Роман Сенчин

Персен

Об авторе | Роман Валерьевич Сенчин родился в 1971 году в г. Кызыле. В 2001 году окончил Литературный институт. Первая журнальная публикация — цикл рассказов “День без числа” (“Знамя”, 1997, № 5). Повести и рассказы печатались в журналах “Знамя”, “Новый мир”, “Дружба народов”, альманахе “Апрель” и др. Автор книг “Афинские ночи” (2000), “Минус” (2002), “Нубук” (2003). Лауреат премий журналов “Кольцо А” (2000), “Знамя” (2001), премий “Эврика” (2001) и “Венец” (2006). Живет в Москве.

Первую половину дня ему удавалось сопротивляться, держать на расстоянии мысли о том, что не давало покоя почти неделю. На какое-то время он даже совсем забывал об этом и, зараженный шелестением клавиш за соседними столами, тихими деловыми голосами, мягким курлыканьем телефонных звонков, по-настоящему увлекался работой. И становилось легче, он снова был прежним примерным менеджером, аккуратным и внимательным, и тут же пугался этой неживой, делающей его механизмом, каких полно, легкости, и снова начинал мучиться, вспоминать, то и дело поглядывать на часы в правом нижнем углу монитора. Но мучения и воспоминания не изматывали, почти не мешали, они были приятны, давали энергию.

Наименование продукции, количество, вес, пункты доставки и пути движения постепенно выходили за рамки компьютерного экрана, обволакивали голову, гипнотизировали, проникали в мозг и разрастались до размеров целого мира. И он, человек за столом, становился управителем сложного, почти не поддающегося воображению процесса; перемещением крошечной стрелки, щелканьем пластмассовой мышки он сдвигал с места тонны груза, отправлял в дорогу вагоны и фуры; он словно бы и играл в придуманную им самим игру, и одновременно был частью этой игры. Но в то же время он оставался реальным, живым человеком, теперь очень живым человеком — человеком, узнавшим, зачем живет, ради чего. Теперь он ждал от вечера не обычного ленивого отдыха, не убивания нескольких часов между работой и сном, а — праздника.

— Андрей, обедать идешь? — вопрос соседа по рабочему месту разрушил состояние, вернул в отдел, за стол, один из двух десятков таких же... И пришлось кивнуть, а пальцы уже привычно быстро закрывали файлы, выводили компьютер из сети...

В столовой была очередь. Она была всегда в это время: у всех фирм обед сделали с часу до двух, и сколько сами служащие и администрация столовой ни поднимали об этом вопрос, никто из начальства не хотел менять график. В бизнес-методичках было указано, что самое оптимальное время для приема пищи именно это, с часу до двух. Как раз середина рабочего дня.

— Ты чего такой? — спросил сосед; он смотрел на Андрея по-новому — настороженно, с неуверенной завистью. Так же смотрел и вчера, и во вторник, но тогда не решался спросить, а сегодня не выдержал. Андрей в ответ пожал плечами:

— Да так. Личное.

— Проблемы?

— Да нет. Скорее — наоборот.

Поняв, что ничего интересного не добиться, сосед повернулся к нему спиной.

Очередь, многократно изогнутая в вестибюле столовой, двигалась к прилавку раздачи изматывающе медленно, и Андрей от нечего делать, а больше по привычке рассматривал людей. В основном молодежь самого ценного для работодателей возраста — лет двадцати пяти — тридцати, и столько девушек с прекрасными фигурами, одетых пусть иногда и недорого, но притягивающе, со знанием дела... Недавно совсем, каких-нибудь пять дней назад, Андрей развлекал себя в очереди тем, что мысленно выбирал из них самую симпатичную, представлял без одежды, детально, во всех подробностях, фантазировал, как везет к себе домой, каким вином угощает, как любит, как она отвечает... Сейчас же стоял и сочувствовал им — и этим симпатичным, ухоженным девушкам, и молодым людям в кремовых и светло-серых костюмах с аккуратными, требующими времени по утрам прическами: работая с большинством из них в одном здании не первый год, он не мог не замечать — почти все они одиноки. В шесть тридцать вечера выходят на улицу и не знают, что делать дальше. До завтрашнего утра. Они долго сидят в каком-нибудь кафе недалеко от дома или у себя в квартирке готовят ужин на одного человека и съедают его перед телевизором; многие устало и привычно переругиваются с родителями до тех пор, пока не захотят спать. И потом сон, пустой, как у мертвых, а утром — душ, кофе, торопливый сбор на работу. Очередной автоматический день... И у него до недавнего времени был почти такой же, мало похожий на жизнь, распорядок.

Аппетита не чувствовал, но все же, опасаясь, что голод появится позже и станет мешать, собрал на поднос обычный обеденный набор — салат, первое, второе и третье, два куска хлеба, слоеный пирожок с черникой.

— Восемьдесят четыре рубля, пожалуйста, — сказал кассир, большой, розовокожий, но совсем не напоминающий работника общепита, а скорее борца Карелина дядька; каждый раз, когда видел его, Андрей удивлялся, зачем он здесь, за маленькой кассой, где должна сидеть какая-нибудь предпенсионная тетушка, но дядька называл сумму заказа, желал приятного аппетита так как-то по-домашнему, что становилось приятно, уютно. А потом он забывался, совершенно исчезал из памяти до следующего обеда, и тогда его вид снова вызывал удивление...

Расплатившись, Андрей побродил в поисках свободного стула, заметил поднимающуюся девушку и, опережая еще нескольких с подносами, занял его. Сунул конец галстука между пуговиц рубашки, чтоб в еду не залез, принялся протирать ложку и вилку салфеткой; взгляд наткнулся на сидящего через два столика соседа по рабочему месту, и стало неприятно, словно увидел человека, который знает про него что-то стыдное.

Ели быстро и молчаливо — болтать, как в кафе, делать паузу между супом и котлетой считалось здесь дурным тоном, неуважением к тем, кто ждет своей очереди пообедать... Было время, Андрей все пытался подсчитать, сколько организаций и фирм располагается в их двадцатидвухэтажном небоскребике, сколько примерно людей сидит в офисах. Без уборщиц, курьеров, водителей, охранников, продавцов в киосках на первом этаже выходило около полутора тысяч. А если перевести на армейский язык? С дивизию, кажется. И сколько таких дивизий в Москве, рассредоточенных по железобетонным небоскребикам-гарнизонам...

Размышления о количестве подобных себе людей всегда приводили Андрея в уныние, даже страшно становилось. Но размышлял он об этом давно, когда только начал работать здесь, затем же — привык, как говорится, притерся, вжился. И задумываться стал реже и реже... Правда, с недавних пор, против воли, эти мысли начали появляться опять, но теперь рождали не уныние и обессиливающий страх, а, наоборот, — радость, что он, оказывается, не слился со всеми, не растворился в них. Было радостно сравнивать, зная, что кто-то, кроме его родных и сослуживцев, этих завсегдатаев столовой, кто-то, очень дорогой и неповторимый, на другом конце города знает — он есть. Думает о нем, ждет с ним встречи, с нетерпением поглядывая на часы.

Вообще, по законам физиологии, после сытного, неплохого обеда должно было стать душевно спокойнее. И Андрей действительно почувствовал, что расслабился, подобрел; с искренним удовольствием выкурил сигарету в единственной в здании, зато просторной, с хорошей вентиляцией курилке на шестом этаже, полистал журнал “7 дней”. Без пяти два поднялся по лестнице на свой восьмой, заварил кружку кофе, снял пиджак, повесил на спинку стула и, удовлетворенно покряхтывая, уселся за рабочий стол.

Включил компьютер. В ожидании, пока загрузится, приподнял голову и оглядел поверх огораживающих его место матовых стекол отдел. Большая, почти квадратная комната, навесной, весь в маленьких круглых отверстиях, потолок. Из некоторых отверстий бьют мощные, но не слепящие глаз пучки света; они освещают отдел так удобно, что многие не пользуются настольными лампами, да и зачем? — почти вся работа на компьютерах... Стены покрыты пластинами нейтрального сероватого цвета; на окнах плотные жалюзи, и даже не разобрать, как там, за ними, — пасмурно или ясно, день или уже стемнело. Еще бы отсутствие часов — и движение времени совсем бы не ощущалось.

