него почти всегда намертво сплетены, очень точно работает фонетика — этому поэту как никому удается расслышать смешное в звучании русских слов и найти соответствующее звукам сопоставление образов: “Улица Пушкина в городе Мышкине. / Звонкая строчка! / В небе ни облачка нет, ни Покрышкина, / Ни ангелочка”.

Книжка солидно издана, два обращения к сыну, написанные в разные годы, выполняют роль авторского предисловия, стихи перемежаются графическими зарисовками Вадима Жука.

Книга-альбом виртуозных стихов и стильных черно-белых фото. У книги есть внутренний конфликт. В предисловии к сборнику Вадима Жука Сергей Гандлевский использовал терминологическое словосочетание “самодеятельность ремесла”, чтобы отделить виртуозность поэта от того же качества у версификатора. Алексей Королев работает на самой границе этих видов виртуозности: в большинстве стихов лирический дар побеждает, в других берет верх дар легкой версификации. Поэт сам прекрасно это чувствует и имеет смелость не скрывать, публикуя и то и другое. Поэтому — дальнейших ему побед.

Первая книга поэта, прозаика и критика, постоянного автора знаменского “Наблюдателя”, публиковавшего стихи и рецензии в журнале “Арион”, а прозу и рецензии — в журналах “Октябрь” и “Дружба народов”.

В книгу вошли стихотворения 2000—2005 годов, радующие разнообразием формы, от традиционного катрена до верлибра и однострока; две ранее не опубликованные повести — живые, разные, показывающие хорошее владение крупной прозаической формой; и короткие рассказы, почти все они опубликованы.

Стихи и прозу Анастасии Ермаковой объединяет сердечность, острое переживание чужой боли, сочувствие живому, будь то даже жуки, которых в одном из стихотворений давят малыши.

Еще одно редкое для молодого автора качество: среди всех героев ее прозы особенно запоминаются старики.

Отдельного внимания заслуживает обложка книги — авторская работа Артема Каратеева, также автора “Наблюдателя”. Обложка имитирует фрагмент деревянного ящика со знаками, которые ставят на упаковках: нельзя мочить и бросать.

Автор — лезгинка, с четырех лет пишущая только по-русски, с 1999 года живущая в Германии; доктор экономики, специалист по финансовым стратегиям, политик — в конце 90-х работала в Министерстве национальной политики и в Госдуме РФ.

Предисловием книги стихов и рассказов стала впечатляющая творческая биография: на малой родине творчество этой девушки — ей слегка за тридцать, как и Насте Ермаковой, — ввели в школьную программу, когда ей было только двадцать четыре года.

Стихи Заиры Аминовой — по большей части катрены с перекрестной рифмой, замкнутые в основном в кругу традиционных женских тем: любовь, очаг, природа — находящих традиционное же образное воплощение.

В рассказах той же тематики чувствуется, что русский язык для автора неродной или уже забывается: “благополучно избежала двадцати двух предложений руки и сердца” — это значит, что двадцать два предложения девушке не сделали; “где-то позади резцов” не может быть дырки в зубе — там уже десны и язык.

“Избранное” главного редактора альманаха “Невский библиофил”.

Большая часть книги — стихи высокой поэтической культуры с некоторым налетом дидактики.

Лучшие же — те, в которые врывается жизнь, пусть и в ущерб стиховой гармонии: “Отца неслышные шаги”, “В станционном прокуренном зале…”…

“Переезжая, надо брать с собой не мебель и шмотки, а воздух дома, где ты был счастлив”, — пишет Сергей Гулин в авторском предисловии. Воздух этот чувствуется во всех его стихах — уютных, неброских, близких авторской песне.

Прочтя множество переводов Кавафиса — от издания, подготовленного С. Ильинской (М.,1984), до “Антологии мировой поэзии в русских переводах” (М., 1998) — Давид Гарбар написал свои “переложения” его идей на русский поэтический язык. Особенно волнует автора, вслед за Кавафисом, антиномия римлянства-варварства.

