Дмитрий Володихин

Ярослав Веров. Господин Чичиков

Мертвые души мелким оптом

В советское время мир литературы основного потока вырастал из представлений, полученных писателями в средней школе. Конечно, на эту массивную основу на- кладывались жизненный опыт и фантазия, но базовые элементы формулировались учебными программами десяти(одиннадцати)летки. Речь не идет о научной фантастике или, скажем, о литературной сказке — они питались из других источников. Что же касается основного потока, то он был не просто реалистичен, он был физико-математичен... плюс капелька химии для запаха, плюс капелька биологии для вкуса. И не играло особой роли, до какой степени тот или иной литератор был поклонником соцреализма или иного, более экзотичного по тем временам стиля, направления, течения. Он в любом случае имел четкое представление о законах, управляющих мирозданием: есть масса, скорость, ускорение, плотность, напряжение, сила тока и т.п. А вот ангелов, например, нет. Есть элементарные частицы, атомы, молекулы, физические тела, химические реакции, а сверхъестественные существа в подлунном мире отсутствуют. Конечно, редкие одиночки, вроде Мамлеева, подозревали, что в физико-математическую обертку наряжена в принципе не постижимая научными методами конфетка. Или, скажем, еще более редкие одиночки, вроде Богата, с точки зрения которых, скорее, твердая реальность подчинялась слову, нежели наоборот... А в целом мир советской литературы состоял из механики, электрики, органики, да еще восторженных зарисовок той же самой органики в виде зверюшек/леса/цветов, переводивших биологические знания в измерения мечты. Впрочем, Заболоцкий и его последователи не обманывались на этот счет и честно видели в зверюшках/лесах/цветах все те же анатомию и физиологию...

Худо ли это? Да нет, просто такова была эпоха. В 90-х физико-математический мир начал “подтекать”, как непросушенная акварелька, неосторожно поставленная вертикально. Для фантастической литературы вполне естественно появление мощного бранча мистики; собственно, неестественным было долгое ее отсутствие. Но гораздо любопытнее вторжение мистики и в мейнстрим.

Сначала она едва проскальзывала: например, у Дмитрия Балашова в романе “Семен Гордый” или, скажем, у Марины Юденич в повести “Гость”. Затем появились “Бом-Бом” Павла Крусанова, “Красный петух” Б. Акунина и, наконец, ортодоксальная христианская мистика Юлии Вознесенской (“Путь Кассандры”, “Мои посмертные приключения”)*. Можно сказать, явление окончательно легализовалось в литературном процессе наших дней.

Роман Ярослава Верова “Господин Чичиков” представляет собой удачный образец литературной мистики. Им открывается серия “NEклассика”. Насколько можно понять, она ориентирована на современную мегаполисную прозу, пребывающую на стыке мейнстрима и фантастики, но ближе к первому. Собственно, мотивация издательства “Столица-Принт”, затеявшего подобную серию, ясна. В сущности, это попытка отыскать новые продаваемые форматы в обширной области, находящейся под патронатом двух литературных королевств одновременно, притом не вполне четко очерченной (примерно от “Пинбола” Харуки Мураками до “Ночного дозора” Сергея Лукьяненко). И поскольку львиную долю этой пограничной территории занимает как раз мистика, совершенно естественным кажется публикация именно мистического романа в качестве заглавной книги серии.

“Говорящее название” не должно обманывать. Автор** идет по следам Николая Васильевича Гоголя лишь отчасти. Это не “римейк” и уж подавно не “ремикс”. Древний нечистый дух, в условиях современности носящий имя “Чичиков”, въезжает в губернский город N и принимается за привычную по “Мертвым душам” коммерцию. Его скитания по городу и окрестностям в поисках “товара” представляют собой все то же гоголевское перемещение от одной “прорехи на человечестве” к другой. Каждый новый урод-душевладелец бывает представлен со всей основательностью: через вещи, внешность, привычки, разговоры, поступки и т.п., причем порой нарочитая бытописательная подробность оказывается несколько избыточной, утомительной.