Слева от дальнего к Андрею окна — на возвышении — кабинет-будка начальника; напоминает она кабину башенного крана. Начальнику удобно видеть подчиненных, сидящих в своих выгородках-отсеках. У многих к матовым стеклам приклеены записи с важными данными, номерами нужных телефонов и факсов, имэйлы, расписания движения поездов, электричек... Андрей сидит в этой комнате пять с половиной лет.

Его работа — контролировать поставку канцелярских принадлежностей в три области северо-запада страны. Его считают специалистом, внимательным и ответственным, да и ему самому не в чем себя упрекнуть — работает всегда на совесть. Ни одного серьезного прокола.

Положил правую руку на мышку, слегка исподлобья, цепко уставился на экран монитора... И тут, совершенно не из-за чего, на ровном месте, прокололо, как боль в спине, в один короткий миг превратило во вздрагивающее, скрюченное болезненно существо... Эта почти родная комната словно перевернулась и стала другой, и он стал другим; и само собой вспыхнуло в мозгу заболтанное вроде бы, затертое, обесцененное слово — тоска. Да, это невыносимое ощущение принято называть тоской. И невозможно стало больше находиться здесь, терпеть, ждать, когда можно будет уйти, увидеться с той, что сделала его живым; сумасшествием показалось сидеть и производить какие-то ничтожные, осточертевшие действия, те же самые, что и вчера, и месяц назад, и год...

Снова со всех сторон слышен был шелест клавиш, ворковали телефонные звонки, и мягкие голоса вели деловые переговоры. С усердным потрескиванием заполняли листы бумаги словами и цифрами принтеры, строчили факсы, жужжал кондиционер, освежая воздух, а Андрей сидел в своем отсеке, согнувшись, опустив лицо, чтобы его не увидели, чтобы начальник отдела не обратил внимания, и пытался вернуться, стать таким же, как час назад. Всего час назад... И в то же время он понимал, что это должно было произойти — не мог он, встретившись с ней, узнав совершенно новые чувства, оставаться прежним. Так же водить мышкой по коврику, так же смотреть в экран на мертвые таблицы, перемещать цифры с одной строчки в другую... Он должен был когда-то не выдержать.

Но что теперь? Как? И он пытался вернуться, он вцепился в мышку, открывал и закрывал какие-то файлы и папки, читал какие-то слова, видел столбики цифр и изо всех сил стремился вникнуть в их смысл. Но работать в таком состоянии было немыслимо — перепутает, ошибется, проколется. Подведет весь отдел, всю фирму. Достаточно раз нажать не на ту клавишу, и — катастрофа... Он ждал, изображая, что работает, ждал, когда отпустит; он старательно отводил взгляд от нижнего правого угла монитора, где находилась крошечная иконка с часами; он отводил взгляд так старательно, что скоро начало ломить глаза, на них будто давило изнутри, заставляя повернуться вправо. И он не выдержал, посмотрел. Десять минут третьего. Всего десять минут, как, вернувшись с обеда, поставил кружку с кофе под левую руку и запустил компьютер...

Как у большинства сослуживцев, у Андрея имелась упаковка “Персена”. Лежала в верхнем ящике стола. Уникальное средство — одновременно и успокоительное, и концентрирующее внимание... Было время, он снисходительно усмехался, слыша за соседними столами шепотки: “Слушай, “Персенчиком” одолжиться можно?” — “Конечно, держи”. — “Спасибо, а то мозги плавятся”, про себя он называл таких “колесники” и держался от них в стороне. А потом однажды, почувствовав особенно остро уныние и усталость, решил попробовать. Проглотил две таблетки, подождал, прислушался к себе. И почувствовал — помогло. С тех пор пил регулярно. И готовая, казалось, обрушиться на него, как лавина с горы, неподъемной массой дел и проблем реальность после “Персена” становилась безопасней, лавина застывала, появлялась уверенность, что дела и проблемы можно решить, переделать или как-то освободиться от них... И сейчас, борясь с потребностью вскочить и побежать отсюда, спасаться от уже покатившейся на него лавины, он с трудом, трясущимися руками вынул упаковку “Персена”, выдавил на ладонь две таблетки. Бросил на язык, скорее насосал из уголков рта слюны. Отправил вниз... Должно помочь.

Вытер бумажной салфеткой руки, мокрую от пота полоску кожи под носом, лоб... Сидел, отвалившись на спинку вращающегося стула, но глядя деловито — по крайней мере стараясь глядеть деловито — на монитор.

Надо бы встать, сходить в уборную, освежиться холодной водой. А то и до курилки спуститься... Он представил, как поднимается, как идет к двери, а из отсеков, вытянув шеи, наблюдают... Наверняка и походка, и выражение лица, и осанка у него сейчас совсем не респектабельные; еще и запнуться не хватало. Нет, в любом случае обращать на себя внимание в такие минуты нельзя — тут же пойдут разговоры, обсуждения, догадки, что это с ним. Лишний повод для сплетен... Нужно, нужно пересидеть; “Персен” вот-вот подействует. Вот-вот всё будет нормально.

Как в спасение, Андрей впился взглядом в часики. Четырнадцать тридцать шесть. Еще четыре часа... Четыре часа, и он будет свободен. Сядет в машину... Он поедет к той, ради которой необходимо жить, которую только и стоит видеть, быть с ней каждое мгновение, постоянно... Вот именно — постоянно! А он здесь. И еще четыре часа. И завтра, и дальше, дальше...

Сцепил под столом руки; с пальцев закапал холодный и вязкий, как желе, пот... Сжал зубы до хруста... Надо успокоиться. Надо настроиться... Салфетка... так...

Пощелкал мышкой, закрывая ненужные, случайные файлы, вернулся на “рабочий стол”... Весь он усыпан иконками, и за каждой из них операции, за каждой деньги для фирмы, а значит, и для него. Нужно работать, действовать, искать и передавать информацию, контролировать, следить, анализировать. За этим он здесь и сидит, на это живет. Не ради этого, а на это... Только бы не наделать ошибок. Не перепутать... Так, так, настроиться, сконцентрировать внимание. Увлечься. И тогда эти четыре часа пролетят незаметно, легко. А там — вечер. Она.

Случалось, он сам советовал вдруг впавшим в депрессию сослуживцам: “Увлекись делом, забудь, что это работа. Увлекись, как бы сам в компьютер внедрись — и отключишься от остального. Поверь, понравится, потом всем отделом вытаскивать будем оттуда. Уговаривать”. И его изумляло, когда люди, особенно молодые, по всем признакам неглупые и креативные, не прислушивались к его советам, а в итоге увольнялись. Уходили как-то очень торопливо, будто рвали все нити, связывающие их с далеко не самой тяжелой и малооплачиваемой формой труда, чтоб уже не было возможности вернуться. Это ведь не лед долбить за семь тысяч, не в охране какого-нибудь детского сада киснуть, не торговкой в палатке... “И что с ними теперь? — иногда появлялась мысль, когда вспоминал какую-нибудь смешливую, но смышленую девушку, проработавшую, и без нареканий, полгода, а потом вдруг сбежавшую, не дотерпев даже до выходных, или молодого человека, серьезного, целеустремленного, исполнительного до дотошности, который ни с того ни с сего поднялся со стула в середине дня и отнес начальству заявление об уходе. — И где они? Лучшее что-то нашли?” Но в лучшее он не верил. По крайней мере — в сказочность. Легкой и одновременно денежной работы не бывает... Или он такой не встречал... Он мало что в жизни видел.

“Т-та-ак-с”, — Андрей два раза щелкнул левой клавишей мышки на иконке “Welent 69”. Системный блок с натугой, как поползший в горку игрушечный танк, заурчал, на мониторе, то замедленно, то в одно мгновение видоизменяясь, стали появляться таблицы, столбики цифр; постепенно они утряслись в мозгу компьютера, замерли в нужном порядке... Андрей стал вращать узкий валик на мышке, пристально, инстинктивно щурясь, чтоб глаза не так уставали, смотрел на экран. Срочно нужно проверить, как идет по Тверской области реализация двадцативосьмимиллиметровых канцелярских скрепок, производимых владимирской фирмой “Велент”. Есть ли где их нехватка, заказы на новые партии... Андрей курировал около тридцати видов разнообразной продукции, начиная со скрепок и кнопок и кончая бумагой для принтеров. Вроде бы несерьезное, копеечное дело, но в масштабах трех областей, которые были в сфере его ответственности, получался внушительный бизнес. А их фирма и занималась в основном реализацией продукции мелких предприятий, которым трудно самим вести дела по продаже. И процветала.