Карл Карлович Гершельман (1899—1951) — русский писатель и художник прибалтийско-немецкого происхождения, эмигрант первой волны, один из самых признанных поэтов “незамеченного поколения” в эмигрантских кругах — его стихи вошли даже в антологию “Якорь” (см. рецензию Л. Костюкова в прошлом номере “Знамени”) — и наименее известный теперь, поскольку жил в Эстонии, а не в Париже, потом — в Германии, а не в Нью-Йорке, и не издал ни одной книги. Для меня его стихи 30-х годов — подлинное открытие: “…В бездонном мире строго и убого / Колышется белье…”; “Мне кто-то подарил окно в вечерний сад / И складки легкие оконной занавески, / И сквозь окно в саду отвесных сосен ряд, / Их бурые стволы в косом закатном блеске…”; “…Безвыходно между тобой и мною / Два сантиметра лицевых костей”. И стихи, и проза К. Гершельмана, также представленная в сборнике, восходят к главному его труду — философскому трактату “Философия ? часа”. Фрагменты, представленные в данном издании, дают понять, что это оригинальный, оптимистический извод философии экзистенциализма, близкий марселевскому в религиозной и эстетической частях.

Это первое, ознакомительное собрание разбросанных по периодике трудов, потребовавших сложной текстологической работы. Уверена, что составитель был прав, отбирая для сборника лучшие стихи, — читательское впечатление сильное. Теперь хочется видеть полностью изданными философский труд К. Гершельмана и его интереснейшую, как уверяет составитель, переписку с В. Булич и Ю. Иваском.

Очень изящное (автор обложки А. Бондаренко), подробно откомментированное издание собрания сочинений ведущего критика русской эмиграции продолжается томом впервые собранных публикаций в парижской газете “Последние новости”, где Адамович вел колонку, посвященную литературной жизни эмиграции и метрополии как единого, хотя и разделенного условиями бытования процесса. Во второй книге “Литературных заметок” — критические выступления 1932—1933 годов. Среди рецензируемых литературных новинок — “Охранная грамота” и “Второе рождение” Пастернака, “Сумасшедший корабль” Ольги Форш, “Поиски оптимизма” Шкловского, “Жизнь Клима Самгина” Горького, “Время, вперед!” Катаева, “Скутаревский” Леонова, “Тяжелый дивизион” “советского Ремарка” А. Лебеденко и многое другое. В то же время рецензировалась каждая новая книжка “Современных записок” и “Чисел”, все новые сборники эмигрантских поэтов, писались обобщающие статьи с размышлениями о современной критику литературе. Или кто-то не понимает, что, если критика перейдет на язык поэзи — она станет поэзией и перестанет быть критикой?

Премия “Мост” — новое соревнование по перетягиванию общего одеяла: среди статей-победителей есть и хорошие, и никакие, и “младофилологические”, и собственно критические; что их объединяет в противостоянии критико-литературному полю, оставленному за пределами премии, — трудно сказать. “Литературный процесс последних двух десятилетий обнаружил катастрофический разрыв между богатой, разнообразной, успешно развивающейся русской поэзией — и литературной критикой, неспособной к диалогу с этой поэзией на ее языке”. Что ж, проверенный пиаровский ход — начинать книгу или дело с “задорного вздора в публицистическом дискурсе” — цитирую координатора премии “Мост” Дмитрия Кузьмина, однажды в РЖ приложившего этими словами тамошнего автора.

Сборник начинается с новомирской рецензии 1962 года на книгу молодого Астафьева — в раздел “Рядовой гвардии Твардовского” собраны рецензии, которые Эдварда Кузьмина публиковала в разных изданиях, подмечая “живые голоса” отечественных и зарубежных писателей, точечно пробивавшие советскую издательскую мертвечину в 60—70-е. В разделах “В ответе за все” и “Самые лучшие чудеса” — рецензии на книги о детях и для детей. В следующих трех разделах рецензии и рецензируемые книги понемногу оставляют детско-юношескую специфику, появляются литературные портреты и эссе.

Это не просто толковый словарь. Это микроистория страны: взгляд на державу с испода, через особенности быта, породившие особую знаковую систему советского бытования.

Книга посвящена отцу автора, “не филолога и не языковеда”, давшему идею “представить эпоху через рожденные ею новые слова” — поэтому, наверно, получилась такой теплой: мягкий юмор, сквозящий в строгих вроде бы формулировках, снимает с описанного мира налет демонизма.

