Анна Кузнецова

Виктор Пелевин. Все повести и эссе. — М.: Эксмо, 2005.

Классиками сегодня становятся быстро — за каких-нибудь десять-пятнадцать лет. Как раз четырнадцать лет и прошло от первой заметной публикации Пелевина (повесть “Омон Ра”, “Знамя”, 1992, №5) до полного собрания сочинений, которое началось в прошлом же году в “Эксмо” с “Раннего и неизданного”. Для меня главный признак хорошей прозы — присутствие в тексте индивидуальной философии, нажитой осмыслением личного опыта. Поэтому собрание Пелевина у меня есть.

Сборник прозы (две повести и рассказы) писателя, умеющего иронизировать светло — на грани с юмором, а не сарказмом. Странно, но в периодике миниатюры Хургина смотрятся более выигрышно, чем в книге, — видимо, юморески — жанр штучный.

Роман “Насущные нужды умерших” и некоторые лирические новеллы из этой книги публиковались в периодике. В целом это писательское расследование случайных связей, счастливых — хотя бы на миг — и безумных, потому что ум тут ни при чем. Случайность встроена в любую нормативную судьбу, чудо является совершенно обычным людям, любовь — мистическое переживание, доступное каждому человеку, — Сахновскому, как никому, удаются эротические описания. Книгу украсил неизбежный аннотационный штамп: все книги рассказов о любви непременно сравнивают с бунинскими “Темными аллеями”.

Издательский ход, предпринятый в коммерческих целях, — выдать сборник рассказов за цельное произведение — пополнил жанр повести множеством не имеющих к нему отношения новинок. И здесь все в точности наоборот: большинство рассказов Новикова внутренне объемны, поэтому тяготеют к жанру повести каждый в отдельности. Лучше всех определил это их качество первый издатель Новикова А. Житинский, увидевший в этой прозе “проекцию частного, бытового на вселенский, космический порядок”.

Homo homini lupus est… Поэтому, наверное, девушка, которую выдумывает, цепляясь за жизнь, герой, умирающий от рака, — волчонок. Он, умирая, ищет, что же в его жизни было ценного… А она не хочет стать этой самой ценностью, оправдывающей его жизнь, оставаясь именем, словом. Как ни настойчив герой в своем пигмалионизме, сколько ни переливает он ей литературной крови, доходя порой до таких стилистических жертв, которые иначе как пошлостью не назовешь, — живее она не становится.

Основной конфликт прозы талантливого стилиста, работающего в чеховской традиции, сформулировал герой Достоевского. Мысль о том, что природа равнодушна к человеческим драмам, выражена здесь через контраст описаний природы и действий (точнее, бездействия) героев, будто подавленных красотой и величием мира, в котором они так ничтожны и бессильны.

Философская и фантастическая проза, то живая — тогда читать интересно, то притчеобразно-символическая. Автор — активный участник критического журнала “Гипертекст” (см. ниже).

Стихи исключительно предметны, бытие лирического “я” дается в форме деловитых сообщений: “я вышел”, “прохожу”, “любуюсь”... Иногда жесткий контур прощупанного словом предмета прорывается — так человек и дерево могут стать сообщающимися сосудами: “Я выдыхал, оно вдыхало, / А выдыхало — я вдыхал”.

Бо??льшую часть книги в 450 страниц занимают переводы — немного с грузинского, в основном — с иврита. Довольно ловкие. Оригинальные стихи — размашистые, экспрессивные — выдают увлечение поэзией Марины Цветаевой.

Сборник избранного с 1950-х годов. Лирический герой Тимофеевского — шансонье из богемных низов, который смотрит наивно, поет хрипло, но так ловко рифмует и так закручивает мысль, что поверхностный треп на грани с графоманией вдруг оборачивается поэзией. Разобрать прием трудно, повторить невозможно, поэтому у Тимофеевского очень узнаваемый голос.