— Андреаполь... Антипино... Бежецк...

Названия неведомых городков читались легко и привычно, точнее — автоматически, но, когда он пытался работать с цифрами, сознание тут же начинало пробуксовывать, мысли слеплялись в тяжелый, плотный ком. И страшно было делать усилия, чтобы их разлепить, — казалось, там, в голове, от этого что-то лопнет, начнет плавиться, голову заполнит густой и вязкой, клокочущей жижей. Есть же — кровоизлияние в мозг. Может, так оно и происходит...

Андрей выхватил из упаковки новую салфетку, незаметно, словно в задумчивости растирая лицо, вытер пот; спину, тоже вспотевшую и тут же озябшую, колола рубашка, хотелось о что-нибудь поскрестись. Вообще — вскочить, сделать такое... Выбежать.

— Так-так-так, — вымученно-бодрым шепотом зачастил он, изо всех сил себя успокаивая. — Так-так-та-ак... — Скомкал и бросил измочаленную салфетку в корзину под столом; попытался пошутить, развеселить себя — усмехнулся: “Уборщица подумает: наконец-то Андрюша Головин простудился. Хе-хе”.

Да, он очень редко болел, никогда не брал бюллетеня, не ломал ни рук, ни ног... Только вот знает ли о его существовании уборщица? Конечно, она не может не замечать, что кто-то сидит за этим столом, — в корзине появляется мусор, немного совсем, но пакеты приходится менять каждый день. Но знает ли она о существовании именно его, Андрея Головина? Он не встречал в их отделе уборщицу — она приходит или рано утром, или поздно вечером; значит, и уборщица не встречает его.

— Хм!

Что же “Персен”? Когда?.. Сейчас растворится, поступит в кровь...

— Так, Бежецк был... Бежецк бы-ыл... Беревайка... — Внимательно щурясь, Андрей смотрел на цифры, покручивал валик мышки. — Беревайка... разливайка... — Находил количество реализованной продукции, остаток, искал возможный запрос на новую партию. — Беревайка... — Искал, проверял, находил и тут же терял, тут же забывал нужные данные, возвращался, щелкал мышкой, открывая всё новые окна, закрывал, набирал комбинации цифр, буквы, складывающиеся в слова, сохранял, сомневался, перечитывал, пересчитывал... А воображение рисовало, рисовало ярко, как будто это уже происходило на самом деле, как он вскакивает, опрокидывая стул, как выбегает из этой комнаты, как спускается по лестнице, прокатывается, как в детстве, по перилам, как нажимает кнопку сигнализации, и его “форд” приветственно чирикает в ответ; он открывает дверь, садится, гладит руль... “Так, наверно, японец какой-нибудь в офисе перед землетрясением с ума сходит — всё в нем кричит: надо бежать, а он сидит и работает”.

Взглянул на часики в углу экрана. 15:03. Всего-навсего!.. И грядущие три с половиной часа сидения здесь, глядения в монитор и щелканья мышкой показались непреодолимо, невыносимо длинными. Еще три с половиной сожженных, погубленных, убитых часа... Три с половиной часа его жизни. Единственной, первой и последней.

“М-да! — Он подчеркнуто выразительно усмехнулся. — А что ты предлагаешь? — Ему показалось сейчас, что, говоря себе “ты” и именно так — снисходительно-наставительно, есть шанс приструнить распоясавшуюся, вышедшую из-под контроля часть себя. — А? Что? За это убитое время ты получишь пятнадцатого числа хорошую пачку денег. Ты будешь заправлять машину, заплатишь за квартиру, на эти денежки ты ешь, и не “Роллтон” с сосисками. На эти денежки ты сможешь подарить ей...” — “А что? — ехидно перебила его эта часть. — Что действительно ценного ты-то сможешь ей подарить? Кольцо с бриллиантом? Дачу в Николиной Горе? Норковую шубу? Да безделушку убогую. Или сводишь вкусно поесть пару раз. И никогда ничего настоящего ты не купишь. Ни ей, ни себе”.

— Великооктябрьский, — тихо зарычал он, стараясь заглушить эту внутреннюю перебранку. — Так... Великооктябрьский... Двенадцать коробок...

Встал и пошел к двери.

Частые гулянья по офису, походы в курилку, в туалет или к чайному столику не приветствовались. Но несколько раз в день подняться со стула было делом обычным. Необходимым даже. И он пошел уверенно, деловито, словно по крайней нужде отвлекся от интересного занятия. И тут же запнулся — почувствовал, что рубашка прилипла к спине, стянула лопатки. Он забыл надеть пиджак, и сейчас ему казалось, он был уверен — все видят на его спине темное, мокрое от пота пятно... Не меняя выражения лица, развернулся, в несколько широких шагов, почти прыжков, оказался у своего места и набросил пиджак. Сунул руки в рукава, поправил воротник, галстук... Снова идти? Идти... А куда?

Курить совсем не хотелось — в горле, где-то в самом его верху, торчит горький, душащий сгусток. И привкус рыбной котлеты... Просто побродить, развеяться, отвлечься за пределами комнаты?.. Нечем там отвлекаться. Скучные узкие коридоры, двери, за которыми другие отделы. В торцах коридоров — туалеты... Лестница, киоски на первом этаже? Нет, не поможет это, не успокоит, не отвлечет. И не убыстрит движения времени.

Он стоял перед своим рабочим местом уже с минуту, догадываясь, что на него все сильнее обращают внимание. Действительно, он бы и сам не остался равнодушным, если бы кто-то вот так же вскочил, пошел, резко вернулся, надел пиджак и теперь бы торчал без движения, глядя в стол. Даже не на монитор компьютера, а просто в стол... Он приподнял голову и перевел взгляд. Теперь смотрел на монитор. И испугался своей оплошности — запрещалось, отлучаясь, оставлять открытые файлы. Непонятно, почему именно запрещалось — все компьютеры в отделе были соединены в сеть, любой, при некотором усилии, мог открыть документы другого, но тем не менее...

Андрей положил правую руку на мышку, перевел компьютер в режим ожидания.

Ну а что встал-то? Куда хотел пойти? Хотя бы себе это надо объяснить... Нет, так нельзя. Взять себя в руки. Сесть. Сесть и работать. Что это в самом деле? Сотни тысяч людей его возраста сидят сейчас и работают — считают сложные цифры, пишут доклады, составляют мониторинги, обзванивают веером потенциальных партнеров... Сходить, набрать стакан воды, выпить. А потом сесть и работать.

Скорее угадал, почувствовал, чем глазами увидел движение в кабинете-будке. Поднял глаза, мгновенно придав лицу деловито-озабоченное выражение. Начальник жестом подзывал его; Андрей бодро кивнул, машинально подвинул клавиатуру, затем проверил узел галстука. Ровно. Пошел. Тихо покашлял, прочищая горло, порастягивал губы, готовясь к разговору... Довскакивался...

— Можно? — коротко стукнув костяшками пальцев, приоткрыл легкую, из небьющегося стекла дверь.

— Да, заходите. — В голосе начальника больше недоумения, чем неудовольствия. По крайней мере — пока.

Андрей вошел в тесноватый — стол, кресло управляющего, несколько стульев, шкаф — кабинет. Прикрыл дверь.

— Садитесь.

Сел; ноги некуда было деть, и он поджал их, кисти рук положил на край стола. Смотрел на начальника, но не в глаза, а между ними — на поросшую бесцветными волосками переносицу.

Начальник пощелкал мышкой, видимо, доделывая срочное дело, затем поморгал устало, перевел взгляд на Андрея. И спросил неожиданно участливо, почти по-отцовски, хотя был старше от силы лет на пять:

— Что с вами происходит, Андрей Сергеевич? Что случилось?

В первый момент Андрей хотел изобразить изумление, дернуть плечами, скривить губы. Но понял — это только усугубит... Он мыкнул, показывая, что ищет слова, и, уже поняв, что ответит правду, стал краснеть. От ушей пошла щиплющая волна жара. Скулы, щеки, нос, и вот добралась до глаз, они зацарапались. И Андрей, боясь этой красноты и слез больше неловкости за свое детское признание, ответил:

— Такое... Да вот... влюбился, кажется.