Собственно, на этом сходство с “протографом” и заканчивается. Различий намного больше. Во-первых, если “Мертвые души” содержат лишь намеки на мистическую подоплеку совершающегося действа, то “Господин Чичиков” оснащен целой обоймой лукавых фокусов в духе уже, скорее, булгаковском, а не гоголевском. Нелюдь проявляет себя совершенно открыто.

Во-вторых, в роман введен мотив противоборства двух демонов — второго автор выпускает на сцену в середине книги. “Коммерсанты” даже вступают в некое подобие дуэли. Ближе к концу романа сюжетная канва “Мертвых душ” под прессингом этого мотива сначала отступает на второй план, блекнет, а затем и вовсе перестает прослеживаться.

В-третьих, высшее общество губернского разлива сильно потеряло в качестве за полтора столетия. Люди, казавшиеся Николаю Васильевичу пустейшими, ничтожнейшими созданиями, к тому же лишенными нравственного чувства, выглядят истинными ангелами рядом с литературными потомками. Предложение продать мертвые души ровным счетом никого не выбивает из колеи. Собакевич со своим “извольте” — сущий младенец по сравнению с сегодняшними дельцами. Этих волнует конъюнктура на рынке мертвых душ: как бы не прогадать? Ах, продавец — нечистая сила? Но какие возможности это открывает! Тут надо сформулировать пакет серьезных инициатив... Надо научиться быть полезным “Хозяину”. И, кстати, если хозяев не один, а два, кто из них — настоящий хозяин? К кому выгоднее прибиться?

Предприниматели, бандиты, представители власти, спецслужбисты, интеллигенция — все спешат продавать и продаваться. К нам приехал черт? Да черта ли нам бояться, господа?! Свои бы не слопали, они-то позубастее будут.

Вот уж поистине гвозди бы делать... Ярослав Веров потратил на интриги местных воротил большую часть романного объема. “Махинаторы”, “овцы” и “давилы” поданы с большой меткостью, сочно, так, что можно извлекать целые пассажи для последующего их размещения в виртуальной энциклопедии постсоветской провинции. В большинстве случаев чувствуется использование “зарисовок с натуры”. В этом сила книги, но в этом же и ее слабость. Кажется, на шахматную доску высыпано слишком много фигур; бесконечный миттельшпиль, неостановимая грызня чиновников, бандитов и офицеров разных рангов в какой-то момент вытесняют со страниц романа все остальное. Ослабевает накал литературной игры, сюжетный драйв обретает качество самодостаточности.

Концовка романа — открытая, чувствуется возможность очередного “раунда”. Возможно, Ярослав Веров планирует продолжение, но, скорее, он просто счел необходимым оставить впечатление отрывка жизни “без переплета”: оборвано как оборвалось. Ведь эксцерпт из вечной мистерии сверхъестественного присутствия в обыденной жизни самостоятельного значения не имеет, он вроде листа в огромной книге.

В “губернском городе N” угадывается современный Донецк. Вероятно, для тамошних жителей не составит особого труда узнать своих ноздревых и плюшкиных. Но те, кого донецкая элита не интересует, пожалуй, ничего от этого не потеряли, поскольку город N выписан предельно социологично и может служить обобщенной моделью провинциального мегаполиса русскоязычной ойкумены. Если бы какой-нибудь политтехнолог, мастер предвыборных игр, прослышал о возможности получить такую, с позволения сказать, “карту материала”, то год жизни он уж точно пообещал бы за подобное сокровище. Приключения демонической шушеры и перетасовка номенклатурной колоды в конечном итоге имеют совершенно внелитературный подтекст, считываемый без особого труда: Боже, какая мразь нами правит! Худшие из худших собрались у власти, сконцентрировали вокруг себя выдающуюся человеческую грязь, и нет среди них ни единого человеческого лица, а сплошь свиные рыла.

Все дозволено?

Доехал шестисотый тарантас господина Чичикова до самой до Сорочинской ярмарки...

Дмитрий Володихин

* За эти две книги Юлия Вознесенская получила звание “Лучший автор года” на конкурсе “Православная книга России” в 2003 году.

** Ярослав Веров — коллективный псевдоним двух или трех украинских литераторов. Один из них, дончанин Глеб Гусаков, ездит по литературным конференциям, собирает гонорары и выступает на радио. Прочие литэлементы, составляющие Ярослава Верова, законспирированы.