Это не толковый словарь, а, скорее, цитатный каталог образов: из литературы и периодики выбраны и сгруппированы по ключевым словам сведения, например, о том, как советские дети воспринимали увлечение авиамоделированием, что такое личная книжка пионера, что четыре разновидности лифчика встречались 1) у девочек-подростков, 2) у детей обоего пола, 3) у девочек и 4) у мальчиков…

Книга, изданная к 100-летию со дня рождения крупного ученого-гуманитария ХХ века (1906—1999), имеет целью интеллектуальную канонизацию Д. Лихачева и предлагает читателю выбранные места из его устных и письменных выступлений. Сгруппированные по двадцати четырем темам, от мемуарных: “Блокада Ленинграда: свидетельства очевидца” — до всеохватных: “Вечная красота и вечные ценности”, “О смысле жизни”, “Русский национальный характер” и др., — они производят странное впечатление. В книге много интересных мыслей, в особенности там, где они переплетены с личным опытом. Когда же ученому в многочисленных аудиториях приходилось отвечать на вопросы о вечном и непреходящем, ему ничего не оставалось, кроме как изрекать всем известные истины. Но в таких диалогах, построенных по принципу “каков вопрос, таков ответ”, вопросы чаще оставлены за пределами книги, и получается, что умный человек говорит банальности по собственному желанию.

Кроме того — редактор, видимо, относится к автору с таким пиететом, что не решился убрать из текста многочисленные ошибки и погрешности, которые встречаются в устной речи даже очень грамотных людей, а на письме всегда выглядят странно.

Беседовать с поэтом автор этой книги начал в 1979 году. Первые беседы стали материалами к биобиблиографии, поскольку Милош вскоре стал нобелевским лауреатом. В том же “научном” духе они и продолжались: читать эту книгу интересно тем, кто очень хорошо знает творчество Чеслава Милоша и владеет контекстом польской и европейской поэзии, философии и истории.

Дневник увлеченного кинозрителя, который публикует литературный критик, оговорив в предисловии свой отказ теоретизировать, моделировать кинопроцесс и отделять зерна от плевел: “Как смотрел, так писал. А смотрел так, как показывалось на экранах наше бытие, перемешанное с псевдобытием. В конце концов, все это должно войти в историю души”. Автор очень личностен и субъективен, поэтому книга становится живым собеседником: “Говорухин иронизирует: интересно, если бы Владимир Ульянов знал, что в его имении Кокушкино найдут нефть, и, стало быть, мог бы он сделаться миллионером, — пошел бы в революцию? Интересно, как бы тогда сложилась судьба России? Если бы Ульянов не стал Лениным?

Я-то думаю, что приблизительно так же бы и сложилась”.

А я склонна согласиться с иронией Говорухина, хотя усиленная демонизация ленинского образа — речь идет о фильме “Россия, которую мы потеряли”, — конечно, вызывает инстинктивный протест. И все-таки это лидер, что называется, штучного производства. Второго такого в той же точке пространства/времени могло не быть.

Три раздела книги — “Беда”, “Закрытый просмотр” и “Чувство меры” — являют разные изводы мемуарного жанра: воспоминания о родных и близких, построенные не по хронологии, а по рифменным законам памяти, нанизывающей сюжеты из разных времен на образные рифмы, заканчиваются рассказом о беде — о смерти любимой жены Инны Гофф. Далее — воспоминания, граничащие с критико-публицистическими и литературными жанрами: путевыми очерками, эссе о литературе, прозаической миниатюрой. Вот самое лаконичное:

“Рынок оказался ловушкой для русской души. (…) Русский народ и до революции не справился с рынком. Именно это предопределило победу Ленина, экспроприацию экспроприаторов” — Виктор Ерофеев, демонтируя советское культурное пространство в своем несколько подростковом стиле, отнюдь не отказывается от общих схем. Но и до конца по этому пути не идет — иначе пришлось бы признать, что с рынком всякий народ не сразу справляется. Чего стоит ветхозаветная история об Иосифе и его братьях, особенно в изложении Томаса Манна…

Размышления о либерализме с позиции всепонимания, очень взвешенные, не слишком оригинальные, но культурные и изящно изложенные.