Первая книга молодого поэта, обратившего на себя внимание благодаря участию в липкинском Форуме молодых писателей и в молодежной премии “Дебют”. В отличие от бурного потока молодежных виршей, при всем их пестром разнообразии очень похожих друг на друга — это со всей очевидностью демонстрируют и дебютовские, и липкинские сборники, — поэзию Андрея Нитченко формировала не рок-культура, а русская классика. Своеобразие этого голоса — в счастливом сочетании неожиданной образности, ясности поэтической мысли и высокой культуры стиха. В книгу включены фрагменты записной книжки, позволяющие видеть, как творческое наитие становится поэтическим профессионализмом.

Стихи ловкие и симпатичные взволнованной интонацией. Несколько мертвит их библейская образность, которой они перенасыщены, а покорное движение за логикой рождающей их мысли приводит к тому, что поэтических открытий немного, больше адекватно переданных настроений.

Азербайджанский советский писатель-шестидесятник, публиковавшийся еще в “Новом мире” Твардовского, в новом Азербайджане стал депутатом парламента, председателем комиссии по культуре, председателем союза писателей… Его рассказы и повести — “городская проза” 60-х, своеобразие которой придает национальный колорит — детали, утепляющие узнаваемый советский быт. Это собрание сочинений Анара на русском — работа многих переводчиков, как русских, так и азербайджанцев. “Все спят. Но спят мятно, тревожно”. Кто бы ни спутал “маятно” и “мятно”: Сиявуш Мамедзаде, переводивший рассказ 1964 года “Наутро после той ночи” о событиях 1937-го, или корректор данного издания — подобные ошибки скорее умиляют, чем раздражают.

С маленькой книжкой коротких рассказов О’Коннор (М.: Международные отношения, 1980) многие до сих пор практикуют английский. На русский было переведено несколько рассказов из двух ее сборников, прижизненного “Хорошего человека найти нелегко” и посмертного, название которого в этой книге — “На вершине все тропы сходятся” (есть еще громоздкий, но более точный перевод — “Все, что поднимается ввысь, должно сойтись воедино”. Я бы перевела еще более коротко и небуквально — “Все там будем”: в рассказе, по которому назван сборник, описана бытовая сцена, где люди ненамеренно оскорбляют друг друга своим поведением, принадлежа к разным мирам — расам, поколениям. Когда женщина, ехавшая в автобусе с недовольным сыном, умирает прямо посреди улицы, оскорбленная в лучших чувствах негритянкой, в свою очередь оскорбленной, — сын узнает, что от оскорбления можно-таки умереть).

Теперь мы можем поставить на полку работу двадцати переводчиков — полное собрание прозы О’Коннор в одном томе с выразительным оформлением: два романа, два сборника и семь рассказов, не вошедших в сборники.

Тридцать лет, с 1928 по 1958 год, приключенческие романы этого писателя расходились в Америке и Европе миллионными тиражами, по ним снимались фильмы, а о писателе никто ничего не знал, кроме того, что жил он в Мексике, в штате Чьяпас, среди индейцев, — да и то никто не может сказать, не легенда ли это. С издателями он общался только по почте, никогда не звонил и не встречался. “Журналистские расследования” выдавали одну версию за другой: немец, чех, бывший русский князь, потомок Гогенцоллернов, Джек Лондон, симулировавший самоубийство…

Роман о скитаниях американского моряка по Европе новосибирский издатель Свиньин полюбил в детстве, а теперь переиздал в полном переводе.

Одно из самых замечательных переводных изданий последнего времени.

Литературный критик Серебряного века, эмиграции, а затем русского зарубежья, ставший реэмигрантом и погибший в ГУЛАГе, написал на отличном английском историю русской литературы для студентов Лондонского университета, где в 1920-х годах он читал лекции по этому предмету.

Впервые книга вышла двумя томами в 1925—1926 годах, с тех пор переиздается каждые несколько лет, вот уже восемьдесят лет в Англии учат русскую литературу именно по ней. На русском она вышла в Лондоне в 1992 году в издательстве OPI — это издание и перепечатал новосибирский издатель. Первый тираж сразу продался, допечатка 2006 года скоро поступит в продажу.