— Да? — Начальник сочувствующе, совсем не иронично, вздохнул, посмотрел в экран монитора, но посмотрел уже не делово, а машинально, невидяще. — И что она?

— Что?

— Как она относится к этому? К вашему чувству? Знает?

— Она? Знает, да. У нас все хорошо... Но, — спохватился Андрей, — мы недавно совсем познакомились, в пятницу. Поэтому...

— Я-асненько... А я сижу и гадаю, что это с вами. Думал, несчастье в семье... Вчера вы по этой причине отпросились на полчаса раньше?

— М-м... Да.

Начальник отдела грустно покачал головой.

— Видите, а говорили, голова болит. — Голос его стал суше. — Ясно-ясно.

— Нет, это правда! Правда... И голова болит, и вообще... ну...

— Все из рук валится?

— Да. Понимаете, какое-то состояние... — Андрей чувствовал: в его интересах сейчас говорить и говорить, все объяснить, доказать, что не виноват, что это, как болезнь. — Не могу сосредоточиться, цифры в голове не держатся... Даже не о ней думаю... конкретно не о ней, а, понимаете... Никогда такого не было. И так бы вот... н-ну... — Побоялся признаться в самом главном, снова страдальчески промычал-простонал.

— Хочется бросить все? Так? Встать и бежать?

— Н-ну, почти... Почти так.

— Это бывает. Бывает. И для многих печально заканчивается.

— Я понимаю.

Помолчали. Андрей смотрел на старомодный стакан для карандашей — под стеклом пестрая бумажка с Эйфелевой башней; рядом со стаканом картонная рамка на ножке. В рамке, Андрей знал, как-то раз заглянул, фотография семьи начальника — он сам, его супруга, полноватая, веселая, кажется, домовитая, и сын лет двенадцати. Еще собака, далматинец. Все улыбаются.

— Что ж, Андрей Сергеевич, — начальник потянулся в кресле, еще раз сочувствующе вздохнул, — делать нечего: в отпуске вы были недавно, отгулы дать не могу. Ни дня, к сожалению. Сами понимаете — только учебный год начался, пора горячая. Канцелярия ваша нарасхват. А вы, — он кивнул на монитор, — всего две операции провели за сегодня. Правильно?

— Да...

— Вот-вот. Поэтому, Андрей Сергеевич, могу посоветовать только одно — не делайте, пожалуйста, глупостей. Соберите волю в кулак и, как говорится, терпите. Впереди выходные, о них мечтайте... — И как-то, как мужчина мужчине, начальник подмигнул Андрею, и в то же время Андрей ощутил себя прыщавым подростком, которому читают нотации. Опять зажгло лицо.

— Да у нас, — замямлил, — совсем еще... первые дни...

— Будет, все будет отлично. Главное, повторяю, — сейчас, пожалуйста, глупостей не наделайте. Очень вас прошу. У вас, между прочим, отличные перспективы. В отделе управления намечается вакансия... — Начальник осекся, словно бы выдал секретную информацию. — В общем, Андрей Сергеевич... Да, кстати, а она работает, ваша девушка?

— Работает, да. Почти в той же сфере...

— Ну вот видите, как хорошо! Пары, состоящие из коллег, по статистике, наиболее прочны.

— М-м, интересно. Не знал.

После разговора стало намного лучше. Стыдновато, правда, но и стыд был какой-то хороший: еще в школе, классе в девятом, он однажды на перемене слишком разрезвился — скакал вместе с дружком по коридорам, кричал, подпрыгивал, стараясь задеть плафоны, и его остановил директор. Директор был чем-то похож на начальника их отдела. Или это сейчас так кажется... И не ругаясь, почти ласково он объяснил, что Андрей уже взрослый юноша, прилично учится, у него такое лицо благородное, родители интеллигентные люди; наверняка его ждет успешное будущее. Зачем же себя позорить? И Андрей, тоже тогда покраснев, почувствовав слезы у глаз, извинился и в тот момент точно бы действительно, рывком, повзрослел, даже походка изменилась, движения. Голос стал мягче, но внушительней... С этим дружком он с тех пор старался общаться меньше, а потом тот ушел из школы, в какой-то техникум поступил, а Андрей закончил одиннадцатый класс, получил аттестат с двумя четверками (остальные — пятерки), без проблем поступил в институт...

Такое же чувство взросления он пережил и сегодня — стыд и одновременно благодарность, что нашелся человек, который подсказал, слегка пристыдил, предостерег... Действительно, раскапризничался, довел себя чуть не до истерики. Но стоило услышать правильные слова — и все вошло в норму. Любовь снова приятно скребла душу, а желание увидеться с той, которую полюбил, не тянуло вскочить, бросив дела, сломав себе жизнь, а скорее помогало лучше и быстрее дела эти делать.

И остаток рабочего дня пролетел для Андрея быстро и незаметно. И пользы он успел принести фирме немало (и это зачтется ему, он знал, пойдет в плюс).

Ровно в восемнадцать часов тридцать минут начальник вышел из своего стеклянного кабинета, как всегда, произнес:

— Спасибо, господа! До завтра!

Некоторые вскочили тут же, — значит, заранее выключили компьютеры, собрались и только ждали сигнала к окончанию рабочего дня, — ринулись за дверь, другие торопливо заканчивали операции; кто-то копался в сумке, девушки подкрашивались, молодые люди помахивали руками, делая нечто вроде разминки; довольно громко заговорили по телефону — теперь можно было не особо себя стеснять соблюдением тишины.

Андрей выключил компьютер, поднялся.

— Слушай, — подошел сосед по рабочему месту, — планы есть на вечер? Может, пивка попьем?

— Да нет, извини. Встреча важная. К тому же — я за рулем.

— Ну, машину оставить можно. — Сосед выжидающе смотрел на него; раза два-три они вместе неплохо проводили вечера после работы... — Как, созреваешь?

— К сожалению, не получится... Может быть, на выходных...

Андрей сполоснул свою кружку для кофе, прибрался на столе. Кивнул на прощанье начальнику отдела, получил ответный кивок и вышел.

Площадь перед небоскребиком днем превращалась в огромный паркинг. Почти каждый служащий имел автомобиль, а до метро было приличное расстояние. И одно время из-за парковочных мест случались ссоры, чуть ли не потасовки, да и без них приходилось потрепать нервы, время тратить, выискивая в рядах машин свободную щель. Это приводило и к опозданиям...

Под давлением директоров фирм, арендующих здесь офисы, администрация здания однажды навела порядок: площадь была разбита на секторы, за каждым автомобилем закрепили определенное место, бригада пожилых мужичков в камуфляжах следила, кто как паркуется, охраняла машины... С тех пор жизнь в этом плане намного облегчилась. “Еще бы с дорогами что-нибудь сделали”, — привычно мысленно проворчал Андрей, заводя свой молоденький, прошлого года выпуска, правда, собранный во Всеволжске “форд”.

Предстоял путь на другой конец города — с Щелковского шоссе на Профсоюзную улицу. С северо-восточной окраины Москвы на юго-западную. Вообще-то расстояние не такое уж и громадное, если ехать через центр, но это вечером в будни было делом совершенно нереальным. В такую пробку можно угодить, что и до ночи простоишь.

Андрей вырулил на МКАД. Занял место в крайней левой полосе — сворачивать предстояло нескоро — и не спеша покатил за “газелью”. Справа ехала серебристая “вольво”, в салоне однотонно, тяжко и раздражающе долбилось экстремально примитивное техно. У Андрея тут же заломило уши — лучше уж просто гул моторов, хрипы сцеплений грузовиков, чем это... А девушка в “вольво” самозабвенно улыбалась, глядя вперед, и подергивала головой... “Ехала бы сто тридцать — одно дело, а при тридцати кэмэ — смешно”. Андрей поднял стекло, долбеж стал слабее...

Вечер еще совсем не чувствовался, было душно, сильно пахло сгоревшим бензином, соляркой. Поток машин полз еле-еле, встречный — не быстрее. Сотни и сотни грузовых машин, легковых, “газелей”, “соболей” двигались, будто паломники по единственной дороге к святыне. И так наверняка было сейчас на всем огромном кольце вокруг Москвы, на проспектах, улицах, в переулках внутри нее... Андрею захотелось закрыть глаза и положить лицо на руль. И чтобы его “форд” катился сам по себе, сам бы докатился до гаража...

Не зная, чем занять себя, включил радио.