Продолжается издание указателя, которому много сил отдал выдающийся историк, специалист по “человеческим документам” А.Б. Тартаковский (умер в 1999). Шестой том описывает воспоминания и дневники, изданные в СССР в 1957—1982 годах, затрагивающие вопросы науки и культуры периода с 1917 по 1982 год.

Биография — интереснейшая тема, богатая неожиданными поворотами. Например: “Некролог как биографический жанр” — доклад А.И. Рейтблата, открывающий сборник, полон увлекательных подробностей. К примеру, одна из характерных особенностей некролога как жанра выражается поговоркой: о мертвом либо хорошо, либо ничего. Однако “после смерти известного востоковеда и журналиста О.И. Сенковского большинство некрологов носило негативный характер”...

В сборнике нет ни одного неинтересного материала.

Мне особенно запомнились доклад череповецкого аспиранта Кирилла Кузнецова (даже не однофамилец) “Биография поколения как художественный образ” (написанный на языке диссертаций, но — тема очень интересная) и все материалы, посвященные электронным биографиям.

Окончено издание важного дополнения к многотомному труду “Советское общество в воспоминаниях и дневниках” — эмигрантской частью “человеческих документов” в советское время заниматься было невозможно.

Сборник, посвященный языку и литературе восточной ветви русской эмиграции.

Книга делится на два раздела: литературоведческий и лингвистический.

Все материалы чрезвычайно интересны, особенно те, где обильно цитируются письма и воспоминания, и работа Е. Оглезневой и Е. Басистой “Русско-китайский пиджин на Дальнем Востоке: опыт описания”. Пиджин — это то, чем заменяется язык, когда контактирующие стороны не знают языков друг друга.

Замечательно также фотоприложение, особенно один снимок: на крыльце последнего действующего православного храма в Харбине (городе, возникшем в Маньчжурии в конце XIX века как русский город) — человек двадцать прихожан с восточными лицами, и лишь у древнейшей старушки — славянский облик.

Воспоминания о жизни “в новой стране, где я ни слова не говорила по-французски”, тесно связаны с мемуарами других русских парижан, как написанными, так и ненаписанными. Г. Иванов хотел назвать книгу воспоминаний “Жизнь, которая мне приснилась”, но не написал ее; И. Одоевцева собиралась написать третью книгу воспоминаний “На берегах Леты”, но не успела. С. Иваницкая попыталась сделать это за нее, описав ее последние годы и круг общения.

Журнал (главный редактор В. Крапивин), выпускаемый издательской компанией “Подвиг”, перепечатывает бестселлеры прошлого. Попадаются замечательные выпуски, посвященные популярному творчеству серьезных людей — ученых, писателей: были переизданы “Огненный путь” и “Приключения студентов” С. Минцлова, “Москва — Одесса” Н. Тэффи, “Любовь сильнее смерти” Д. Мережковского... Данный выпуск представляет остросюжетный роман известного критика Серебряного века П. Пильского, издавшего его в Риге в 1927 году под псевдонимом Петр Хрущов с предисловием А. Куприна.

Петербургский библиографический альманах, главный редактор — В.А. Петрицкий. В альманахе восемь основных разделов; кроме традиционных “Смесь”, “Рецензии”, “Хроника” и “Memoria” — “Книга и жизнь”, здесь особенно интересны первые три материала: статья В. Петрицкого с первой публикацией автографов писателей начала ХХ века, исследование М. Глейзером истории общества ленинградских библиофилов и филателистов в 30-е годы и исследование Г. Мартыновым истории набоковской библиографии в советской печати. В разделе “Поиски и находки” мое внимание привлекли забавный материал “Российский моряк — критик переводчиков Пушкина” (В. Фомин) и трагический — “Терпящему нужду внуку Пушкина” (Ю. Галай), о судьбе многодетной семьи сына первенца Пушкина “Сашки рыжего” в советское время. Раздел “В поэтической рубрике”, кроме прочих материалов, представляет попытку современного перевода “Освобожденного Иерусалима” Торквато Тассо дуэтом А. Николаев (перевод) — Н. Голь (версификация). В разделе “Резцом и кистью”, посвященном экслибрисам и книжной иллюстрации, увлекательна статья А. Красновой об Обри Бердслее.