Ольга Воронина

Сергей Арутюнов. Item; Сергей Арутюнов. Винтаж

У Сергея Арутюнова есть еще две книги стихов: “Окалина” и “Апдейт”. Есть Пастернаковская премия за 2004 год. И есть критические выступления: молодой, яркий, проникаешься доверием, разделяешь пафос отрицания…

Стихи Сергея Арутюнова в большинстве своем сюжетны. Готовый материал для телезарисовки. Эдакий клип метафор “о том-то”. Или маленький рассказ с зачином, апогеем и развязкой. Если можно говорить о зрелищности стихов, то многие стихотворения, особенно из “Item”, — зрелищны.

Вторая особенность этих стихов: строя свой поэтический мир по жестким классическим канонам, Сергей Арутюнов говорит на гибком современном языке, при этом не загоняя его в прокрустово ложе сегодняшнего дня. Поэзия принадлежит вечности, и высокий стиль Золотого века не стоит походя сбрасывать с парохода современности. Неологизмы, славянизмы, скрытые цитаты, скажем, из Пушкина гармонично уживаются с жаргонизмами молодежного сленга.

Интересно следить за движением образа лирического героя. По поводу “Окалины” Анастасия Ермакова процитировала в “Нищете свобод” (“Знамя”, 2003, № 11): “Оставь надежду всяк сюда входящий” — книга, мол, холодная, сумрачная, и неуютно в ней ни читателю, ни самому лирическому герою; эмоциональный фон темный и напряженный, ткань стихов тяжелая и непрозрачная… А я бы сказала: живущий спасется надеждой. Да, лирический герой не чувствует себя вписавшимся в мир. Но не по-блоковски смиренно… Здесь целая гамма чувств, от агрессии и протеста до честного признания: страшно.

Человек — набросок, треск, эхо, но при этом — составляющая божественной тишины. Здесь не столько поиск мира — он “безусловен”, как прищурившийся русский горизонт, — сколько поиск себя в страшноватом и небезопасном мире. Все “покоится на основаньях, непозволительно простых”. Плюс, избранным — по полтора крыла на брата. “…Сможешь ли? Синюю накипь окалины / Со-скре-би”. Так начинается книга “Апдейт”. Не думаю, что это сознательно перекинутый мостик. Или даже бессознательно. Но уж очень хочется сыграть на такой удачной проговорке! “Энергетически” “Апдейт” спокойнее. Лирический герой оценил — не ситуацию — себя в ситуации. “Я маленький конструктор смыслов”.

И теперь прокладывает свой путь по облакам. “Лежал мой путь в раскатах облаков”. Везде облака! Его позицию я бы обозначила как “декларативная нелюбовь” — поведение лирического героя весьма провокативно. Тут задаешься вопросом: что это, инфантилизм лирического героя или тонкий расчет? (Расчет, потому что такое поведение невольно вызывает у женщины-читательницы желание влюбить его в себя так, чтобы дух вон.) “Ты смешная. Говоришь о чем-то. / В окнах легкий майский колорит. / Полно, крошка. Я уже ученый. / Почему не слышу? Говори”... Свобода от уз, скук и обязательств — декларативный подарок лирического героя героине. Нежность точечна и допускается как слабость. Основной инстинкт принимается обреченно: “Вот женщина — зачем она тебе?” — хлопоты, возня… Но: “Без постоянной муки жизнь пресна. // Нет, без нее никак не обойтись”. Парад-алле царевен несмеян, несуразное либидо — но от эпитета к эпитету лирический герой взрослеет, в стихах появляется что-то вроде любви-спасения от женщины-друга: “Мне ли не припомнить жаркий отзвук / Губ твоих, отставших от моих”…

“Item” — присказка Дон Кихота. Здесь поэтический мир уже не только жесток и насторожен. Он беззащитен. Он под угрозой. Не только третья мировая — каждый человек для мира может быть опасен. Жизнь — битва. “На битву как на жизнь обидясь…” — без запятой, без метафоры.

Он почти не грозит, почти уже не ругается. Все больше слушает и жалеет: “Ни счастья, ни беды. Мертвы столбцы констант. / Конца не может быть. Он так давно настал, / Что ни один герой с победой не знаком”. Герой. Солдат… Лирический герой-солдат Сергея Арутюнова всегда и безоговорочно напоминает мне одного персонажа — Гага, Бойцового Кота из “Парня из преисподней” Стругацких.