Эстетический аспект смерти — проблема невозможности выразить на языке искусства окончание жизни, повторить умирание средствами мимесиса.

Автор, швейцарский профессор, разбирает литературные, изобразительные и музыкальные метафоры, обходящие по замкнутому кругу этот неотображаемый предмет. Удивляет в этой искусствоведческой работе чрезмерная литературность стиля: сам автор увлекается иносказанием настолько, что разговор об эстетике смерти выглядит таким же вызовом науке, как разговор о смерти — искусству.

Впервые на русском — рассказы Моравиа о сексуальных аномалиях: лесбиянках, медсестре-извращенке, муже, влюбленном в умершую жену, и т.п. Неизбежное сравнение в аннотации с “Темными аллеями” не миновало и это издание.

В книге — три документальные повести, соотносимые с популярным в XIX веке жанром физиологического очерка, объединенные временем действия и ситуацией: перестройка, резкий слом привычного бытования, постигший человека средних лет. Кто-то начинает торговлю книгами, кто-то — собой или другими, кто-то — квартирами. Все это — в условиях криминальной страны, законы которой только оформляются.

Автор умен и наблюдателен, у него доброжелательный взгляд на мир, читать его интересно.

Книга памяти, время от времени переиздаваемая с дополнениями, посвящена школьным учителям города Семипалатинска, у которых автор в конце 40-х учился языкам, истории, математике, а главное — интеллектуальной и человеческой культуре. Все это были репрессированные интеллигенты.

Сборник газетных публикаций о людях нестандартной судьбы из российской провинции: о человеке, живущем на необитаемом острове под Соликамском, о слепой биатлонистке, о “морже”…

Автор — лауреат областных (Пермская область) конкурсов журналистского мастерства, очерк “Соликамский робинзон” из этой книги принес ему премию Союза журналистов России.

Второй альбом четырехтомика “Крепость над бездной” (рецензия на первый том — Артем Каратеев. “Здесь можно было бы жить…” — Знамя, 2004, №3) посвящен в основном детям Терезина. Издание производит сильнейший публицистический эффект, обходясь без прямого пафоса. Поразительные по трагизму документы — записи, стихи и рисунки обреченных — сами за себя говорят.

В первом разделе “Ориентировка” — аннотированный обзор книг по истории советской внешней разведки, в подавляющем большинстве вышедших за последние 10—15 лет, и только две из них — художественно-документальные повести дуэта А. Азаров и В. Кудрявцев о доблестных советских разведчиках-нелегалах в годы Второй мировой войны — изданы в 1972 году. Раздел “Персоналии” — биобиблиографические очерки о разведчиках, писавших мемуары. Здесь тоже два исключения: Рудольф Абель (В. Фишер) и “кембриджская группа” мемуаров не оставили, но справочник по этой теме без их присутствия оставить авторы не решились. Книга снабжена всеми нужными указателями.

Первые сто страниц книги — прелюдия революции 1917 года. Концепция русской истории здесь такова: пятьсот лет в государстве Российском идет война власти с народом. От начала Московской Руси правители здесь ставят свой народ в такие условия, чтобы все его силы уходили на борьбу за выживание.

Еще триста страниц посвящены советской власти. Сильно, страстно, с комментированными доказательствами в виде выдержек из ленинских приказов и множества других документов автор доказывает, что вождь и партия вели себя в родной стране как оккупанты. Главной их опорой было сознание пролетариата, который не имеет родины, а также немецкие деньги, заплаченные Ленину с соратниками за позорный Брестский мир.

Книга переиздается с 90-х, поэтому конечные выводы в ней устарели. Тот, например, что американский доллар стер рубль в порошок и оккупирует весь мир. Мир сегодня меняется слишком быстро, и при переизданиях книг, подобных этой, хорошо бы учитывать последние события.