проколола уши слишком модная песенка; рука сама собой потянулась к кнопке “tuning”, но вместо нее нажала другую — “off”. В тишине, хоть и в относительной — наполненной урчанием моторов, — было все-таки легче. Не так что-то посасывало в груди... А электронные часы на панели ровно и безжалостно отщелкивали секунды пульсацией двух точек между цифрами, обозначающими часы и минуты. Уже 19:03. Всего-навсего пятьдесят семь минут на то, чтобы поставить машину и добраться на метро до Пятницкой улицы. Там, в ресторанчике “Апшу”, они договорились встретиться. Ровно в восемь. Андрей утром заказал столик... Там же, рядом с “Апшу”, они и познакомились пять дней назад. Так недавно, но и, кажется, бесконечно давно. Эти дни были настолько огромны, ярки, что, может быть, перевешивали прежние годы его взрослой, страшно однообразной, какой-то совсем пустой, без ожидания вспышки впереди, жизни. И вот вдруг эта вспышка произошла. И он жил теперь совсем по-другому, по-новому; пусть мучительно, но и счастливо. Да... Да.

В выходные, по утрам, он любил в одиночестве гулять по центру, слегка выпить и закусить в каком-нибудь кафе, постучать по клавишам автомата — проиграть или выиграть рублей двести—триста. И та суббота началась обычно. Побродил по безлюдным еще, тихим улочкам Замоскворечья, единственного района города, где ему бывало уютно, спокойно; выпил сто граммов коньяку в кафе “Вепрь”, сыграл в покер у метро “Новокузнецкая” и проиграл две сотни. Вышел из полутемного, прокуренного зала, щурясь и размышляя, что делать дальше, чем дальше заполнить день. Кажется, старался вспомнить, будет ли сегодня футбол. Можно было поехать в Лужники или Черкизово.

Она шла в компании других девушек. Молоденькие, симпатичные, шумные. Спешили, даже подталкивали друг друга и громко, все одновременно, что-то выясняли; он уловил — спорят, какой ресторан поблизости лучше.

Взгляд сразу зацепился за нее, и он не мог и не хотел его отвести, еще не понимая, что в ней особенного, почему она. Но остальные, выше, стройнее, сразу стали какими-то полупрозрачными, блеклыми, почти невидимыми. Это потом, чуть позже, он отметил, что у нее вьющиеся черные волосы, что одета она в необычное, не по нынешней моде платье с пышным подолом, на ногах тоже немодные туфельки без каблуков. И лицо такое простодушно-восторженное, будто она совсем недавно осознала себя в этом мире и ничего еще, кроме хорошего, не знает. Провожая ее глазами, Андрей полез в карман за сотовым телефоном, чтоб кому-нибудь позвонить, но вместо этого пошел. Пошел за ней.

...Нечасто, но случалось — или в метро, или на улице, в магазине, в лифте где-нибудь он видел девушек, — они не обязательно бывали красивы или хотя бы симпатичны, — но секундно увидев, он чувствовал: они близки ему, и, соединись, им будет хорошо вместе. По-настоящему хорошо. И всегда вспоминалась услышанная и поразившая его еще в детстве фраза про две половины, которые блуждают по земле в поисках друг друга... И вот иногда он встречал тех, в ком угадывал эту вторую свою половину. Ему даже казалось, что кто-то со стороны указывает: вот она, она та, что создана для тебя, а ты — для нее, подойди! И действительно, он был уверен: заговори, познакомься, и она тоже сразу поймет, что ты именно тот, кто ей нужен, с кем она будет счастлива. Но что-то маленькое и в то же время необыкновенно сильное в нем, то, наверное, что принято называть разумом, начинало ухмыляться, толкало, двигало ноги дальше по намеченному маршруту и заодно убеждало, стыдило, а потом недоумевало и язвило: “Вот так бы перегородил ей дорогу и — привет, я Андрюша?! Да? Думаешь, она расцвела бы от счастья?”. И он, подчиняясь разуму, терял ее, вторую свою половину.

Было время, когда он очень страдал после этого, психовал, раскаивался, даже приезжал на то место, где с ней встретился. Но через месяц-два-три встречалась другая девушка, в которой он угадывал то же самое, и постепенно он стал привыкать к этим встречам, к внутренней встряске и короткой борьбе с собой, и, в итоге, к провожанию ее взглядом. Ведь действительно как это? — взять и подойти в толчее метро, ринуться вдогонку по тротуару, ни с того ни сего заговорить в тесном лифте, в очереди к кассе в супермаркете после рабочего дня. Глупо, нереально; так в плохих фильмах и книгах только бывает. Или в очень хороших...

И эта девушка в странном платье, с распущенными густыми волосами, румяная, смешливая, была из таких. Она была самой такой. Она встряхнула его сильнее прошлых, она обожгла, и он пошел за ней, он не мог не смотреть на нее в полупустом зале молодежного ресторанчика. Ее нельзя было терять. Разум что-то внушал и хехекал, старался поднять, увести. Но на этот раз он был слаб и немощен. Андрей лихорадочно выискивал повод с ней познакомиться. “Была бы одна, была бы она одна”, — вертелась, давила остальные совершенно никчемная сейчас мысль-мечта...

Почувствовав его взгляд, девушки стали оборачиваться, заговорили тише, на лицах появилась тревога. “Ну вот, за маньяка приняли”.

А если взять и прямо так подойти и представиться, и сказать, что она самая лучшая? Хм, смешно. Да его просто засмеют. Наверняка. И он сидел, не в силах на нее не смотреть и понимая, что, чем дольше так сидит, тем меньше шансов... Сейчас решит, в самом деле, что маньяк, шизоид, и всё. Шарахнется в сторону, сожмется, если он подойдет.

Андрей вышел на улицу. Закурил, огляделся. По пешеходному Клементовскому переулку медленно, расслабленно, как ходят в Москве лишь по утрам в выходные, двигались люди. Их было немного, на лицах выражение отдыха... Напротив багровела огромная, красивая, но запущенная, словно бы давно заснувшая и забытая, церковь, а под ней выстроились шеренгой киоски, палатки, тонары. “Куры-гриль”, “Слоеные пирожки”, “Крошка-картошка”, “Цветы”... Женщина в цветочной палатке прыскала на розы водой из бутылки...

Он уронил сигарету, быстро подошел к палатке и, постоянно оглядываясь на дверь ресторанчика, выбрал семь чайных роз. Почему-то был уверен — она любит вот такие, мясистые, нарядные и одновременно строгие розы... Вернулся к двери.

Стоять на жаре, держа букет в напряженной руке, было небывало легко, даже радостно. И тогда, первый раз в жизни, наверное, люди вдруг вызвали у него сожаление: вот гуляют, отдыхают и думают, что им действительно хорошо... Если бы знали, каким сейчас, в эту самую минуту, можно быть! И никто из них, из этих десятков и сотен попадающихся ему на глаза, скорей всего не запомнит именно этот день, это утро этой субботы; никто, кроме него.

Она не удивилась, увидев его у двери ресторанчика, — она словно знала, что он будет здесь, даже приостановилась, и одна из подруг, идущая следом, толкнула ее... Он шагнул к ней; он почувствовал, у него что-то произошло с лицом — оно стало огромным и светлым, губы расползлись. И она изменилась.

Девушки поняли и отошли. А может, они стояли тут же, но он их перестал замечать, не слышал смешков и шуток. Он говорил только ей и говорил все, что было нужно, что хотел сказать уже давно, но не мог найти ту, которой нужно сказать. И она отвечала так, как, наверное, было нужно; она не делала вид, что смущается, удивляется, она не играла... Это был тот редкий момент, когда он не замечал, не отмечал, как бежит — или тянется, или течет — время. И потом, когда попрощались, очень запросто обменявшись номерами сотовых, он долго не смотрел на часы. Он шел неизвестно куда, но очень быстро и улыбался.

Вот так, пять огромных дней назад, неожиданно, но и будто по чьей-то воле Андрей стал жить по-другому — по-новому, по-настоящему... Она не была красавицей, моделью, лицо не поражало гладкой, фарфоровой ровностью и чистотой, а фигура стройностью, но любой ее жест, любое слово, завиток волос, даже темные точечки на носу, прыщик у нижней губы ему не то чтобы нравились — он был уверен, что этот жест, улыбка, слово, прыщик были именно такими, какими должны быть у его единственной, любимой девушки...