Отчетливо вижу: капрал Гаг и его рядовой Драмба над позицией для мортиры. Дон Кихот и Санчо — перед мельницей. Арутюнов обостряет литературную ситуацию до метафорического апогея. Возможно, тоже оборотная сторона инфантилизма, воитель с пером — “Бомбоубежища мои! / Бетон, свинец, махорка с кашей, / Брезент, сукно и острый кашель / Притягивали как магнит”… А вот здесь по-другому, больно. Может быть, дело в противопоставлении: олимпийский мишка — молчание по-афгански —

Со времен “Окалины” лирический герой повзрослел. В стихах уже не столько обида на порядок вещей в мире, сколько печальная констатация: мир таков. И это не все: мир таков — но надо что-то делать. Я буду делать. И говорить. Я нарисую этот мир так, как вижу: субъективно, страстно, горько — выбирай, какое отражение — твое.

Сборник малой прозы “Винтаж” вышел в свет в этом году, вслед за “Item”.

Что касается определения книги в аннотации как “сборник рассказов”, то собственно “рассказ” здесь один — “Каникулы Бониfuckция”. Не выпадая из общего контекста, он, тем не менее, обособлен и формой, и прямотой авторской позиции, и недвусмысленно четкой формулировкой мироощущения лирического героя. Весь же сборник в целом — это, скорее, роман, собранный из мозаики, осколков, отражений мира и символов. От сюжета к сюжету — как от вдоха к выдоху, а все вместе — одно дыхание.

Как, впрочем, и лирический герой-рассказчик — один. Он только примеряет разные маскарадные костюмы. Да и интонация — общая: благородная грубоватая безысходность, которая у меня ассоциируется с повестью “Полковнику никто не пишет” Маркеса. Если же продолжить игру литературных ассоциаций, то форма “Винтажа” близка к точечно-повествовательным, рваным, но и цельным “Марсианским хроникам” Рэя Брэдбери. Только тематика чуть шире. Да, пожалуй, реальней, неотвратимее и страшнее — ведь многое из сказанного УЖЕ случилось.

Лирический герой “Винтажа”, интонация и “энергетичность” уже знакомы: по стихам, только строчки стали чуть длиннее, а характеристики героя — пространнее.

“Он шел и озирался, чувствуя свою неуместность, неумение веселиться и воспринимать все “изи”, смайлиться и беззаботно глазеть на сокровища мира. Сходно он чувствовал себя в торжественных местах, на приемах, где ждали кого-то другого, не его, всегда не его” (“Секс-март”).

Лирический герой — прекрасный бастард на балу голубых кровей. Он уже вышел из-за колонны и все увидел. И обманулся в ожиданиях. Нет идеалов, не та публика, зал не тот, и хочется все изменить, только неясно — как. Но главное — наш повзрослевший лирический герой понял четко: истины, безоговорочной и единой, не бывает. Богом быть не трудно — невозможно, даже если сердце твое полно жалости… Впрочем, “… Революция не может опираться на бас… на тех, кто имеет личные мотивы” (“Народная воля”).

“За все века общество выработало всего один тип безусловно хороших парней, и этот тип — профессиональные беглецы. Не бегуны, таких уйма, а именно беглецы, те, кто жив в момент преодоления темницы и больше никогда. Такие придумывают себе узилище даже на свободе, потому что она им нерадостна” (“Подлинная история Пигмалиона”).

Текст книги при всем разнообразии тем и сюжетов — от космогонии прошлого и будущего (“Регата”, “Библиотека”) до почти автобиографического реализма (раздел “Детство” — мною особенно любимый); от “военной прозы” как прошлого, так и сегодняшнего дня (“Ополченцы”, “Мамаев”, “Май сорок первого”, “У погранцов”, “Увольнительная на сутки”) до фантастических боевиков (“Вротабаннер”); от фарса (“Новогодние приключения Санта-Мауса и Санта-Клауса Барбье”) до пугающей символистической и сатирической притчевости (“Лучший”, “Фермер”, “Контора”, “Отара”) и так далее — не распадается на куски и, несмотря на “короткое” прозаическое дыхание, мыслится романом. Жанровые нюансы порой размыты, но независимо ни от чего тексты увлекательны.

Секрет их обаяния — в неожиданности и бесспорной точности деталей. Например: “Горничные никогда не улыбаются, пока идут в номер. Улыбка появляется при нажатии ручки” (“Безоружный”). “Носатая, как бретонка, но мне всегда нравились крупные черты. Когда природа мельчит, она чего-то недоговаривает” (“Осень Резистана”). Апогей же, концентрат всех символов и выводов книги — рассказ “Каникулы Бониfuckция”. По сути, это еще одна, наиболее полная, характеристика лирического героя стихов Арутюнова, почти автопортрет на фоне символического пейзажа, в условно-возможной ситуации.

Какой он, герой нашего времени? Человек с больной, гипертрофированной ответственностью. Наставник, прививающий идеальные ростки идеальными же методами: “Оттиснувшись друг у друга на сетчатке, мы совершили нечто давным-давно существовавшее, но ранящее. Я все же слишком впечатлителен, и мне нужно быть учителем, читать, черт побери, лекции хотя бы где-нибудь, хотя бы изредка…”.

Ольга Воронина