Не убоявшись народной мудрости “Кто старое помянет, тому глаз вон”, православный священник поднимает тяжелые для РПЦ вопросы, касающиеся ее советского прошлого — прежде всего сотрудничества с КГБ. Оспаривая позицию компромисса с безбожной властью ради спасения церкви в тех условиях, о. Георгий приводит исключительно убедительный аргумент: “Нельзя заключить сделку с диаволом на 17% души, чтобы спасти остальные 83%”.

Сборник исследований, связанных с фондами Императорской Публичной библиотеки (теперь — РНБ), с 1795 года бывшей одним из главных российских культурных центров. Самый любопытный материал для чтения — статья Л. Кильдюшевской “Планы городов: от книжной иллюстрации к атласу” об эволюции пейзажных иллюстраций в географические издания.

Письма, по всей вероятности, выйдут вторым томом этого издания, выполненного при помощи навыков кройки и шитья: кусочек “Грасского дневника” Галины Кузнецовой подшит к корпусу прозы Бунина, отнюдь не только дневниковой. Артефакт “Комментарии” присутствует здесь, видимо, в подтверждение статуса ведущего специалиста, коим является составитель.

Литературоведческий сюжет “Цветаева и Руднев” не столь привлекателен для широкого читателя — любовной истории здесь нет. Есть история писательско-редакторских взаимоотношений, всегда трудных, потому что автор, особенно поэт, не хочет понимать словосочетания “объективная реальность”, к которому восходят аргументы редактора, касающиеся денег, сроков публикации и журнальных площадей. Поэт же, при всей невыносимости характера, — личность харизматическая, верить будут ему…

В возглавляемых Вадимом Рудневым и Марком Вишняком “Современных записках” — журнале, выпустившем семьдесят номеров в Париже с 1920 по 1940 год, уникальном по количеству оригинальных публикаций, признанных впоследствии шедеврами русской литературы ХХ века, — Цветаева публиковалась обильно, практически без отбора, поэтому шедевров среди ее публикаций немного — эмигрантские годы не лучшие в ее поэтическом наследии. Вот, например, первое стихотворение подборки, вышедшей с восторженным предисловием Бальмонта в 7-м номере за 1921 год:

Шедевр? Может быть… Хвала редактору, не тронувшему это “мне”.

Особенно хочется отметить аппарат издания: Цветаевой повезло, как мало кому: книги, подготовленные Львом Мнухиным, переделки не требуют.

А вот эту вагриусовскую книгу за качество издания похвалить трудно — она практически без аппарата, подготовлена чрезвычайно неряшливо, и то, что здесь впервые опубликованы несколько текстов, ситуацию не спасает: Ивнев не из тех авторов, которых нужно издавать несколько раз. А переделывать работу Н. Леонтьева кому-то придется.

С 2004 года в Уфе брошюрой в стильном черно-белом оформлении издается вполне профессионально сделанный журнал культурного реагирования. Учредитель и издатель — ООО “Агентство “Акулы пера”. Главный редактор — Кристина Абрамичева. Рубрики: Культурная жизнь, Издатель — читателю, Полемика, Критик как художник, Антимиры науки, Издательский дом, Типографика, Кинокритик, Музычка, Человейник, Эссеист, Мониторинг. Какие из них постоянные, имея единственный номер (2005, №3), сказать не могу. Если уфимцы пришлют еще парочку номеров — получат развернутую рецензию. Объем — 36 полос. Тираж не указан.

Выступая от редакции, Соломон Кагна открывает выпуск полемическим заявлением: “Среди русскоязычной прессы альманах “Иные берега” выделяется тем, что в нем представлены произведения именно художественной литературы”. Потом утверждает, что в Объединении русскоязычных литераторов Финляндии сложилось “совершенно новое уникальное явление — финская русскоязычная литература”. И обещает написать об этом обширную статью.

Честно говоря, чтение альманаха меня не увлекло, а особенностей финской русскоязычной литературы, представленной в нем, не наберется и на абзац. Главная для стихов — банальность метафорики (“Я не твоя. Я бескрылая птица. / Я никогда не смогу летать”) и выморочность тематики: многовато стихотворений о том, как пишутся стихи (или картины). Для прозы характерен уклон в очерковость.