На следующий день, в воскресенье, они гуляли по центру. Как приезжие, будто первый раз видели, восторгались Кремлевскими башнями, Василием Блаженным, Христом Спасителем; пили кофе в кофейне под Манежной площадью... Ей было двадцать пять, ему — двадцать восемь, а они вели себя, как подростки, которых родители первый раз отпустили гулять одних, не ограничивая во времени.

В понедельник, вторник и среду встречались в восемь вечера, ужинали, рассказывали друг другу с удовольствием разные истории о себе, о своем прошлом, потом бродили. Андрей ненавязчиво, без нажима, предлагал поехать к нему, а она отказывалась. Отказывалась и давала понять: еще не время. Он провожал ее, стоял у подъезда, смотрел на окна ее семнадцатиэтажного дома, медленно выкуривал сигарету и ехал к себе.

Удивительно, но у него не возникало досады, что они расстаются, что ночь проводят одиноко на разных концах Москвы, — он впервые чувствовал прелесть ухаживания за девушкой, испытывал странное и, оказывается, огромное удовольствие от невозможности запросто стать близким с ней. Так, наверное, томились раньше, век назад, добивались и завоевывали тело любимой дамы, страдая и наслаждаясь этим. И это, наверное, важно, необходимо, чтобы полюбить крепко, с уважением и благодарностью; недаром раньше муж и жена часто называли друг друга по имени-отчеству... Да, необходимо время между знакомством и близостью, необходимо терпеть, дать созреть чувству. И потом... потом все будет ослепительно и надолго. Много-много счастливых дней.

Скорость падала, падала, и вот машины поползли медленнее, чем ходят люди... Пробка. Андрей глянул на часы. Четверть восьмого. Пока он не опаздывает — за двадцать минут вполне можно добраться до гаража, поставить машину, а там минут двадцать уйдет на метро от “Профсоюзной” до “Третьяковской”. И — “Апшу”...

По остальным полосам машины двигались немного быстрее, и Андрей, выкручивая руль вправо, по сантиметру, рискуя, что его “форд” клюнут в бок или зад, перестроился на соседнюю полосу. Затем, так же ювелирно и рискованно, еще на одну.

На развязке МКАДа и Варшавского шоссе, мигая габаритами, стоял “камаз”-фура, а перед ним, почти под передними колесами, был смятый “жигуль”. Белая шестерка. Видимо, она слишком резко стала поворачивать, и “камаз” на нее наехал. По всем признакам авария произошла несколько минут назад — гаишники еще не появились; возле “камаза” стоял невысокий, полноватый мужчина в пестрой майке и шортах, похожий на дачника, а из разбитого лобового окна “жигуля” торчала седоватая, с маленькой лысиной на макушке, голова... Плотный поток машин медленно, как процессия мимо гроба, обтекал их. Никто не останавливался...

Почти каждый день Андрей видел аварии, случалось, и такие, что становилось жутко, в животе обрывалось, и на несколько секунд терялась возможность управлять машиной. Казалось, что это сейчас случится и с тобой... Недели две назад, спеша на работу, он наблюдал картину — непонятно уже какой марки легковушка была просто разорвана, куски железа растянулись вдоль дороги метров на двадцать. И среди них лежал человек. Тело.

Увидев аварию и почувствовав жуть, похожую на предчувствие, он невольно начинал репетировать, как будет вести себя, если авария действительно случится. Больше всего пугала не катастрофа, даже не собственная смерть, а мелкие клевки, поцелуйчики. Действительно, что делать, если клюнешь машину? Или клюнут тебя?.. Объясняться? Бычить? Гаишников ждать? Деньги совать, если виноват, или требовать, если перед тобой виноваты? Он этого не умел. И каждый раз обещал себе застраховать машину в серьезной, надежной компании — в “Росно” или в “Росгосстрахе”. Да, выбрать время и застраховаться. Рано или поздно вполне можно попасть в ситуацию.

Обполз место аварии и тут же подбавил газу. Отрезок между поворотами на Варшавку и на Профсоюзную проскочил минут за семь и уже не вспоминал про раздавленный “жигуленок”, про необходимость застраховаться — наслаждался более-менее быстрой ездой, то и дело взглядывал на часы... Если на Профсоюзной повезет попасть в зеленую полосу — успеет на свидание вовремя. Хоть бы... Хоть бы все было нормально, без обломов и нервов...

Профсоюзная в сторону центра была почти свободна, и лишь светофоры — все-таки не повезло — мешали разогнаться как следует... Время от времени Андрей замечал знакомые красные буквы “М” и определял по ним, сколько еще осталось ехать. Названия станций метро напоминали о чем-то древнем, чуть не былинном, о чистых глубоких снегах, о лесе и санных путях... “Теплый Стан”, “Коньково”, “Беляево”... Но дома вокруг стояли новые, высокие и, казалось, несокрушимые, шагали по асфальту в разные стороны люди в легких летних одеждах, катились бесконечные машины, пестрела реклама. И в десятках километров отсюда на север, на восток, на запад — в Ховрине, Лианозове, Отрадном, Тушине, Лосиноостровском, Мневниках, в Кунцеве шагали такие же люди и возвышались такого же типа дома, и катились бесконечные машины таких же моделей и марок, и там тоже можно было легко отыскать такие же красные буквы “М”. И все это сливалось в одно слово — Москва. Москва, которую Андрей знал с рождения, в которой прожил уже почти двадцать девять лет и где наверняка когда-нибудь его похоронят. Куда ему деться отсюда?..

Андрей снимал однокомнатную, но не тесную квартиру неподалеку от метро “Профсоюзная” (до Кремля — минут двадцать езды); возле самого дома у него стоял гараж-ракушка, а в соседнем доме жили родители. У родителей была трешка, там он вырос, до сих пор имел свой угол на всякий случай, но жить с ними после окончания института стало неудобно, да и тревожно за себя — он все сильнее чувствовал, что при них остается каким-то маленьким, бездумно послушным, но иногда и капризным мальчиком, сыночком, и решил отделиться. Одно время родители думали о размене, заранее горевали, что придется терять большую квартиру, оттягивали с подачей объявлений, но Андрей стал неплохо зарабатывать и снял себе жилье. А трехкомнатная осталась ему на будущее... Родители были рады.

На перекрестке Профсоюзной и Наметкина висел особенно тягостный светофор, да еще и дорогу здесь вечно ремонтировали — то ли трубы меняли, то ли рыли подземный переход, — стоять на красный свет приходилось минут по пять. В это время между машинами ловко бегали распространители рекламных буклетов, журналов, продавцы дешевых букетиков. И Андрею частенько пытались что-нибудь впарить. Вчера парень в зеленом комбинезоне сунул журнальчик с полуголой девицей на обложке, сегодня девица в синей бейсболке навязала буклет сети магазинов “Старик Хоттабыч”.

— Спасибо, — буркнул Андрей, бросая буклет, как обычно, на заднее сиденье.

— Все виды строительных материалов. Лаки, краски, сантехника, — автоматически-бесцветно сообщила девушка и метнулась к следующей машине.

“Надо выкинуть всю эту хрень, — подумал Андрей, глянул на часы. — 19:41. Красный свет. — Да что ж это?!”

И начало возвращаться состояние, какое навалилось в середине дня. Острая, обессиливающая тоска, досада, злоба на что-то, до ледяного пота понимание: нужно менять, все нужно менять теперь, когда появилась она...

Две взаимоисключающие модели... Еще недавно он удивлялся, замечая, что и его знакомые, и он сам легко минуют в отношениях с женским полом период ухаживания — проводы до дому, свидания, гуляния. Нет, это почти у каждого было, но было когда-то, в школьные годы, во время студенчества, а потом, когда появилась восьмичасовая работа, обязанности и заботы взрослой жизни, а силы и энергия постепенно таяли — стало невозможным, непосильным трудом. Точнее — несбыточной роскошью свободного человека. Люди знакомились где-нибудь в кафешке, в ресторанчике или в клубе вечером в пятницу и, чаще всего после ужина, или недолгих танцев, или просто пивка на бульваре ехали вместе к нему или к ней. А утром, как правило, прощались и расходились, будто ничего и не было, и ни ему, ни ей не приходило в голову продолжать отношения, набрать записанный для проформы номер телефона. Но некоторые после такого легкого, совершенно случайного знакомства и быстрой близости становились парой, семейкой с общим хозяйством на несколько недель или лет, или на всю жизнь.

