|
Константин Рупасов
Воздух
Об авторе | Константин Викторович Рупасов родился 26 февраля 1968 года, живет в Москве. Окончил МИФИ (факультет “Кибернетика”), работает по специальности.
Выпустил сборник стихов “Воздухоплавание” (СПб, Геликон-Амфора, 2005). Имеет многочисленные публикации в Сети, в основном в “Сетевой словесности” (http://www.litera.ru/slova/).
* * *
В Московии дикой и дымкой,
где спят по столбам провода,
татаро-монгольской Ордынкой
железная рыщет орда.
Под небом крысиным осенним,
нащупав ногами педаль,
забвенья мы ищем, спасенья,
везения в светлую даль.
И быстрый, как брошенный камень,
блестящий, как рыба-судак,
железный сундук с ездоками
летит и не знает куда…
2005
* * *
Помяни Достоевского — тут же появятся бесы.
Только ты всё равно поминай.
То ли тень на столе, то ли старый торшер поменяй,
в дальний угол забейся
и читай допоздна. Телевизор без звука включи.
Слышишь — там за окном леонардо декабрио воет
в чём-то белом до пят, и под небом тяжёлым, как войлок,
прибирает к рукам наши души овечьи, ничьи.
И усни, и уснёшь, и как собственным словом реком,
вот он — Федор Михалыч стоит, самокруточку вертит,
и смеётся, и юн, и не думай, кем быть после смерти,
говорит, становись, как и я, земляк, — моряком.
2005
* * *
Где моё слово, чёрная птица кафка? —
буковка на снегу — улетишь, и всё.
Как заброшенный дом, как пустой рукав, как
город на дне — где моё слово, сон?
Как во время отлива вода из окон,
как по ночам воющая вдовой
память — где моё слово, вещая рыба Окунь,
спящая под водой?
Всё не мои, немые, тонущие потомно —
где моё слово, вечное, как “Варяг”?
...Светло-серые тени летят по тёмно-
серому небу. Знают. Не говорят.
2004
* * *
...Но я его не видел никогда.
Невидимое мной, оно трубило
в кулак, и ночь бледнела на глазах.
И недопитый с вечера “Агдам”
мерцал на дне гранёного рубина
на кухне в воробьиных голосах.
Спускался дня бесцветный паучок,
и мир, его уловленный сетями,
топорщил рот и головой мотал.
И, открывая дверь своим ключом,
входил декабрь с плохими новостями,
садился на кровать и бормотал:
— Невидимое ни тобой, ни мной
не смотрит вниз, но, в небо запрокинув
лицо, глядит туда, где нет ни дня,
ни ночи, ни луны, ни под луной
невечности, ни книги, ни строки, ни
словца — ни про тебя, ни про меня.
Поэтому-то мы с тобой вдвоём
встречаем день, и корка ледяная
рисует на хрусталике узор.
И мир стучит в замёрзший окоём,
как в чине генерала-лейтенанта
прозектор — мёртвых комнат ревизор.
Но я ему не выдам ничего.
А ты плыви в своём бессмертьи утлом,
чтоб, наконец, успев до немоты,
ни завтра, ни весной, ни через год —
иным — каким-то настоящим утром —
сказать: Ну, здравствуй, Солнце!
Вот и ты.
2004
* * *
...И такие встают рассветы, что век бы спать,
отвернувшись лицом к стене, занавесочкой из виссона
затыкать окно. Но трясёт головой Москва
и вперяет в небо зрачок паркинсоновский свой бессонный.
Видишь, небо, какие в глазах у неё не-сны?
Как они открывают двери, идут, шевеля руками,
и берут тебя, и кладут тебя на весы,
пожимают плечами, ходят вокруг кругами.
Говорят тебе: не хотим твоего огня.
Говорят друг другу: а впрочем, и наш не лучше.
А ночами смотрят в чёрный квадрат окна,
и улыбки на бледных лицах светятся, как гнилушки.
2005
* * *
Вот когда на молчание нынешний сменим шёпот
и полетим отсюда ко всем степям,
скажут снега, подоткнув одеяло: Что-то
вырастет из тебя?
И под землёй лёжа — зерно к зерну —
вспомним ли, как испуганно мы глядели
из чёрно-белого прошлого, шесть на девять.
И вылетала птичка, которую не вернуть.
2005
Несколько снов о себе
А сразу перед тем, как не уснуть,
слетались птицы мелкого помола,
но белые, как танец лебедей.
До середины в сумрачном лесу,
откуда ты навстречу, как палома,
и прочая приснилась дребедень.
А я лежал под грудой одеял,
и Бог меня ничем не обделял.
Лежать и головы не поднимать,
чем вальтер отличается от кольта.
Калашников, но я не замечал.
Кому-то март приходится впотьмах,
и топотал, как бобчинский какой-то,
и, кажется, уже в окно стучал.
Я жил трудом и умирал трудом.
Найди на них управу, управдом!
Но я не весь, и утром шелестят
прохожие на важные бумаги,
в ответ не понимая ни аза.
Когда-нибудь нам будет шестьдесят,
чем дети занимаются в тумане,
и белый снег, особенно в глаза.
Где далека любимая близка,
но, кажется, и здесь уже искал.
Я незачем, но почему-то есть.
И в колокол звоню по телефону:
несите сыра и вина!
В четвёртый перепутали подъезд,
не голуби, но почему — не помню,
и с настоящим прошлая верна.
Кому пора и за окном черно.
На утро не осталось ничего.
2006
* * *
…И рот набив молчаньем, как халвой,
плыть наобум, к Охотному причалить,
где Фёдоров стоит первопечальник,
где Фёдоров с тяжёлой головой
чугунной на плечах. Где он стоит,
а в вышине архангелы кружили,
и солнце вылетало на пружине
и ледяные било хрустали.
Там, Фёдоров, архангелы кружат
с “Апостолом” твоим великолепным
в руках, и над Москвой кривоколенной
с безудержным молчанием в ушах.
И только ты никак не замолчи.
Там в вышине и с клёкотом сокольим
летят твои слова. И высоко им.
И не твои. И неизвестно чьи…
2005
* * *
Я так боюсь, что наша жизнь — не сон,
что тяжела земля и воздух труден,
что город многоглав и многотрубен,
и сладок дым, и ветром унесён.
Я так боюсь, что это всё всерьёз:
мы живы, мы больны, нас лихорадит,
и копошится до утра в тетради
некрупных слов бездумное зверьё.
И я не знаю, как мне написать:
проходят дни за днями, дни за днями...
Послушай, всё взаправду, и над нами
созвездия без устали висят!
И вот опять, и неизвестно кто
заводит солнца страшную шарманку,
и лихачи летят на Якиманку,
и мы с тобой гуляем без пальто.
И каждый поворот непоправим,
и ничего-то не суметь сберечь нам,
и мы себе идём Замоскворечьем
и глупости смешные говорим...
2005
* * *
М.
Одиночеством, ливнем, салатом из пастернака.
Гром не гремел, или совсем оглох.
Знали число “пи” до двадцать восьмого знака.
Даже больше, но тоже не помогло.
Чада твои, кухонный чад, исчадья —
всей землёй к небесам запишемся на приём.
Для того и сердце без подписи, но с печатью,
что опять как маленькие ревём.
Нам, насекаемым, правильно, насекомым —
быстрая смерть на острие стрижа.
И заливает закат соком своим свекольным,
как горячей водой с третьего этажа.
То ли небо вослед за нами, как побирушка,
то ли нам до него не дожить никак.
Там у плиты, у окна, и стрижи над тобою кружат,
так и стоишь и держишь огонь в руках.
|