Угождать понравившейся женщине попросту не было времени. Не скажешь ведь при знакомстве: “Простите, барышня, я вас полюбил с первого взгляда, я готов отдать вам свое сердце, но петь серенады под окном — не могу. У меня работа с половины десятого до половины седьмого, плюс два часа на дорогу. И выспаться надо...”.

Получалось, что без ухаживаний, без прелюдий, без хотя бы видимости борьбы женщины становились доступны; они и сами, видимо, понимали: ухаживание при таком распорядке жизни — это сказочка, и, услышав от вызвавшего симпатию мужчины несколько нежных или смелых слов, посмеявшись над удачной шуткой, с готовностью шли навстречу.

Интересно и странно, но и, может быть, неспроста именно с теми, кто казался ему созданными для него, вторыми половинами, познакомиться не получалось. Он психовал и ругал себя, что все-таки не подошел, не заговорил, но это, наверное, избавляло его от разочарования.

Она была первой, с кем у Андрея за пять дней знакомства не дошло до постели и даже до настоящих, губы в губы, поцелуев; как робкий девятиклассник, он провожал ее до дому, а потом вприпрыжку бежал к метро. Он был счастлив такими отношениями, совсем не из сегодняшней жизни, а из каких-то полузабытых фильмов, книжек, которые видел и читал в юности, но все же эти пять прекрасных дней вымотали его, и слежение за временем стало главным занятием. На работе он торопил часы, приходил в отчаяние, что время так тянется, а потом, по дороге с работы, упрашивал замедлить отщелк секунд. И когда был с ней вместе, тоже следил за временем и досадовал, что оно так бежит, и в то же время подсознательно ожидал, когда расстанутся, потому что необходимо было отдохнуть перед завтрашним рабочим днем...

Да, что-то было совершенно неправильное в том, как он жил сейчас. Неужели действительно нужно выбирать — или жить в полную силу, не следя за временем, или работать, чтобы жить на остаток сил и времени?

Влетел во двор, не сбавляя скорости, рискуя кого-нибудь сбить; не глуша мотор, открыл ворота, загнал машину в ракушку. Прыснулся “Валдасарини”, мазнул носы туфель обувной губкой. Сгреб с заднего сиденья скопившийся бумажный хлам, закрыл гараж и быстро пошел к метро. Можно было, конечно, поймать машину, но на ней наверняка времени уйдет раза в два больше — в центре сейчас столпотворение. Растянувшийся на весь вечер час пик...

Пока по дороге не попался контейнер или урна, проглядывал журнальчики — вдруг что стоящее. “ИкеА”, “Горячая пицца на дом и в офис”, “Учеба и работа”, “Перекресток”, “Знакомства”... На обложке “Знакомств” симпатичная девушка в купальнике. Молоденькая, Бритни Спирс напоминает... Внизу страницы надпись красными буквами: “Позвони мне в любое время, и я дам тебе всё. Лика”. И номер телефона.

Андрей усмехнулся; в Интернете он не раз натыкался на так называемых индивидуалок — девушек и женщин, которые зазывают к себе домой за определенную плату. Имя, параметры, перечень услуг, расценки за час, за два, за ночь... Он удивлялся, что так, совершенно открыто и подробно, — щелкни мышкой и все увидишь, узнаешь, — рекламируют себя проститутки, а оказывается, и журнал есть.

Полистал. Несколько десятков страниц сплошь состояли из фотографий. Равные прямоугольнички, словно бы в каталоге, фото и та же информация, что и в Интернете... Взгляд задержался на одном лице — такой тип используют в фильмах, рекламных роликах, когда хотят показать славянских красавиц. Прямые светло-русые волосы, в меру округлое лицо, легкая улыбка, слегка смущенная, но и как бы снисходительная. Большие, выразительные глаза. Открытый купальник, чистая, розоватая, будто после бани, кожа; тонкие руки обхватили согнутую в колене ногу... Андрей почувствовал знакомое посасывание внутри: симпатичная. И, наверное, чтоб это чувство разбить, развеять, спросил у фотографии саркастически, с нарочитой брезгливостью: “От клиентов отбою нет? Или как?”.

Закрыл журнальчик, огляделся, заметил урну. Сунул пачку в нее.

Отвернул рукав пиджака.

— Ч-черт, без семи! — Он не успевал, уже никаким чудом не успевал на свидание.

На ходу достал мобильный, быстро нашел ее номер, нажал кнопку с зеленой трубкой. Держа телефон у уха, почти бежал к метро.

Несколько раз прожурчали мелодичные переборы — поиск абонента, а затем наконец — длинные гудки. Значит, она в зоне досягаемости, наверно, сидит уже в “Апшу” и ждет... Да-а, хорош кавалер.

— Алё! — ее встревоженный, даже испуганный голос. — Алё, Андрей?!

— Да, да! Привет! — закричал он. — Слушай, я на “Профсоюзной” еще! Прости, только добрался — пробки сплошные... Машину поставил...

Она перебила:

— Да ничего, наоборот... Андрюш, — голос стал виноватым, — понимаешь, у меня бабушка заболела. Вот... Очень просила приехать.

Андрей замедлил шаг, слушал.

— Я к ней сейчас иду. Я... Совсем из головы вылетело предупредить.

Он остановился, смотрел на вход в метро.

— Так мы не увидимся? — спросил.

— Ну, так получилось... Прости, ладно? Она на работу позвонила, плачет, что умирает совсем. “Скорую” вызывала. У нее приступы часто... Ты слышишь? Алё?

— Да. — Он не знал, что сказать. — Понятно.

— К дому вот подхожу. Она в Отрадном живет... даль такая!.. Андрюш, прости, пожалуйста... До завтра, ладно?

— Да... Я тебя очень люблю.

— И я тебя очень-очень! Но видишь как... После работы сразу рванула... В общем, до завтра!

— Целую...

И в ответ услышал три быстрых чмока. Потом — тишина. Отключилась.

Постоял посреди тротуара с мобильным в руке. Торопиться теперь было некуда. Узел галстука вдруг стал давить на горло, ослабил его, а потом вообще распустил. И галстук, аккуратно свернув, и телефон засунул в боковой карман пиджака... Усталость навалилась с небывалой силой — тот запас энергии, что сохранялся для вечера, для свидания с ней, исчез. Испарился.

Он медленно подошел к ларьку, оглядел выставленные в окне бутылки, достал бумажник. Сунул к окошко полтинник:

— Бутылку “Старого мельника”.

— Вам отхрыть? — спросил приятный женский голос.

— Да.

Секунда, другая тишины, и тот же голос, но уже досадливо-раздраженный:

— Рустем, хде открывашка опять?

— Го-о! Ты меня спрашивашь?

— А кохо?.. А, вот она.

Фыкнуло открываемое пиво, тускло звенькнула упавшая на фанерный прилавочек крышка.

Андрей взял бутылку, сдачу, пошел по улице. После услышанного в ларьке диалога вертелось где-то когда-то встреченное выражение — “межрасовый секс”.

— Так, — сказал себе, — куда теперь?

Он уже и забыл, как проводил вечера до знакомства с ней. Чем занимал часы, разделяющие окончание работы и погружение в сон. Там, в далеком, казалось, прошлом, скучном и пустом, остались приятели, безымянные, мимолетные девушки, телевизор, компьютерные игры... Мелькнула мысль зайти к родителям. Нет, не надо! Сделал несколько больших глотков холодного, сладковатого пива и сел на удачно попавшуюся скамейку.

Мимо шли люди. Много людей. Почти колонны. Одна колонна к метро, другая — от. Глаза цеплялись за фигуры стройных девушек, и каждая усиливала, обостряла тоску. И снова, как и днем в офисе, потянуло вскочить и куда-то бежать... Но тогда-то он знал, куда надо, а сейчас... Да. Целый огромный день жил ради этого, зубы стискивал, уговаривал себя с ума не сходить, перед начальником откровенничал... Ради того, чтобы вечером оказаться одному на скамейке...

Словно прощаясь с летом, многие девушки были в коротких, свободных юбках или легких платьицах, но и те, что не отказались от джинсов, выглядели соблазнительно. Очень.

Его поражало умение девушек выбирать себе джинсы — никаких складок, мешковатости; впечатление, что джинсы они не надевают, а сшивают на себе. Тютелька в тютельку...

Сколько их! В последнее время он и не замечал, не обращал внимания — для него в мире была лишь она. Она одна... Какая-то бабушка... Она никогда не упоминала о бабушке, а сейчас вдруг помчалась. Даже не предупредила... И почему они не могут встретиться позже? Через два часа, через три?

— Что-то не то, не то, — сказал он вслух, хотел приложить бутылку к губам и заметил, что рука трясется. Напряг ее, стал пить мелкими, но торопливыми глотками...

Вспомнились ее подруги, хоть и молоденькие, но явно опытные, язвительные. Вряд ли они так запросто ее отпустят, позволят все свободное время быть с ним. К тому же... Да наверняка у нее был до него какой-нибудь парень. Естественно. И почему именно сегодня ей не поехать на встречу с ним? По крайней мере, чтобы расстаться нормально. Как говорится, расстаться по-человечески. Точку поставить... Или наоборот.

Он посмотрел на часы и удивился, что всего лишь десять минут девятого. Время стало тянуться. Еще пять часов нужно что-то делать, как-то занять себя, прежде чем лечь и попытаться уснуть.

Правая рука полезла за телефоном. Заодно вытянулся и галстук, упал на землю. Кряхтя и ругаясь шепотом, Андрей нагнулся, поднял. Комом впихнул в карман. Посидел, ожидая чего-то. Ничего не происходило. Он бездумно стал нажимать кнопки со стрелками. Игры, Интернет, индикация, аудио, новости, сервис, досуг, календарь, адресная книга, переадресация... Адресная книга... Что же делать?.. Любимые номера... Нашел ее номер, с силой вдавил кнопку с зеленой трубкой... Снова услышать голос, понять по нему, где она, с кем.

Мелодичные звуки поиска, тишина, длинные гудки. “Ту-у-у... ту-у-у...” Их перебили короткие.

— А? — Он отдернул трубку от уха, уставился на пустой экранчик мобильного. Никакой объясняющей надписи... Или соединение прервалось, или... или она нажала “отбой”... Его звонок помешал... Наверно, бабушку как раз успокаивает. Или что?..

На девятиэтажном доме напротив краснели большие, с завитками, буквы. Андрей прочитал: “Конфеты “Комильфо” — большего не надо”. Да уж... Съел — и порядок.

Сидеть на скамейке стало невыносимо, и он поднялся, пошел. Ноги ломило, будто бегал целый день. А в голове равномерно постукивало, долбило изнутри череп: “Что же делать? Что делать?”.

У него было записано с полсотни номеров телефонов знакомых. Парни, девушки. Большинство, он был уверен, с удовольствием проведут с ним вечер. А девушки — и ночь. А что... Нет, просто бы выпили, поговорили... Лучше быть с девушкой — общение с парнем не отгонит тоску... А почему он должен сейчас быть один? Прийти, что ли, домой, сесть перед телевизором, как никому не нужному дядьке? Или убить вечер на бессмысленное строительство компьютерной цивилизации, мультяшных фашистов стрелять? Нет, надоело. Но позвонить, взять и позвонить одной из тех, с кем он был близок до того, как встретил ее, станет предательством. Он предаст не столько ее, наверняка все-таки сидящую у капризной, старенькой бабушки, а то чувство, которое испытывает последние пять дней. Прекрасное чувство. Прекрасное. Только... Как же убить этот вечер? Неожиданно ставший пустым, лишним вечер?

Резко, вкусно пахнуло жареным мясом. Андрей как со сна повертел головой, увидел ларек с шаурмой. Зацепился за мысль: взять еще пива, парочку шаурмы и закрыться дома. Пересидеть. Есть, пить, думать о чем-нибудь — что-нибудь приятное вспоминать... А завтра уговорит переехать к нему, скажет, что не может больше так. И все — и будут жить вместе.

Замечтался, перенесся мысленно в завтрашний вечер, и тут же словно бы кто-то выдернул обратно — и он вспомнил, что до завтрашнего вечера еще целые сутки, а впереди самые тяжелые пять часов. Пять часов. И никакое пиво, никакие воспоминания, никакая шаурма не успокоят, не усыпят. Наоборот, скорее всего.

Мимо, в каких-то пяти шагах, прошла высокая девушка в розовом топике и белых шортах. Светло-русые волосы. Длинные розоватые ноги. “Как у той, из журнала”, — вдруг почему-то со страхом сравнил Андрей... Проводил ее взглядом — смотрел долго, девушка шла медленно и в конце концов потерялась за другими людьми. Исчезла... А если догнать? Просто заговорить, вместе вечер предложить провести, пообщаться, как человек с человеком? Просто... Видно же — таких сразу видно, — она никуда не торопится, гуляет... Даже не гуляет, а ждет встречи с кем-нибудь. Ждет, что сейчас к ней, такой красивой, малоодетой, высокой, подойдут, улыбнутся, заговорят...

Даже дернулся. Сделал шаг, еще... Остановился. Достал сигарету, закурил. В памяти стало прокручиваться, как, торопясь, делая сотни лишних, неверных движений, ставил машину, чистил туфли, сгребал с заднего сиденья журнальчики и рекламки... Торопился, злился на время, но знал, был уверен, что через полчаса все наконец-то будет хорошо. Хорошо. Он окажется рядом с ней... И сейчас почувствовал стыд за то, с каким сарказмом, брезгливостью разглядывал девушек из журнала “Знакомства”. А ведь и они для кого-то единственная радость — мало ли тех, кто может быть только с ними. Копят, наверное, деньги, эти несчастные сто долларов, ждут и потом осторожно, в предвкушении, набирают номер. Кто-то, может быть, в эту минуту звонит и той, со светло-русыми волосами.

А что?.. А что, действительно, — плюнуть и позвонить? Чего он стои??т, как спущенный с цепи — ошалевший, не знающий, куда побежать, как быть со своей свободой. Поговорит, развлечется.

Интересно, а как они, эти индивидуалки, принимают клиентов? Сидят в самой обычной (своей? съемной?) квартире и ждут мужчину или встречаются с ним на улице, оценивают — опасен он или нет — и потом уж ведут к себе? Или “индивидуалки” — это вообще туфта, на самом деле — куча страшных баб на диване, стопки грязных тарелок, окурки, какой-нибудь охранник с газовым пистолетом на кухне. Так обычно в криминальных хрониках показывают притоны...

Странно, но он никогда не имел дела с проститутками, даже видел их только по телевизору. Сначала, когда в школе учился, вообще мало думал о том, что когда-нибудь осмелится овладеть девушкой, женщиной, избегал их класса до десятого; эротические фильмы ему почти не попадались — больше компьютерные игры (примитивные, конечно, тогдашние) занимали... Потом, постепенно, появились знакомые, но до настоящей близости долго не доходило, и несколько девушек бросили его, как он потом понял, из-за его робости и неумелости. И лишь в двадцать три года, уже закончив институт, начав зарабатывать, обзаведясь отдельным жильем, он узнал по-настоящему, что это такое все-таки — женщины... Часто они сами, первыми, давали понять, что не прочь провести с ним время — или ночь, или даже вместе пожить. И как-то так получилось, что в проститутках надобности не возникало.

Но сейчас желание познакомиться с той, которой нужно платить за близость не цветами, не веселостью, не дорогим ужином, а просто деньгами, хотя бы услышать, как она говорит, как по телефону обсуждает условия близости, стало непреодолимым. Все остальное казалось глупым и неинтересным, и даже она — любимая, единственная — не занимала; точнее, мысли о ней были уже какими-то второстепенными, неострыми, — то ли вчерашними, то ли завтрашними. Теперь же хотелось одного — позвонить и сказать что-нибудь вроде: “Я прочитал объявление в журнале “Знакомства”. Что вы можете предложить?”. И пусть эта, со светло-русыми волосами, себя рекламирует. А он будет слушать и задавать еще вопросы.

Ну а что?.. Вот и какое-никакое, но времяпрепровождение. Возьмет, действительно, шаурмы, бутылок пять пива, сядет в кресло, поставит телефон на колени. Как их там обычно зовут? — Кристина, Снежана, Мила, Алиса, Эльвира... Да, постебается. Поиграет. А там... Там будет видно.

И, забыв купить пиво и шаурму, Андрей быстро пошел в сторону двора, где лежала в урне пачка яркой макулатуры. В том числе — и журнал “Знакомства”.